Испанский смычок
Шрифт:
— Выборы? Не важно кто победит, результат обязательно оспорят. Это тягомотина на месяцы. Бардак, как всегда. Разбуди меня, когда он закончится.
— Да… То есть нет. — Подошел официант убрать наши тарелки. — Я имел в виду, что наше турне не будет иметь успеха без Авивы. А мне не верится, что она приедет.
— Но мы не должны этого допустить. Что слышно от нее?
— В последнее время ничего.
— Тем не менее завтра мы отправимся на вокзал. Не может же она в самом деле нас подвести.
— А если она не приедет утренним поездом?
—
— А если нет?
Он промолчал.
— Но ты не хуже меня знаешь, что от нее нет никаких известий вот уже несколько недель.
Принесенный официантом кофе остывал, нетронутый, на столе.
— Это моя ошибка, — сказал наконец Аль-Серрас. — Тот спор с ней, осенью, когда я последний раз видел ее. Мне казалось, что мы все уладили. Но получается, что нет.
— Но и мы с ней тоже спорили, — сказал я быстро и тут же осекся: за прозвучавшими искренне словами скрывалась фальшь. Конечно, было заманчиво переложить часть своей вины на плечи Аль-Серраса. — Ну, мы действительно немного повздорили. — Я старался говорить честно и убедительно. — Разговор получился не из приятных. В общем, она была даже расстроена. Очень… — Мой голос дрогнул, выдавая мое внутреннее смятение. Я пытался говорить что-то снова, но сдался, слишком быстро переключившись на официанта, выговаривая ему за холодный кофе.
Аль-Серрас настороженно наблюдал за мной.
Немного остыв, я произнес:
— Как ты думаешь, можно спасти человека?
— Не знаю. Бывало, меня спасали по два-три раза на дню, всякий раз перед ужином. — Он улыбнулся и потрепал меня по плечу. — А помнишь нашу встречу, когда я приехал в Мадрид? Ведь я макнул тебя в озеро только для того, чтобы привести в чувство. Люди назвали бы это спасением.
Я посчитал это сравнение ужасно несправедливым, но смог выдавить из себя только одно:
— То, что я сделал с ней, было хуже.
— Уверен, ты заблуждаешься. — Он взглянул на меня сурово. — Знаешь, утрата надежды способна вовлечь человека в беду.
— Но она живет в мире фантазий. Ее беда не в том, что надеяться уже не на что, а в том, что она не желает ясно осознавать, что происходит в реальности…
— Я говорил не об Авиве, — прервал он меня. — О тебе.
На следующий день во время завтрака пришла телеграмма, но не от Авивы, а от Байбера, в ней говорилось, что наш концерт в Мадриде откладывается из-за затруднений, связанных с выборами, а также из-за угрозы беспорядков, которые может спровоцировать приход к власти нового диктатора.
— Хорошо, отменим, — сказал Аль-Серрас, даже не подняв глаз от газеты, открытой на спортивной странице.
— В Мадриде?
— Нет, все. И весенний, и летний туры. — Его это известие ничуть не расстроило. — Как видишь, теперь у нас есть целый год. У нас все в порядке: я снова прочно стою на ногах, ты занят больше, чем когда-либо.
—
И что?— А то, что она закончит с Вайлем и его проектами и вернется к нам. — Он закрыл газету. — Подыщи что-нибудь стоящее, достойное твоего таланта. Надо придумать нечто замечательное, чтобы она захотела приехать к нам, разумеется, если ты сам все еще хочешь этого.
Позже в тот же день, в такси, по дороге на вокзал я спросил его:
— Куда ты отправишься?
— В Малагу.
— Когда ты не в турне, то всегда в Малаге.
— Там тепло.
— На всем юге Испании в это время года тепло.
— Нет, — рассмеялся он, — я имел в виду, что там очень тепло.
— Так, дай-ка подумать… — И после непродолжительной паузы добавил: — Ты ведь имеешь в виду донью де Ларочу?
У него дернулись усы.
— Совсем недавно она стала вдовой.
— Сожалею.
— А я нет. В любом случае при неконтролируемом либеральном правительстве коммунисты начнут расправляться с латифундистами, которые владеют огромными фермами в южных провинциях. Конечно, Гражданская гвардия стоит на страже их территорий, но донья де Лароча считает, что ей в ее особняке не помешал бы мужчина, который станет приглядывать за домом.
— И что ты будешь там делать? Охранять главный вход с вилами?
— Пока не знаю. Но у нее есть один из этих старых мушкетов в потайном шкафу. Дело-то нешуточное. Как только будет принято решение о восьмичасовом рабочем дне, у рабочих станет столько свободного времени, что они не будут знать, куда его девать. Поговаривают, батраки собираются вместе со своими дочерьми и женами устраивать оргии «обязательной свободной любви». Если мне не удастся остановить эти силы свободной любви и они разобьют нашу дверь, тогда я с удовольствием отдамся мятежникам. А сумей я защитить дом от этих мерзавцев, донья де Лароча уж точно отблагодарит меня щедрой любовью. Хотя больше того, что она уже сделала, трудно вообразить…
— О-о! Прошу тебя, без подробностей.
Но его было не остановить:
— Я говорю не о плотских радостях, Фелю, а о деньгах. Она оплатила все мои долги, до самого последнего. Я рассчитался до цента с Томасом Бренаном. Мои будущие композиции будут принадлежать только мне. — Он говорил серьезно: — Я не против турне, но в действительности мне это больше не нужно. Я ни с кем и ни с чем не связан.
Я засмеялся:
— Ни с кем, если не считать доньи де Ларочи.
Его нисколько не задела моя колкость.
— Ее богачи-соседи бегут в Севилью или на юг Франции… Или переводят туда деньги. Но она стойкая женщина. — Он улыбнулся, ему доставляло явное удовольствие думать о ней. — Она как один из тех призовых быков, которых держат в особых загонах, откуда они с вызовом взирают на озорных мальчишек, что специально ошиваются рядом — лишь бы подразнить.
Аль-Серрас вышел на станции, оставив меня на заднем сиденье такси. Мою задумчивость прервал настойчивый голос водителя… Оказывается, он спрашивал меня уже второй раз: