Испанский вариант (сборник)
Шрифт:
Штирлиц продолжал бушевать. Он не лез с кулаками на Пальма. Он умел бушевать иначе – отходил к окну, сцеплял пальцы за спиной и, переступая с мысков на пятки, вколачивал фразы, словно гвозди:
– Вы сказали, Пальма, что это именно наши люди хотели вас угрохать под Уэской. Вы утверждаете, что в вас стреляли не красные, а коричневые – то есть мы. Почему же вы остались после ранения здесь? Почему вы не уехали в свою родную Ригу? Или, на худой конец, в любимый вами Лондон?
– Я остался потому, что во мне до сих пор живут сомнения, Штирлиц.
– Какие враги?! – крикнул Хаген и осекся, потому что Штирлиц повернулся и отошел от окна. – Какие враги, господин Пальма? – повторил он тихо.
– Наши с вами, – ответил Пальма. – Наши общие враги…
Штирлиц снова включил лампу и направил яркий свет в лицо Яну.
– Хорошо… Поговорим об общих врагах…
Узнав о ранении Яна, Мэри Пейдж приехала в посольство Латвии – за десять минут до того, как клерки закончили свой рабочий день. Сначала швейцар учтиво объяснял этой красивой женщине, что посещение посольства в столь поздний час нецелесообразно, но потом, видя, что все разговоры бесполезны, соединил даму с советником Петерисом, который немедленно согласился принять ее.
– Вы уже знаете? – спросила Мэри.
– Да.
– Вы можете помочь мне получить испанскую визу сегодня же?
– Нет.
– Что говорят врачи?
– Врачи пока молчат. Это же ранение в голову…
– Вы думаете…
– Я думаю, что Ян пролил кровь не на той стороне и не за то дело.
– По-вашему, было бы лучше проливать кровь на стороне красных?
– А подыхать за фашистов?
– Сейчас я не сужу, когда, на чьей стороне и почему он пролил свою кровь, Петерис. Я сейчас просто жалею кровь – его кровь, понимаете? Вы же его друг…
– Мы были друзьями, Мэри. Так вернее. Как мне это ни обидно. Что вы собираетесь делать в Испании?
– Вы задаете дикие вопросы. Я собираюсь быть с ним. Просто-напросто.
– Простите, но меня спросят в испанском консульстве – кто вы ему: жена, сестра?
– Скажите, что сестра.
– Я чиновник министерства иностранных дел, и я не могу лгать: мне дорог престиж родины.
– А жизнь… знакомого? Солгите им что-нибудь… Солгите, что я еду туда как сестра милосердия из Армии спасения…
– Я сострадаю вам, Мэри… Но врать не стану. Это не тот случай, чтобы врать. Постарайтесь понять меня. Впрочем… Если хотите, я попробую связать вас с одним джентльменом, он может помочь вам, только он может…
Генерал Гортон успел внимательно оглядеть Мэри, пока шел ей навстречу по толстому белому ковру, скрадывавшему шаги: казалось, что он двигается бесшумно, как кошка.
– Я понимаю ваше горе, – сказал он, усаживая женщину в кресло возле камина. – В наше время стоицизм был правилом, ныне, в век прагматизма, это исключение – тем приятнее мне помочь вам… Кофе?
– Спасибо.
– Можно спросить чаю… Говорят, правда, что он портит цвет лица.
– Сейчас хорошая косметика.
– Вы сохраняете чувство юмора. Господин Петерис просил меня принять участие в вашей судьбе…
– В судьбе моего друга.
– Мисс Пейдж, вы англичанка?
– По
паспорту я латышка… Моя мать – англичанка.– Видимо, кровь сильнее паспорта?
– Генерал, в госпитале умирает мой друг.
– Не считайте медлительностью внешние ее проявления. Я могу договориться о вашей поездке в Бургос сегодня же. Петерис объяснил вам, кто я?
– Нет. Он просто сказал, что вы можете помочь мне.
– Напрасно он играет в детскую конспирацию. Я из контрразведки империи, мисс Пейдж. У меня корыстный интерес к вашему больному другу. Я хочу, чтобы мой интерес, корыстный, и ваш, бескорыстный, совпали.
– Вы предлагаете мне шпионить?
Гортон отрицательно покачал головой:
– Нет. Я предлагаю вам охранять вашего друга. Если, конечно, он выкарабкается из этой передряги. Говорят, состояние у него тяжелое.
– Он выкарабкается.
– Вы его хорошо знаете?
– Именно поэтому я и убеждена в том, что он выкарабкается.
Гортон улыбнулся:
– Он чувствует, как вы постоянно молитесь о нем.
– Я атеистка.
– Можно молиться и не веруя. Как правило, большинство людей обращается к Богу в минуты трудностей; в дни счастья мы забываем о Нем.
– Я актриса, генерал…
– Разве у актрис не бывает трудностей?
– Я говорю о другом. Я не умею охранять. Я умею петь, и то довольно плохо…
– Охранять любимого надо от друзей – всего лишь. От врагов мы вам поможем сохранить его.
– Почему латыш пользуется таким вниманием британской контрразведки, генерал?
– Я объясню, если услышу ваше согласие помочь мне.
– Вам или той службе, которую вы представляете?
– Я не разделяю два эти понятия, мисс Пейдж. И я, и моя служба отдали себя делу охраны империи от посягательств извне – отныне и навечно.
– Не думала, что разведчики так сентиментальны…
– Я контрразведчик, мисс Пейдж. А мы сентиментальны куда больше, чем вам думается. Во имя империи мы должны положить на заклание друга, если он окажется врагом, враг может сделаться братом, если он оказал помощь Острову – при этом мы сделаны из такого же человеческого материала, как и все остальные.
Неслышная горничная принесла две чашки чаю. Гортон подвинул Мэри сахарницу и спросил:
– С лимоном?
«Лерсту. Совершенно секретно, напечатано в 2 экз. После выхода Пальма из госпиталя „Санта крус“ агентурная и оперативная разработка серьезно затруднилась в связи с присутствием в Бургосе его любовницы Мэри Пейдж. Все время они проводят вместе. Два раза мне удалось выехать с ним на рыбалку, но на какие-либо откровенные разговоры он не идет, подчеркивая свою приверженность идеологии фюрера, сохраняя при этом определенные сомнения по поводу жестокости нашей внутренней политики. Данные телефонных прослушиваний и наружного наблюдения никаких результатов не дали. Можно также с уверенностью сказать, что никаких компрометирующих контактов он не имеет. Ни с кем из подозрительных или неизвестных лиц не встречался. Прошу санкционировать продолжение работы с Пальма. В случае, если вы санкционируете продолжение работы, прошу разрешить завтра выезд вместе с ним за город на лов форели. Штурмбаннфюрер Штирлиц».