Искусство обмана. Популярная энциклопедия
Шрифт:
Кулябко ответил не задумываясь:
— Сделаю все, что вы прикажете, Александр.
В итоге при полном попустительстве полиции революционер Богров убил Столыпина, и история России изменила свое направление».
Мистификация
Нередко шутка служит проводником такой истины, которая не достигла бы цели без ее пособия.
Вот заметка из воронежской «Газеты с улицы Лизюкова», напечатанная под рубрикой «Криминал»:
«Обострение криминогенной обстановки в стране ставит нас перед необходимостью принимать меры безопасности. Красноятровский комбинат бытового обслуживания приступил к выпуску средств безопасности для ваших жилищ. В частности,
Вы обратили внимание, как меняется ваше отношение к данной заметке по мере чтения?
Вначале, привлеченные серьезно-угрожающим подзаголовком «Криминал», вы настраиваетесь на солидную информацию на тему преступности и, возможно, намереваетесь извлечь из нее полезные для себя сведения. Затем по ходу заметки вы начинаете постепенно ощущать какую-то несуразность. И лишь на словах «дверной роток» и «дверной носик» понимаете, что попались на крючок мистификации. Конечно же, это была заметка-шутка, предназначенная не для того, чтобы сообщить вам какие-то полезные сведения, а чтобы повеселить вас. Отличие же от обычного юмора состоит в том, что читателю не сообщается о «двойном дне» сообщения. Одним из обязательных свойств мистификации является неожиданность, без которой необходимый эффект оказывается смазанным. Но в отличие от «чистого» обмана мистификация сама в себе несет зерно заведомого разоблачения.
Например, вышеприведенная заметка А. Мешкова начинается как обычная коммерческая информация-реклама о выпуске новых средств защиты от квартирных краж. Однако автор ее приводит такие абсурдные с точки зрения здравого смысла подробности, что читателю постепенно становится ясно, что это всего лишь шутка. Конечно, есть вероятность, что у потенциального читателя не хватит Ума разобраться в характере подобной публикации, чтобы не принять ее за чистую монету, но невозможно же предусмотреть всю глубину человеческой наивности и глупости!
Но бывают мистификации, замаскированные более тщательно, так, что люди принимают их за чистую монету. При этом авторы такого рода обмана не спешат разоблачать свои выдумки, извлекая из своих сочинений определенную выгоду. В этом случае грань между настоящим обманом и мистификацией стирается до минимума. Одним из критериев отличия может служить характер выгоды, извлекаемой из одурачивания других людей. У обманщика она, как правило, имеет материальный характер, в то время как у мистификатора — моральный. Второй признак, отличающий мистификацию от обмана, — содержащееся в ней зерно разоблачения, которое зачастую позволяет сводить ее к шутке и невинному розыгрышу.
Считается, что самым знаменитым мистификатором всех времен и народов был граф Сен-Жермен, живший во Франции во времена правления Людовика XV. Это о нем писал А. С. Пушкин в «Пиковой даме»:
«Вы слышали о графе Сен-Жермене, о котором рассказывают так много чудесного? Вы знаете, что он выдает себя за Вечного Жида, за изобретателя жизненного эликсира и философского камня?» Именно этот человек, согласно версии Пушкина, передал графине волшебную тайну «трех карт», погубившую в конце концов бедного Германна.
Вплетенный в полуфантастический сюжет «Пиковой дамы» данный персонаж вызывает впечатление сказочного колдуна, а ведь это была реальная личность, производившая глубокое впечатление на своих современников. Граф Сен-Жермен отличался удивительной способностью создавать вокруг себя многочисленные мифы и легенды, и тем не менее его вряд ли можно причислить к многочисленной толпе мошенников и авантюристов, которыми было так богато XVIII столетие. Судя по всему, он принадлежал к знатному европейскому дому (ведь недаром же Людовик XV распорядился оказывать ему всевозможные почести) и редко искал личной материальной
выгоды. Его занимала сама возможность мистифицировать, а то и откровенно дурачить публику. Граф Сен-Жермен имел обыкновение развлекаться тем, что сообщал своим слушателям такие точные детали о давно минувших событиях, какие мог знать только очевидец. Например, если в разговоре речь заходила об Иисусе Христе, он мог невзначай заметить: «Мы были друзьями. Это был лучший человек, которого я знал на земле, но большой романтик и идеалист. Я всегда предсказывал ему, что он плохо кончит». Слуги графа также в меру сил старались поддерживать репутацию своего хозяина. Когда один скептически настроенный дрезденский дворянин спросил графского кучера, правда ли говорят, что его хозяину четыреста лет, тот с невозмутимым видом ответил: «Не могу вам сказать в точности, но за те сто тридцать лет, что я ему служу, он ничуть не изменился». Позднее такие приемы взял на вооружение небезызвестный Калиостро, который в отличие от своего «учителя» никогда не упускал возможности набить себе карманы за счет простодушной публики.Граф Сен-Жермен
Для Сен-Жермена же, судя по всему, главным удовольствием был сам факт мистификации, а не материальная выгода от обмана. Крупный знаток медицины, алхимии и точных наук, он легко завоевал расположение короля, уничтожив трещину в принадлежащем Людовику огромном бриллианте, многократно тем самым увеличив его стоимость. Молва приписывала Сен-Жермену умение изготавливать драгоценные камни, и граф не пытался разубедить в этом французское общество. Наоборот, однажды он появился на балу в Версальском дворце в туфлях с бриллиантовыми пряжками такой красоты, что испортил вечер фаворитке короля маркизе де Помпадур, которая не могла отвести от них взгляд.
Между прочим, по-видимому, граф имел непосредственное отношение и к русской истории.
Некоторые ученые полагают, что он Мог сыграть важную роль в восхождении на российский престол Екатерины II. Об этом свидетельствует не только совпадение дат его визита в Петербург в 1762 году и дворцового переворота, но и его связь с русскими масонами, а также поведение фаворита молодой императрицы Григория Орлова, уважительно обращавшегося к графу не иначе как «саго padre».
Особое место в истории обмана занимают литературные мистификации. Таковых известно огромное множество, но условно их можно разделить на две большие группы. В одних случаях лжеавторы выдают чужие произведения за свои — это плагиаторы всех мастей, о которых мы будем говорить в разделе, посвященном литературе. В других случаях, наоборот, люди скрывают свое авторство, приписывая собственные произведения другим, зачастую вымышленным персонажам. Трудно сказать, какого обмана больше, но по крайней мере люди, скрывающие свое авторство, более симпатичны, чем наглые плагиаторы, беззастенчиво ворующие чужие произведения.
К числу истинных мистификаторов относился и знаменитый писатель-энциклопедист XVIII века Жан-Жак Руссо, издавший в 1761 году бестселлер того времени «Юлия, или новая Элоиза». Он имел шумный успех у тогдашней публики и был снабжен подзаголовком «Письма двух любовников. Собраны и изданы Жан-Жаком Руссо». Может быть, отстранясь от своего авторства, знаменитый философ и писатель получал редкую возможность отделить влияние своей личности от душевных переживаний героев романа, придавая им особую документальность и достоверность. Но не исключено, что им двигали и более прозаические помыслы: в случае неудачи он всегда мог сослаться на недостатки слога и сюжетной канвы якобы реально существовавших писем, оказавшись таким образом вне критики, а в случае успеха вся слава доставалась ему одному, как это и произошло в конце концов.
Справедливости ради надо заметить, что Руссо не был пионером на поприще литературных мистификаций: более шумный успех и столетия литературоведческих споров пришлись на долю другого произведения — так называемых «Португальских писем». По отзывам современников, этой маленькой книжкой, выпущенной в типографии Клода Барбена в 1699 году, зачитывался весь Париж — от простолюдинов до аристократов. Мало кто, начав читать ее, мог остаться равнодушным. Это были письма молодой португальской монахини, адресованные своему возлюбленному, французскому офицеру — искренняя и пылкая исповедь женщины, вся жизнь которой была отдана одной страсти. Парижанки плакали, читая правдивую повесть о несчастной любви, написанную кровью молодого, любящего сердца.