Искушение винодела

Собран только что вспомнил письмо от Афары (как нечто запретное) — оно вновь всплыло в памяти после долгих и непонятных спазмов самозабвения, иссушивших винодела, очистивших его, как песок очищает старую кольчугу. Сначала Собран заметил, что на дворе ночь, увидел ветви вишневых деревьев в открытые двери. Затем вспомнил: надо распробовать подарок от Заса, «Кабальери», игристое вино, которое готовят из белого винограда по шампанской методе. Принесенное из Финляндии, оно напоминало ликер.

Когда напиток ударил в голову, Собран и вспомнил о письме. Упомянул его при Засе, не подумав.

— Можно мне прочесть? — спросил Зас.

— Нет. То, что в нем, — только между мной и Афарой.

— Между вами я.

Собран солгал, будто письма больше нет. Он губил себя, истощал дюйм за дюймом. У него остался последний защитный рефлекс — откровенная ложь.

— Ты сжег его?

Собран открыл глаза. Голос Заса прозвучал как-то странно, будто, спалив письмо, Собран лишь вручил его ангелу.

— И если сжег, то, кроме Афары и меня, никто не узнает о его содержании. Ну, еще тот русский, писавший послание, инвалид Кумилев, — Собрану нравилось сознаваться, что письмо от Афары он получил, а значит, узнал о ее жизни.

— Если ты его уничтожил, оно отправится на Небо.

— Так рай полнится грязными письмами и похотливыми книжонками? Такими, которые люди обычно сжигают?

— На Небо отправляется все, что было уничтожено. В ад — все, что когда-либо было переписано. Рай полнится душами утраченных рукописей. Они похожи на сброшенную змеиную кожу: прозрачные, той же формы, что и змея, с оттиском чешуек. Но разрушить их — прекрасные, как листы золота, — невозможно. Есть среди них грязные письма, да, любовные записки, накладные, счета, сожженные поэмы…

Зас процитировал:

Имя, правление, статуи, клятвы —

Все проверяется временем.

Язык мой — камень, что единый со ртом.

А веки очей не увлажняют никак.

— Это одно из стихотворений Сафо, погибших при пожаре в Александрийской библиотеке. Перевод — мой.

— Из этого я заключаю, что в раю ты бывал не один раз со времен гибели Помпеи. И читать после того, как навестил Николетту, не перестал?

— Какой ты шустрый!

— Часто ты бываешь на Небе? Ищешь там пропавшую почту?

— Я возвращался четыре раза после ухода. В первый раз — когда читал все сожженное. Люцифер подумал, что нашему Отцу был угоден тот Пожар в Александрии. Мы не искали потерянных идей. Человеческих. Вы думаете за нас. Снова я вернулся, желая задать Богу вопрос — Он не ответил. Еще я приходил искать своего друга-человека — не могу сказать, будто нашел его. Потом приходил в рай по твоей просьбе, ища Николетту. И не спрашивай, Собран, о чем я хотел узнать у Бога или что сталось с моим другом.

— Думаю, не один из твоих «святых» и просто «отшельников» отправился в чистилище.

Зас покачал головой.

— Значит, — сказал Собран, глядя на ангела, — сжигая письмо Леона, ты отправил его на Небо?

— Да.

Собран рассмеялся. Никак ему не избавиться ни от памяти, ни от свидетельства.

— И ты отправишься в рай, чтобы отыскать письмо Афары? Поддашься любопытству?

— Нет. Спрошу ее, о чем она писала. Или заставлю говорить тебя.

— Прошу, не надо, — выдохнул Собран, когда Зас обернул его крыльями, а тепло ангельского тела охватило Собрана и обожгло подобно солнечным лучам, проходящим через линзу и сходящимся в одной точке. — Думаешь, я выдам тебе написанное только потому, что ты снова можешь возбудить меня? Ну что за ребенок!

Зас отпустил винодела, и тот тяжело упал на пол.

— Мне вдруг пришло в голову, — сказал ангел, — отправиться на Небо и поискать вторую страницу из письма Леона.

— Второй страницы не было, — похолодел Собран; член его остыл и сморщился.

— А я думаю, была.

— Нет. Леон слышал, как я поднимаюсь по лестнице, и…

— Почему ты не позвал на помощь и не обрезал веревку?

— Не знаю. Леон висел не шелохнувшись. Он уже умер.

— Где ты нашел письмо?

— На комоде.

— Где Леон писал его?

— Сидя за столом.

— На столе остался песок? У твоего брата было время, заслышав твои шаги, присыпать вторую страницу и спрятать ее в комод? Сколько ящиков в том предмете мебели?

— Он высокий, с зеркалом в полный рост человека.

— Итак, Леон не писал письма на комоде. Мне перечислить все детали? Твой брат повесился еще до того, как ты стал подниматься на второй этаж. Почему ты решил подняться?

— Хотел позвать Леона к обеду, — Собран покрылся гусиной кожей. Увидев это, Зас вздохнул с чувством, вместившим в себя нечто среднее между жалостью и радостью. — Нет, я слышал… — добавил Собран. — Нет, я понял: надо что-то услышать, потому как весь дом чего-то ждал, прислушивался. Я поднялся на второй этаж. Там заглянул в комнату к Селесте. В голове мелькнула мысль: с ней что-то не так. Дальше открыл дверь в комнату Леона.

— Вторая страница — у Селесты.

— Нет, — сказал Собран и зашевелился, желая прогнать страх, налетевший, словно рой жалящих насекомых.

Зас схватил Собрана и начал целовать, будто хотел насладиться вкусом его страха. Винодел познал порочность этого аппетита, когда его накрыло волной удовольствия. Но до того успел ощутить искусную игру чувственных губ ангела и жар тела, которым сейчас полностью владел.

Позже Собран отдал Засу письмо от Афары. Отдал, напомнив, что в письме — лишь ее мнение. Зас прочитал его, хмурясь.

И пока ангел читал, Собран провалился в сон. Его разбудила тяжесть в мочевом пузыре. Встав и помочившись на улицу через открытые двойные двери, Собран вдохнул предрассветный воздух и только тогда понял: в комнате тихо. В очаге остались угли да пепел. Ангел ушел.

На закате дня, когда в шато Вюйи давили виноград, Собран вернулся в арсенал, чтобы переодеться, а после вернуться к гулянке — к сыновьям, младшим дочерям, людям шато, к еде, музыке, танцам и ногам, омытым свежим виноградным соком.