Испанский дневник

Он видит в этом свою личную дискредитацию, боится упреков в том, что плохо руководил войной эти два месяца. Но разве дело в упреках! Народ простит, он подымется, он ещё может спасти положение, в это верит Коммунистическая партия. А Ларго Кабальеро боится всеобщей стихийной народной мобилизации, он не может допустить, что появятся какие-то сержанты и капитаны, не им лично назначенные, что расхватают какие-то винтовки или одеяла без его визы.

У дверей его кабинета адъютанты сдерживают толпу командиров, комиссаров, интендантов, государственных чиновников. Он сидит, запершись со своим любимым генералом Асенсио.

Коммунистическая партия работает на свой страх и риск, собирает силы и средства для обороны Мадрида. Ее барабаны гремят на улицах. Двести тысяч мадридских женщин, работниц, служащих, домохозяек, участвуют, во главе с Долорес, в коммунистической демонстрации под лозунгами пролетарской обороны Мадрида.

Под куполом кино «Монументаль», перед шестью тысячами рабочих, Хосе Диас требует удержания столицы во что бы то ни стало. В зале душно, напряженно, огромный амфитеатр прикован всеми шестью тысячами пар расширенных глаз к маленькой фигурке Хосе.

Все знают, что он недавно потерял свою любимую дочь-комсомолку, что сам только сегодня встал с постели, еле оправившись от новых тяжелых припадков.

Но сейчас Хосе улыбается. Когда он углубленно разъясняет свою мысль, она у него отсвечивает улыбкой на лице.

Плавно и круто подымается напряжение его речи, страстной, сосредоточенной. Зал переживает каждое место. То замирает бездонной тишиной, то взрывается восторгом. Все шесть тысяч сразу встают и торжественно, как клятву, поют «Интернационал», когда Хосе приводит слова советского приветствия испанскому народу.

В рабочих кварталах, в районных обществах друзей Советского Союза идет подготовка к Октябрьской годовщине. Меня находят и засыпают вопросами, справками, спрашивают совета, как делать плакаты, стенные газеты, похожи ли Сталин и Ворошилов на любительских портретах, точно ли срисован советский герб. У меня было несколько номеров «СССР на стройке» – их изрезали на кусочки, со спорами поделили фотографии, все до одной.

Со своей стороны, я попросил Долорес дать хотя бы маленькую статью для праздничного номера «Правды». Она не сразу ответила, смотрела, грустно молчала. И сразу, вскинув брови:

– Ну да! Конечно, я напишу! И теперь же, не уходи, пожалуйста!

Она притворила за собой дверь и через час вышла с несколькими листками, исписанными аккуратным, красивым почерком.

«Из глубины моего сердца, сердца испанской женщины и матери, которая, как всякая мать, больше всего на свете любит своих детей, я шлю к вам, русские женщины и женщины всего мира, свой крик боли и протеста. Подобно тому, как чувствую я, чувствуют сейчас все женщины и матери испанского народа, те, кто отправил своих мужей в кровавую битву, и те, кто сам сражается за свободу, за счастье испанского народа, за мир всего мира, против фашистских провокаторов войны.

Женщины и матери Советского Союза и всего мира! Испанские женщины несут вам свое горе, свой гнев, свою скорбь о безвинно пролитой крови. В счастливые дни праздника страны социализма не забудьте о нас, женщинах Кастилии, Астурии, Бискайи, Каталонии, как вы не забывали и помогали нам все эти тяжелые месяцы борьбы. Помните о нашем народе, израненном, окровавленном, о нас, ваших сестрах, изнемогающих в неравной борьбе за свою жизнь и честь.

Еще громче подымите ваш сильный голос протеста против фашистской интервенции в Испании. Еще сильнее заклеймите подлых убийц, вы, сильные, счастливые, спокойные, – помогите нам победить, помогите опрокинуть и разгромить врага, который врывается в наши дома, разрушает наши очаги. Вот о чем мне хотелось, не омрачая вашего праздника, сказать вам, дорогие сестры, советские женщины».

Маша получила место в машине и уехала сегодня. В последний момент она внесла на руках в комнату маленького человека с овальным, задумчивым и мечтательным лицом, с доброй улыбкой, с длинными прядями мягких светлых волос, двух лет от роду. Это сын. Это испанский сын.

Они, может быть, еще поспеют к празднику в Москву.

3 ноября

Весь день – упорные бои остатков народной милиции с большими силами мятежников, с их мощной артиллерией и авиацией.

На толедской дороге республиканцы, собрав пять батальонов, вместе с шестеркой танков бросились вперед и прорвали линии фашистов. Части Бурильо ворвались в Вальдеморо. Они хотели выдвинуться еще вперед, но мятежники очень быстро собрали подкрепления, обрушились на республиканцев и выбили их из деревни.

Танки в это время были вызваны на соседний участок, они помогли колонне Уррибари ворваться, в третий раз, в Торрехон. Жаркий бой длился здесь около пяти часов.

Бойцы держались хорошо, они уже научились беречь патроны, и перебегать, и цепляться за складки местности, и спокойно лежать под авиацией. Нельзя сказать – спокойно, лучше сказать – стойко. Три раза на развалины Торрехона налетали «Юнкерсы», три раза они покрывали весь участок грохотом, огнем и дымом, и бойцы удержались.

Но когда танки ушли, пехота через полчаса оставила Торрехон.

Танки ушли к Леганес. Там дела были гораздо хуже. От Навалькарнеро фашисты катились грозной лавиной, они дошли до Мостолеса и заняли его. Надо было прикрывать Леганес, совершенно обнаженный.

Листер и Буэно сделали контратаку на Пинто, но взять его не удалось.

День не принес успехов, все измотались, но настроение стало как-то лучше. Появилось боевое ожесточение, чего не хватало все эти последние недели.

Пехотные командиры даже рады своим потерям, число убитых и раненых очень возросло за эти два дня. Военный госпиталь в Карабанчеле и лазарет Пятого полка переполнены. «Значит, все-таки есть борьба! Значит, деремся, а не убегаем! Эх, если бы на десять дней раньше! Если бы сейчас немного резервов!»

Но резервов еще нет, то, что начали формировать, брошено в сыром виде сюда, в мясорубку, в отступление под Мадридом. Где-то в пути каталонцы с Дурутти во главе. Анархисты решили послать колонну на помощь Мадриду. Четыре анархиста вошли в правительство, Гарсиа Оливер – министр юстиции… Мигель Мартинес провел весь день со взводом танков. Взвод перебрасывали с места на место девять раз, посылали каждый раз туда, где трещали и рвались республиканские линии.

Встреча всюду была трогательно-радостная, пехотинцы бросали вверх шапки, аплодировали, обнимались, даже садились на танки, когда они шли вперед, в атаку. Но едва прибывал связной моторист, вызывая на другой участок, настроение сменялось на гробовое и отчаянное. С опущенными головами, волоча винтовки по земле, дружинники брели назад, в тыл, к Мадриду.

Танкисты с утра были оживленны, потом устали, обозлились, стали молчаливы. Который день без отдыха, по четыре часа сна! Они все-таки выходили еще и еще, десятки раз, на холмы, стреляли безостановочно, разгоняли скопления пехоты противника. Накалились стволы пушек, механизмы пулеметов. Не было воды для питья. Огонь противника их огорчал мало. Пули барабанили, как крупный дождь по железной крыше. Опасно было только прямое попадание крупнокалиберных снарядов. И все-таки танки шли, прорываясь вперед сквозь артиллерийскую завесу, они шли на орудия и заставляли их умолкать.