Исповедь черного человека

После полноценного рабочего дня в ОКБ Владик вечерами приезжал в институт в Москву, на Ленинский проспект — к машине. В кармане у него был дырокол — чтобы самому можно было исправить собственные ошибки в перфоленте, которой кормилась БЭСМ. В лютом холоде машинного зала очень помогало купленное мамой зимнее пальто. Когда от бесчисленных папирос и недосыпа голова отказывалась варить, Владик укладывался на стульях поспать. Порой укрывался ковровой дорожкой из коридора. Пока спал, машину эксплуатировали его коллеги-баллистики из ОКБ или правдами-неправдами проникшие к первому суперкомпьютеру в Союзе геологи или метеорологи. Производительность и точность ЭВМ тогда потрясала: два десятка тысяч операций в секунду! Впоследствии, гораздо позже, уже в шестидесятые, Владик прочтет «Иду на грозу» и «Понедельник начинается в субботу» и подумает, что Гранин и Стругацкие своих младших научных сотрудников наверняка с натуры писали — с таких же парней, как он тогда, в пятьдесят девятом, увлеченных работой не за зарплату, а за интерес. Ведь даже он, молодожен, уделял своему делу дни и коротал с ним ночи.

Впрочем, семейной жизни Владик все же отдавал положенную дань. Еще перед свадьбой решил жилищный вопрос — как сам считал, с большим успехом. Лично прошерстил близлежащие от КБ окрестности, и на станции Болшево (одна остановка на электричке от Подлипок) отыскал вдову лет сорока, которая сдала молодой семье прелестную комнату в своем доме с отдельным входом. Там имелась дровяная печь и колонка для подогрева воды и даже теплый сортир. И всего за двести пятьдесят рублей! Туда Владислав и переехал со своего чердака. Сначала один, а после свадьбы перевез Галю.

Владика умиляло и забавляло, как, с неумелой старательностью, его юная супруга пытается исполнять роль жены. Вдруг появлялись салфеточки на стол и на сервант, снимались, стирались и заново водружались занавески. Галя умело растапливала печь, давая сто очков форы коренному горожанину мужу. Кулинарные ее успехи оказались не столь разительны. Однажды она сварила к приходу супруга макароны в холодной воде, а на сделанное ерническим тоном замечание проплакала Владиславу рубашку на плече. Примирение было закреплено в постели — как заканчивались в ту пору обычно все ссоры и разрешались любые непонятки и оскорбления.

А главное, подходила весна, печку требовалось топить уже не дважды, а лишь единожды в день, зато зимник, ведущий на станцию, развезло, и приходилось носить с собой в портфеле влажную тряпку для протирки на платформе штиблет.

Гале тоже следовало распределиться. В домике в Болшево держали военный совет. Девушке давали свободный диплом — по месту жительства мужа. Решили, что было бы неплохо, если Галя устроится в какую-нибудь школу в Подлипках, Болшеве или, на худой конец, в Пушкине. Но тут Владика осенила грандиозная идея:

— Ты ведь у нас учитель иностранного? Английским владеешь и немецким? Ну, так давай устраивайся к нам в ОКБ, в научно-технический отдел, там такие же девчонки сидят, статьи из американских журналов переводят! На работу вместе будем ездить! У нас у многих начальников жены в НТО сидят!

Владик чуть не сболтнул сгоряча, что, как рассказал ему в былые времена Флоринский, у самого Королева ЭсПэ супруга тоже работала в том отделе, но вовремя прикусил язычок: не надо выдавать лишнюю информацию!

Галя колебалась, сомневалась.

Владик наседал:

— Ну, что ты скромничаешь? У тебя что, с анкетой непорядок?

— Да все у меня нормально и со мной, и с родственниками до пятого колена. Не была, не состояла, не участвовала.

— А что тогда?

— Как ты не понимаешь? У вас ведь там особая лексика: ракеты, сопла всякие, рули, лонжероны! — Владик сделал предостерегающий знак говорить потише: никто, включая квартирную хозяйку за стенкой, не должен знать, где он работает и чем занимается.

— Ерунда это все! — убежденно молвил Иноземцев. — Я тебя необходимой лексикой вооружу за два вечера.

Она сдалась под его напором и пришла в отдел кадров ОКБ-1 заполнить анкеты. Предстояла неспешная и доскональная проверка перед тем, как ей дадут (если дадут) допуск.

А на Первомай Галя умотала на аэродром. Поле подсохло, и можно было начинать прыгать.

Ревновал ли ее Владик к парашютам? К парашютам — да: как она смела времяпрепровождение в небе променять на возможность быть рядом с ним?! Но к аэродромным парням ревности не испытывал. Он ведь, когда учинил свою тайную вылазку на аэродром, исподволь парней про девчонок тамошних расспрашивал. Ребята охотно кололись, но никто не похвастал своими подвигами в объятиях Галки Бодровой, никто не уверял, что смог ее соблазнить. Галина для них была свой парень: «Нормальная девчонка, не задается и не жеманничает!»

На Первое мая в Москву вернулся из своей деревни в Горьковской области Радик. Он оказался в столице проездом: следовал к месту прохождения службы. Вдруг возник однажды вечером на пороге нового жилища Владика: «Здравствуйте, не ждали?»

Иноземцев был страшно рад другу. Тем более Радий привез с собой заткнутую тряпицей бутыль самогона. За отсутствием Гали, парни сами организовали междусобойчик. Наварили картошки, Радий ломоть деревенского сала вывалил. За месяц, проведенный на родине, он снова стал уютно окать. Тут-то Рыжов и высказал главную свою новость: армия его трудоустраивает практически по специальности, на полигон в Тюратаме! Он на третье уже и билеты на поезд Москва — Ташкент взял.

— Так что давай, мой дорогой, — радушно начал приглашать друга Рыжов, — приезжай к нам, на техническую позицию, когда будешь новое изделие испытывать, — милости прошу.

Мальчики душевно сидели за бутылкой, выходили на крыльцо курить — Галя папиросного дыма, даже застарелого, не выносила. Вдова, хозяйка дома, проинтуичила про визит молодого, неженатого — на Владике она, по причине его безнадежной влюбленности в собственную супругу, крест давно поставила. Вышла из своей половины домика на весеннюю улицу, повела богатыми плечами… Так как Радий никакого внимания не обратил, огорченно ушла прочь. Рыжов, в свою очередь, подпив, стал исповедоваться Владику, про свою любовь (к Жанне) рассказывать.

— Как она могла так поступить со мной? — горько вопрошал он. — Ей что, не я был нужен? А моя прописка подмосковная? Штампик! Фикция! А нет штампика — прощай! Так, значит? Значит, и чувству этому ее цена, сколько резиновый штемпель стоит — три копейки!

— Может, она сама не ведала, что творит? — осторожно предполагал Владик. — Или, может, ты ее обидел чем?

— Как же! Обидел! На руках носил. Баловал!

— Может, она сейчас сама мучается, переживает? Ты ж ведь ей не дал шанса оправдаться? Перед тобой извиниться хочет, все с начала начать?

— Да уж, не дал шанса! Как она у нас на чердаке, на вашей свадьбе нарочито на меня внимания не обращала! И с Виленом, стерва, лапалась! Чтоб ты сгорела, гадина!

Они выпили еще немного, и тут мысли Радия совершили странный кульбит ровно на сто восемьдесят градусов.

— Поеду я к ней, Владик. Прямо сейчас поеду. Приеду и спрошу: ну, как? Счастливы ль вы, сударыня? А если счастливы, то с кем? И вспоминаете ли вы меня? И наши встречи? И наши ночи?

Он стал рваться, и все уговоры Иноземцева, что, дескать, поздно, «а ты выпивши, и лучше поедешь завтра, трезвый и бодрый, на свежую голову» — действия не возымели. Радий буквально вырвался из рук, рванул куда-то во тьму и исчез в направлении станции.