Искусство русской беседы

Мышкин. Чрезвычайно! (через паузу) почти как Настасья Филипповна, хотя лицо совсем другое!..

Все переглянулись в удивлении.

Лизавета Прокофьевна. Как кто-о-о? Как Настасья Филипповна? Где вы видели Настасью Филипповну? Какая Настасья Филипповна?

Эпизод второй. Воспоминание первого разговора князя Мышкина и Аглаи.

Тот же стол. Князь и Аглая стоят у стола.

Аглая (подает записку). Прочтите это.

Князь взял записку и с недоумением посмотрел на Аглаю.

Аглая. Ведь я знаю же, что вы ее не читали и не можете быть поверенным этого человека. (приказным тоном) Читайте, я хочу, чтобы вы прочли.

Голос Гани. Сегодня решится моя судьба, вы знаете каким образом. Сегодня я должен буду дать свое слово безвозвратно. Я не имею никаких прав на ваше участие, не смею иметь никаких надежд; но когда-то вы выговорили одно слово, одно только слово, и это слово озарило всю черную ночь моей жизни и стало для меня маяком. Скажите теперь еще одно такое же слово – и спасете меня от погибели! Скажите мне только: разорви всё, и я всё порву сегодня же. О, что вам стоит сказать это! В этом слове я испрашиваю только признак вашего участия и сожаления ко мне, – и только, только! И ничего больше, ничего! Я не смею задумать какую-нибудь надежду, потому что я недостоин ее. Но после вашего слова я приму вновь мою бедность, я с радостью стану переносить отчаянное положение мое. Я встречу борьбу, я рад буду ей, я воскресну в ней с новыми силами!

Пришлите же мне это слово сострадания (только одного сострадания, клянусь вам)! Не рассердитесь на дерзость отчаянного, на утопающего, за то, что он осмелился сделать последнее усилие, чтобы спасти себя от погибели.

Г. И.

Аглая. Этот человек уверяет, что слово «разорвите всё» меня не скомпрометирует и не обяжет ничем, и сам дает мне в этом, как видите, письменную гарантию, этою самою запиской. Заметьте, как наивно поспешил он подчеркнуть некоторые словечки, и как грубо проглядывает его тайная мысль. Он, впрочем, знает, что если б он разорвал все, но сам, один, не ожидая моего слова и даже не говоря мне об этом, без всякой надежды на меня, то я бы тогда переменила мои чувства к нему и, может быть, стала бы его другом. Он это знает наверно! Но у него душа грязная: он знает и не решается; он знает и все-таки гарантии просит. Он на веру решиться не в состоянии. Он хочет, чтоб я ему, взамен ста тысяч, на себя надежду дала. Насчет же прежнего слова, про которое он говорит в записке и которое будто бы озарило его жизнь, то он нагло лжет. Я просто раз пожалела его. Но он дерзок и бесстыден: у него тотчас же мелькнула тогда мысль о возможности надежды; я это тотчас же поняла. С тех пор он стал меня улавливать; ловит и теперь. Но довольно; возьмите и отдайте ему записку назад, сейчас же, как выйдете из нашего дома, разумеется, не раньше.

Мышкин. А что сказать ему в ответ?

Аглая. Ничего, разумеется. Это самый лучший ответ.

Эпизод третий. Воспоминание беседы с Ганей.

Уличная скамейка. Уличный фонарь. Мышкин и Ганя стоят у скамейки бурно что-то обсуждают.

Ганя. Ответ? Ответ? Что она вам сказала? Вы передали письмо?

Князь молча подал ему его записку. Ганя остолбенел.

Ганя. Как? Моя записка! (про себя) Он и не передавал ее! О, я должен был догадаться! О, пр-р-ро-клят… Понятно, что она ничего не поняла давеча! (обращается к князю Мышкину) Да как же, как же, как же вы не передали, о, пр-р-ро-клят…

Мышкин. Извините меня, напротив, мне тотчас же удалось передать вашу записку, в ту же минуту как вы дали, и точно так, как вы просили. Она очутилась у меня опять, потому что Аглая Ивановна сейчас передала мне ее обратно.

Ганя. Когда? Когда?

Мышкин. Только что я кончил писать в альбом, и когда она пригласила меня с собой. (смотрит пристально в глаза Гане) Вы слышали? Мы вошли в столовую, она подала мне записку, велела прочесть и велела передать вам обратно.

Ганя (кричит). Про-че-е-сть! Прочесть! Вы читали?

Он встал в оцепенении, вцепившись взглядом в князя, и разинул рот.

Мышкин. Да, читал, сейчас.

Ганя. И она сама, сама вам дала прочесть? Сама?

Мышкин. Сама, и поверьте, что я бы не стал читать без ее приглашения.

Ганя с минуту молчал и вдруг воскликнул.

Ганя. Быть не может! Она не могла вам велеть прочесть. Вы лжете! Вы сами прочли!

Мышкин. Я говорю правду, и поверьте: мне очень жаль, что это производит на вас такое неприятное впечатление.

Ганя. Но, несчастный, по крайней мере она вам сказала же что-нибудь при этом? Что-нибудь ответила же?

Мышкин. Да, конечно.

Ганя. Да говорите же, говорите, о, черт!..

Ганя два раза топнул правою ногой, обутою в калошу, о тротуар.

Мышкин. Как только я прочел, она сказала мне, что вы ее ловите; что вы желали бы ее компрометировать так, чтобы получить от нее надежду, для того чтобы, опираясь на эту надежду, разорвать без убытку с другою надеждой на сто тысяч. Что если бы вы сделали это, не торгуясь с нею, разорвали бы всё сами, не прося у ней вперед гарантии, то она, может быть, и стала бы вашим другом. Вот и всё, кажется. Да, еще: когда я спросил, уже взяв записку, какой же ответ? тогда она сказала, что без ответа будет самый лучший ответ, – кажется, так; извините, если я забыл ее точное выражение, а передаю, как сам понял.

Ганя стоял в бешенстве.

Ганя (кричит). А! Так вот как! Так мои записки в окно швырять! А! Она в торги не вступает, – так я вступлю! И увидим! За мной еще много… увидим!.. В бараний рог сверну!..

Ганя стоял, пенился и грозил кулаком. Но вдруг он что-то сообразил и опомнился.

Ганя. Да каким же образом, каким же образом вы… (про себя: идиот), вы вдруг в такой доверенности, два часа после первого знакомства? Как так?

Мышкин. Этого уж я вам не сумею объяснить.

Ганя злобно взглянул на князя.

Ганя. Это уж не доверенность ли свою подарить вам позвала она вас в столовую? Ведь она вам что-то подарить собиралась?

Мышкин. Иначе я и не понимаю, как именно так.

Ганя. Да за что же, черт возьми! Что вы там такое сделали? Чем понравились? (чуть успокоившись) Послушайте… послушайте, не можете ли вы хоть как-нибудь припомнить и сообразить в порядке, о чем вы именно там говорили, все слова, с самого начала? Не заметили ли вы чего, не упомните ли?

Мышкин. О, очень могу, с самого начала, когда я вошел и познакомился, мы стали говорить о Швейцарии.

Ганя. Ну, к черту Швейцарию!

Мышкин. Потом о смертной казни…

Ганя. О смертной казни?

Мышкин. Да; по одному поводу… потом я им рассказывал о том, как прожил там три года, и одну историю с одною бедною поселянкой…

Ганя. Ну, к черту бедную поселянку! Дальше!

Мышкин. Потом, как Шнейдер высказал мне свое мнение о моем характере и понудил меня…

Ганя. Провалиться Шнейдеру и наплевать на его мнения! Дальше!

Мышкин. Дальше, по одному поводу, я стал говорить о лицах, то есть о выражениях лиц, и сказал, что Аглая Ивановна почти так же хороша, как Настасья Филипповна. Вот тут-то я и проговорился про портрет…

Ганя. Но вы не пересказали, вы ведь не пересказали того, что слышали давеча в кабинете? Нет? Нет?

Мышкин. Повторяю же вам, что нет.

Ганя. Да откуда же, черт… Ба! Не показала ли Аглая записку старухе?