Исполнитель желаний

Учился Астерс неважно, но несмотря на это в классе его уважали. Он был немного неуклюж, нескладен, но одарён зато таким задорным искромётным обаянием, что когда он смеялся, хотелось смеяться тоже, просто смеяться, не важно над чем; среди мальчишек Саш легко становился заводилой; а многие девчонки уже бросали на него заинтересованные взгляды, красивые девчонки – не то что Кирочка! – они красили ресницы и даже волосы, модно одевались и носили свои тетради в кокетливых сумочках, а не в квадратных ранцах.

С пятого класса таинственная связь существовала между Кирочкой и Сашем Астерсом. Между «отличным парнем» и «ручкой от швабры». Должно быть, всё началось в тот день, на уроке географии, когда Кирочке показалось, что из загадочной страны фантазий поиграть с нею пришёл дракончик Гордон; ему ведь нужно было в кого-нибудь вселиться, чтобы существовать в настоящем мире, и он выбрал именно яйцеголового Саша Астерса…

Всё выглядело чередой самых обычных насмешек, но внутри оно было совсем другое, горячее, мягкое – как начинка в столовском пирожке – спрятанная глубоко, она остаётся тёплой, даже если корочка уже остыла. Когда Саш шутил над Кирочкой и смеялся, обнажая ровные мелкие зубы – в ней вместо обиды почему-то неудержимо разрасталась радость – точно большое дерево, которое изнутри так весело и сладко щекотало ветвями Кирочкин живот.

И Саш повторял это снова и снова. Его глаза-бабочки оказывались близко-близко – казалось, вот-вот вспорхнут да сядут ей на щёки – когда он, перегнувшись через парту, пытался сунуть какую-нибудь очередную пакость – жука, мокрую бумажку, обломанный карандаш – в карман её школьного рюкзака.

Как-то раз в столовой к завтраку подали макароны. Кирочка сидела за соседним столиком спиной к Астерсу.

Внезапно что-то липкое и холодное прыгнуло ей на шею.

Она удивилась – макаронина!

Кира обернулась. Саш Астерс хихикал, скаля зубы. Глаза у него блестели. Щёки цвели.

Кирочка не поскупилась на месть. Она зачерпнула целую ложку остывших макарон и, не раздумывая, запустила ими в Саша. Предвкушая ответный удар, она тотчас выскочила из-за стола и помчалась между столиками семимильными прыжками больших ног. Радость от безнаказанности, и ещё от чего-то, чему не было названия, вольно и горячо билась под рёбрами; Кирочка неслась по проходу – быстрая, лёгкая, радостная – как первый весенний ветер, звёздами сияли её огромные антрацитовые глаза. И пространство перед нею расступалось, давая дорогу этому стихийному потоку радости; останавливались и пропускали бегущую девчонку встречные, завороженные, ослеплённые сверканием её чувств…

Саш успел уклониться от запущенных в него макарон. Они угодили на манишку сидевшего с ним рядом Лоренца Дорна.

Тот медленно поднялся. Лицо его было пропастью гнева, в руках он держал свою тарелку.

Кирочки и след простыл, а отомстить за макаронную атаку хотелось. И Лоренц, угрожающе сдвинув брови, вышел из-за стола и направился прямиком к Нетте. Видимо, он решил, что это будет справедливо: коль скоро в него попали предназначенные Сашу макароны, то за Кирочку пусть ответит её подруга.

Дорн уже готов был опрокинуть на голову ничего не подозревающей Нетты свою тарелку, как в просторном зале столовой нежданно-негаданно появилась классная. Надежды на месть рухнули, Лоренцу пришлось вернуться на место; он обреченно сел и принялся механически жевать холодные слежавшиеся макароны. Потом со злостью отодвинул их, толкнув тарелку ладонью, и до самого звонка просидел просто так, сложив руки перед собою, с вытянувшимся скорбной чертой ртом и недовольным сумрачным взглядом.

3

Физику в средней школе вела довольно эксцентричная пожилая дама. Она была до того полная, что казалось, положить ей на грудь стопку книг – не упадёт. Своим громким суровым голосом она внушала почти суеверный страх нарушителям дисциплины, и шкодливая малышня в коридорах, завидев её, кидалась врассыпную, и вплывала она в класс неторопливо величественно, словно атомный ледокол.

Физичка очень любила подтрунивать над учениками. Она обыкновенно складывала на кафедру стопкой свои большие будто бы надувные ладони, в сладострастном предвкушении облизывала губы и начинала в воспитательных целях глумить какого-нибудь очередного бедолагу, которому на сегодняшний день не посчастливилось вписаться в узкие рамки её представлений о воспитанном школьнике. А некоторые ребята, которых она называла «любимчики», регулярно становились объектами насмешек, но это уже были насмешки несколько иного сорта; над фаворитами своими физичка пошучивала по-доброму, по её собственному выражению «любя». Она, например, частенько делала их героями маленьких выдуманных историй, призванных иллюстрировать какие-либо физические явления. Так случилось, что и Саш Астерс и Кирочка вместе оказались в этой немногочисленной группе «любимчиков».

Это случилось в конце зимы. За окном был хороший утоптанный снег. Белый, плотный, блестящий. Точно пластик. И как раз по физике проходили силу трения.

Кирочка откровенно недоумевала, как могло почтенной пожилой женщине прийти в голову сказать столь странную и возмутительную вещь; ведь все знали, весь класс, вся школа, что она, Кирочка, «дурочка», «фонарь», «ручка от швабры», чудачка, «урна для чужого плохого настроения», а он, Саш, «классный парень», «красавчик»; многие девчонки, наверное, хотели бы стать той, единственной… Да и могло ли сказанное физичкой в тот день вообще быть хоть на йоту правдой? Кирочка думала, что влюблённость, это нечто такое, что всегда будет случаться с другими, и никогда не затронет её лично.

– Коэффициент трения «мю» между снегом и металлом очень мал, – неторопливо проговорила физичка, оглядывая учеников а поисках героя очередной поучительной истории, – Допустим, Саш катает свою возлюбленную… на саночках, – физичка очень эффектно выдержала паузу, выразительно взглянув сперва на Киру, а затем на Астерса, – Вот он и сейчас на неё смотрит, а надо бы – в учебник…

Кирочка не сумела перебороть любопытства и быстро глянула на Саша.

Он был красен как рябина на снегу, как заходящее солнце в морозный день, как помидор, как степной мак, как роза, как артериальная кровь, как кумачовый флаг революции… Нет. Он, пожалуй, был даже краснее, чем все известные красные и алые предметы на свете. Он был сама краснота, сама алость; другие, может, даже ничего и не заметили, но для Кирочки в тот момент не было на свете ничего ярче – багрянец этих щёк ослепил её, она не хотела больше смотреть, но он светил ей отовсюду, его сияние невозможным образом отражалось во всех предметах, в школьной доске, в листе тетради, в обложке учебника…

И жалко Саша Астерса стало до хруста пальцев, стиснутых под партой! Ведь теперь, может, и над ним тоже будут смеяться. Даже если это не правда… Кто-нибудь всё равно подцепит на язык новую остроту физички… Как же так!

Кире хотелось закрыть своими руками покрасневшее лицо Саша, спрятать его, чтобы никто не видел. Ей было стыдно его стыдом. И ни и на секунду она не подумала о том, чтобы обрадоваться, боязливо и тайно, как радуются обычно девчонки, обнаружив ненароком симпатию юноши. Кирочка чувствовала вину и досаду. Как только у проклятой физички повернулся язык уличить Саша! Он ведь здесь совершенно не при чём. И это она, Кирочка, всё придумала: и ресничных бабочек, и дерево с длинными щекочущими ветвями, и игру в дракончика Гордона…

4

Нетту перевели в другую школу. С углублённым изучением иностранных языков. Так решила её мама. И Кирочка снова осталась одна. Она какой-то особенной грустной любовью полюбила теперь небольшое кафе на бульваре Плачущих Тополей. Иногда после занятий она приходила туда, брала порцию мороженого, садилась к окну и подолгу глядела на тополя; серые, стрельчатые, они ровными рядами высились на бульваре, устремлялись вверх, так пронзительно, так остро – ах, несчастные тополя! – безнадёжно пытаясь достать небо, они вечно тосковали о нём.