Испанский дневник

А Кармен еще ухитрился поймать здесь, в Овиедо, на маркизов приемник станцию ВЦСПС, и я слышал сладкие трели: «Не счесть алмазов в каменных пещерах…»

12 октября

Шофер Никанор хорошо расквитался с нами. Все эти дни просто для того, чтобы не терять друг друга из виду, мы оставляли его не при машине, а брали с собой… Не сразу мы заметили – он побаивается, нервничает. А вчера, при перебежках под пулеметами с Сан-Педро, при катавасии с «Юнкерсами», при виде разодранного дома и убитой семьи, при погрузке раненых и трупов в автобус и прочих неприятностях, он совсем потерял достойный облик, еле передвигался за нами, – белое лицо, руки-плети, спина горбом. Кто-то вслух подшутил над ним, это совсем подкосило парня.

Сегодня, усадив нас в машину, он сразу так дернул, что мы многозначительно переглянулись. Затем началась фантастическая гонка по горным спиралям, с дикими заносами на поворотах, с лихим шварканьем задними колесами над обрывами и пропастями, отчего желудок перемещался куда-то вверх, а под мышками становилось прохладно. У Кармена лицо было куда белее вчерашнего Никанорова, а мое, очевидно, такого же цвета. И, конечно, мы сейчас были в тысячу раз ближе к смерти, чем вчера, перед новейшими средствами военной техники. До самого въезда в Хихон Никанор не произнес ни одного слова. Он бесстрастно курил какую-то вонючую дрянь. Лишь у подъезда партийного комитета, освобождая машину от совсем очумелых пассажиров, он чуть-чуть улыбнулся.

Было так жалко расставаться с этими людьми, сразу родными, как если бы мы жили и работали вместе много лет. Так сразу сближаются только люди, которых давно уже, за глаза, связали одинаковые мысли и восприятие жизни, одинаковое, пусть на разных языках, в разных странах, воспитание, общность ненависти к одним и тем же врагам, общность любви к рабочему классу, преданность коммунизму, любовь и вера в партию… Прощаясь, может быть, на месяц, может быть, на год, может быть, навсегда, нас обнимали и с грубоватой лаской хлопали по плечу Анхелин, Хуан Амбоу, Агриппина, Хуан-Хосе Маисо, Пин (на прощание он сказал: «Это мое прозвище – Пин, а зовут-то меня Хуан Гарсиа»), Лафуэнте, Дамиан. Хотели провожать нас до Льянес, но Анхелин не разрешил.

Вечером были уже в Сантандере и, сделав короткую передышку, сменив машину, поехали дальше, к баскам, в Бильбао.

13 октября

Странный, не похожий ни на что город. Менее всего похож на испанские города. Здесь нет ни кричащего щегольства американизированных небоскребов Мадрида и Валенсии, ни кричащей бедноты их рабочих кварталов. Все краски притушены, контрасты сглажены, все выровнено в черном и темно-сером цветах – дома, магазины, мосты через реку Нервион (по-баскски – Ибай-сабал!) – солидных, но не слишком крупных размеров, все крепкое, солидное, добротное, грузное. Богатство не выставлено напоказ, как в Мадриде и Барселоне, а ведь именно здесь главные богатства Испании: горнопромышленная, металлургическая, торговая, финансовая буржуазия, и здесь она менее всего тронута гражданской войной, сохранила свои основные позиции.

Это похоже скорее на старый английский портовый город, с большими грузовыми оборотами, с копотью антрацитовых каминов и почтенной грязноватостью улиц. Только одна мрачная экзотика придана городской толпе – поголовно все, министры и газетчики, солдаты и профессора, все, все носят черные береты, как носят феску или чалму. Ни одной шляпы и почти ни одной непокрытой головы. Женщины, как и мужчины, в черном, в черных косынках. Они стройнее и красивее, у мужчин же низкорослый, коренастый, пикнический тип (пикнический – устар. – склонный к малому размеру. – Примеч. ред.).

С довольно постными минами сидят бильбайцы среди слякоти и сырости на застекленных террасах кафе. Не их идеал чашка кофе, но сейчас бездействуют знаменитые баскские трактиры – жарко натопленные святилища жирных колбас, пирогов и паштетов, вареных бараньих яичек, тяжелого темного пива и хмельного сидра.

Часто встречаются священники, тоже низенькие и мордастые, с тяжелым, сонным взглядом из-под низко опущенных век. В Кастилии я не видел ни одного, кроме бледного каноника Камараса в Толедо, в светском пиджаке.

Устроились в отеле «Инглатерра», ободранном и грязном, вместе с беженцами из Ируна и Сан-Себастьяна. Сейчас же помчался на телеграф, разыскал английскую компанию «Директ-Спэниш». Оказывается, кабель с Лондоном работает исправно. Сел и до четырех часов ночи выводил химическим карандашом через копирку, печатными латинскими буквами корреспонденцию об Астурии; Лина относит частями на телеграф. Я совсем приуныл от подобной тюремной техники, но еще до конца работы принесли «молнию» из Москвы о том, что первая часть уже получена, и без пропусков. Значит, послезавтра утром в «Правде» уже будет подвал об Астурии!

14 октября

Хуан Астигарравия – генеральный, секретарь Коммунистической партии басков. Он же министр транспорта в новом областном правительстве. Замкнут, молчалив, нервен и для баска очень худ. Повез к Агирре.

Резиденция главы правительства – в бывшем здании банка. Президентская гвардия, тоже в беретах, только в красных и с золотыми кокардами, делает «на караул». Комендант торжественно ведет по мраморным лестницам.

Но эта мраморная лестница обложена в два слоя тяжелыми, грубыми мешками с землей. Мешки лежат вдоль сводчатого коридора, мешками заложены огромные окна. И зеркальные стекла накрест оклеены лентами газетной бумаги – от взрывов.

Прошло тринадцать дней с момента, когда испанский парламент единогласно принял статут басков, за который этот народ боролся три четверти столетия. Область наслаждается первым месяцем своей автономии. Но наслаждаться некогда.

Получив в Мадриде грамоту на независимость, баски должны тотчас же с оружием в руках оборонять её. Фашисты ответили на утверждение статута сокрушительной бомбардировкой Бильбао. По своим результатам это самая эффективная воздушная бомбардировка тылового города из всех доселе известных. В один налет было убито двести двадцать человек мужчин, женщин и детей. Одна из трехсоткилограммовых бомб разрушила пять верхних этажей большого здания. В других домах были разрушены по два, по три верхних этажа. Германские летчики и «Юнкерсы» к бомбардировке на этот раз не имели отношения; налет делали итальянцы на бомбовозах «Капрони». И с этого дня население Бильбао не знает покоя, оно днем и ночью за мешками с землей, за оклеенными бумагой окнами ждет сигнала, чтобы спуститься в подвал и переждать очередную воздушную атаку.

Президент Агирре молод, элегантен, любезен. По виду он смахивает на артиста, но специальность его – шоколадное производство. Кажется, так. В своей партии – буржуазной партии националистов-басков – он считается крайне левым. На столе у него маленькое распятие из слоновой кости, он убежденный католик, как вся его партия. И с таким же убеждением, с ожесточением говорит он о разрушительной, мертвящей роли фашизма, противоречащей христианскому гуманизму его и его друзей.

Агирре описывает зверства мятежников в Сан-Себастьяне; рассказывает об иностранной помощи, особенно о помощи Ватикана, реакционерам; он восторгается советской нотой Лондонскому комитету по невмешательству. В этой ноте нас восхищают больше всего твердость тона и полнота голоса советской демократии. Только так и надо говорить с фашистскими нарушителями мира. Очень жаль, что робость тона других демократических государств начала приучать фашистские правительства к чувству безответственности и полной безнаказанности любых их поступков.

Астигарравия присутствует при нашей беседе, он кивает головой. Непривычно видеть рядом за одним столом верующего католика, националиста, и безбожника, марксиста, рабочего. Страшна должна быть угроза фашистской чумы, чтобы заставить их объединиться.

Коалиция все-таки состоялась, несмотря на громадную разницу во взглядах политических партий; она существует и носит не оборонительный, а наступательный характер против фашизма. Но далось это нелегко. Националисты-баски – самый правый фланг антифашистского фронта. Они связаны многими нитями с местным крупным промышленным и финансовым капиталом. Религиозные взгляды и связь с духовенством сближают их и с клерикальными реакционерами соседней мятежной Наварры – испанской Вандеи.