Искусник

Кербель загрустил, и я решил его приободрить.

– Обязательно напишу. Даже если станет отбрыкиваться!

– Напиши… Антон, – в голосе старого художника зазвучали просительные нотки, – а ты мне с машиной не поможешь?

– А что с ней не так? – я слегка встревожился.

– Масло надо заменить! А то уже черное, как смоль!

– А, это я умею! – мне стало поспокойней.

– Держи тогда! – засуетился Юрий Михайлович. – Вот ключи от машины, а вот от гаража. Масло прямо на верстаке, в алюминиевой канистре, а промывка – в пластмассовой.

– А вы как, без машины?

– Гулять полезно, хе-хе…

Проводив Кербеля, я покрутился по мастерской, взбудораженный, мысли всклокочены… И, как заезженная пластинка, идут на ум названия фильмов про Джеймса Бонда.

«Жизнь дается лишь дважды»… «Никогда не говори никогда»…

Кремль, 13 апреля 1973 года. Позднее утро

– Хватит тебе мусолить! Как дерьма в рот набрал! – прикрикнул Подгорный на благообразного помощника. – Даже бабка моя умела, чтобы с чувством, с толком, с расстановкой! – остывая, он развернулся в сторону Врублевского, скромно притулившегося в уголку: – Как-то деятель из сельсовета к ней заявился – подписывать пришел на госзайм. Он и так, он и сяк, он и жо… задом об косяк! Талдычит всё, чего бабке от советской власти перепало, а та ему: «Ты не агитировай, а формулировай, скильки трэба!», – хохотнув, Председатель Президиума Верховного Совета жестко добавил: – Так что кончай меня агитировать! Формулируй, давай!

Трепещущий помощник пролепетал:

– Николай Викторович, я звонил товарищу Зимянину [5] и в вежливой форме потребовал, чтобы в отчете о вашей встрече с избирателями написали: «Президент СССР Подгорный»…

– И что? – зло выцедил Председатель Президиума. – Послал?

Помпред замешкался, но затем, испугавшись начальственного ора, вытолкнул упадающим голосом:

– Сказал, что по Конституции СССР такой должности нет…

Подгорный витиевато выматерился, и резко махнул рукой помощнику: сгинь!

5

Главный редактор газеты «Правда». Речь идет о реальном случае.

Врублевский моргнуть не успел, а дверь в приемную уже тихонечко прикрывалась за благообразным. Ишь, как вышколили…

Николай Викторович раздраженно вскрыл пачку сигарет. Сломал одну цигарку, прикурил другую и, выпустив дым, забурчал, глядя исподлобья:

– Видал, с кем приходится работать? Не передумал еще в помощники идти?

– Нет, – последовал хладнокровный ответ.

Успокаиваясь, Подгорный присел к длинному столу, застеленному зеленой скатертью, поближе к тяжеленной хрустальной пепельнице, полной окурков. Лицо у Председателя Президиума умиротворенно разгладилось, принимая обычный, хотя и нездоровый цвет, близкий к свекольному. Его седые, приглаженные назад волосы открывали высокий залысый лоб, рисуя ауру большого ученого, а очки придавали надуманному образу строгую законченность. Небрежно пролистав бумаги, хозяин кабинета затянулся, втягивая щеки и щуря глаза – кончик сигареты накалился красным.

– Виталий Константинович… – протянул он с приветливым равнодушием, выпуская дым, чем напомнил Врублевскому усохшего огнедышащего дракончика, мелкого и пакостливого. – А что ж так-то? Со Щербицким, что ли, не сработался? [6]

– Нет, – мотнул головой Виталий, – тут другое. Вэ-Вэ [7] слишком завязан на Украине. В Киеве он на своем месте, а вот мне охота быть в центре событий. Вот и всё.

– Где-где? – визави собрал на лбу недоуменные морщины.

6

В.К.Врублевский с 1972 года работал помощником Первого секретаря ЦК КПУ В.В.Щербицкого.

7

Так по-свойски Врублевский называл Щербицкого.

– В Москве, – без улыбки ответил Врублевский, непринужденно закидывая ногу на ногу. – Решил пойти на повышение. Всю жизнь вертеться по Крещатику? Благодарю покорно. А вот должность помощника президента СССР – это, на мой взгляд, серьезный карьерный рост.

Его слова польстили Николаю Викторовичу, хотя уязвленные амбиции и саднили порядком.

– Ну, не все так думают, – пробурчал он довольно добродушно. – Сам ведь слышал.

– Думают не все, это верно, – усмехнулся Врублевский. – А если рассудить по-хорошему? – вытянув руку, он стал загибать пальцы: – По той самой Конституции, на которую ссылается товарищ Зимянин, вся власть в СССР принадлежит Советам, а Верховный Совет признается высшим органом государственной власти. Это раз. Следовательно, именно вы, Николай Викторович, являетесь главой СССР, то есть президентом. Это два. Остается данную схему закрепить – сначала в головах, а потом и на бумаге. Это три. Вот и всё.

Подгорный поперхнулся дымом и закашлялся, рукой разгоняя сизые клубы.

– Ка-ак? – просипел он. – Снова Зимний брать?

– А вы не спешите с выводами, Николай Викторович, – вкрадчиво заговорил Врублевский. – Разве я зову к госперевороту? Нет же! Все останутся на своих местах. Косыгин как рулил Советом Министров, так пусть и дальше рулит, он в Политбюро единственный, кто в экономике смыслит. Брежнев – генеральный секретарь партии? О`кей! Пускай себе генералит на здоровье. А править должен Подгорный! Это, знаете, как в кино: генсек – композитор, предсовмина – сценарист, а вы – режиссер. Вот и всё.

Виталий Константинович легко поднялся и подошел к окну. Островерхие ели Тайницкого сада спорили со шпилями кремлевских башен, что крепко сидели ниже по склону. На аллеях копошились курсанты, лопатами сгребая снег, а вот смести осадки с памятника Ленину никому в голову не пришло – и каменный вождь мирового пролетариата обиженно поник, нахохлился под белой холодной шубой.

Мужицкий гогот «режиссера» ударил по слуху и нюху – запахло чесноком, потянуло салом и почему-то одеколоном. Верхняя губа Виталия брезгливо дернулась.

– Браво! – воскликнул Подгорный. – Фильм выйдет, что надо, зрители оценят. – Взгляд его стал колюч: – А сам-то как? А, Константиныч? Небось, тоже фамилиё свое в титрах видишь?

– А как же! – усмехнулся Врублевский, оборачиваясь.

– В актеры метишь? – прищурился Николай Викторович. – Или в операторы?

– В помощники режиссера, – спокойно ответил Виталий.

Председатель Президиума Верховного Совета рывком встал, и медленно прошел к окну. Оглядев, будто впервые, пустынную Ивановскую площадь, он протянул Врублевскому руку.

– Утверждаю, помреж!

Виталий крепко пожал мягкую, вялую ладошку Подгорного, и будто подгадал – за окном ударили куранты, отбивая полдень.

Арбат, 15 апреля 1973 года. После трех

– Все, можно смотреть, – я отошел от мольберта, обтирая руки ветошью. Мавр сделал свое дело.

Жанна Францевна продефилировала и обогнула готовый портрет.

– Это я? – произнесла она после долгого молчания.

– Это вы, – бегло улыбнулся я. Смотреть на картину глазами ее героини, угадывая мысли и чувства – занятие увлекательное и захватывающее.

– Хм… Я мнила себя сильной… Гляньте! Она слабая… Какая-то нежная… В ее-то годы!

– Ваш возраст, Жанна Францевна, называют элегантным, вот только редко кому дано сберечь эту элегантность, – мой голос зазвучал мягче, почти доходя до бархатных тонов. – Вам это удалось. А что до силы… Не стоит мериться с мужчинами, мы – разные.

Я не стал выглаживать лицо на портрете, замазывать морщины и прочие шрамы времени. Просто уловил скрытое обаяние и ту самую опасную женскую силу – эти врожденные или благоприобретенные свойства воспринимались глазом в первую очередь, отвлекая внимание от возрастных примет. Грубоватое присловье «Сзади пионерка, спереди пенсионерка» полностью относилось к Минц. Лицо ее увяло, но в движениях ладного стана все еще сквозила музыкальность и утомленная грация.