Исповедь демонолога

– Хотя бы кофе!

И отчего-то побледнел, когда я попросил принести мне только воду.

Оказалось, вода стоит на прикроватной тумбочке, а я умудрился и ее не заметить. Ори готовил мне костюм, как настоящий камердинер, и мне стало интересно: кому он служит, когда принцесса не тащит в свой дом спутников? Глядя на меня, он грустно сказал:

– Господин, миледи рассердится, если узнает, что вы морите себя голодом.

Но она еще больше рассердится, если ее дорогостоящий спутник превратится в толстяка.

– Господин, на нас она тоже рассердится. Вам же плохо от голода станет, – добавил Ори.

Я заверил его, что не станет. Он молчал все время, пока я выбирал костюм – что-нибудь наименее кричащее, чтобы не очень бросаться в глаза. Но это было бесполезно: не только цвет, но даже ткани не оставляли на это шансов. Бархат, серебристый мех чернобурки, шелк… Ори еще попытался нацепить на меня одну из тех цепей из шкафчика на туалетном столике. «Но как же, господин! В Нуклии…»

И словно невзначай поставил передо мной фруктовую тарелку, пока причесывал. Половину из того, что было в тарелке, я раньше видел только на картинках, но, конечно, не стал пробовать. Честное слово, это было даже смешно. Если госпожа так хочет, пусть сама прикажет мне завтракать, а пока я буду действовать по своему усмотрению.

Карету действительно подали – без Королевского герба на этот раз, к счастью. Она стояла у парадного подъезда, и лакей открыл дверь еще до того, как я по привычке сам к ней потянулся.

Внутри было на удивление тепло. Я прислонился лбом к обшитой мягким бархатом стене у окна и закрыл глаза. Мне очень хотелось спать, и у меня болела голова.

В последний момент в карету забрался Ори. Он тяжело дышал.

– Простите, господин, я опоздал!

Я уставился на него, полагаю, не слишком дружелюбно, потому что он отодвинулся подальше и сбивчиво объяснил:

– Я должен вас сопровождать, господин. Вдруг что-то понадобится?

– Госпожа приказала за мной следить?

– Сле… Нет, господин, что вы!

Я отвернулся к окну. Конечно, приказала. Не думал же я, что она так просто меня отпустит. Раз сама не может или не хочет со мной поехать и наблюдать, конечно, ей понадобится подробный отчет.

– Простите, господин, – повторил Ори.

Я покачал головой. Я не обвиняю его: он слуга, как и я. Все мы пляшем под дудку хозяев.

День выдался морозным и солнечным. Свежий снег сиял ярко, а холод просачивался в карету – или я дрожал от волнения? Руки в перчатках леденели, пока я бездумно смотрел на белые поля, и я не заметил даже, как Ори укрыл меня пледом. Но теплее от этого не стало.

Два года назад я оставил Тину и мать в съемном доме на северной окраине столицы в одном из бедных районов. На мамино имя с доверенностью на Тину был открыт счет в Королевском банке, куда переводились деньги. Наверное, мама распорядилась ими с умом, потому что адрес, который оставила мне принцесса, вел в один из благополучных, пусть и отдаленных от центра, районов столицы. К тому же рядом с художественной школой. Я боялся поверить, что все настолько хорошо.

– Господин, вы точно не голодны? Если пожелаете… – начал было Ори, но я смерил его взглядом, и он замолчал.

Что за одержимость едой у слуг принцессы? Не понимаю.

Кварталы среднего класса: торговцев, ученых, клерков, банкиров – не блещут роскошью, как поместья аристократов. Здесь все основательно, добротно и серьезно. Колеса кареты застучали по брусчатке – от снега дорогу здесь чистили. Блестели витрины магазинов, не украшенные ничем, кроме самого товара. Горели фонарями застекленные веранды ресторанов.

Из ателье, совсем не похожего на замок в миниатюре и, конечно, без лент, бантов и королевских звезд на стеклах – Лавиния сюда и ногой бы не ступила, – выпорхнула стайка девушек в одинаковых коричневых пальто. Двое из них несли рулоны ткани, третья – тонкий квадратный футляр едва ли не больше ее самой. А четвертая…

Четвертую я узнал.

Я оставлял Тину больным угловатым подростком. Ей было четырнадцать, но тогда она казалась младше года на три – так высушила ее болезнь. Она уже начинала задыхаться, а по утрам пылала, как печка, а потом шутила, что об нее можно греться – и нет нужды тратиться на уголь.

Сейчас ей было шестнадцать, она улыбалась, и ветер трепал золотые – темнее и, конечно, длиннее, чем у меня, – пряди волос, выбившиеся из-под ее шапки.

На дрожащих ногах я выбрался из кареты и прошел к ателье, глядя Тине вслед. Ее подруги о чем-то смеялись, и та, что с футляром, весело им размахивала.

Я смотрел, как она уходит, и понимал, что не смогу ее позвать.

Два года назад я оставил документы на кухонном столе – там их непременно нашли бы – и ушел раньше, чем мать спустилась готовить завтрак. Я не попрощался: они бы меня не отпустили. Мать сказала бы, что есть другой выход, что мы непременно его найдем.

Она ошибалась: выхода не было, чуда не случилось и нам никто не помогал, а Тина умирала. Что мне оставалось?

Налетевший ветер взметнул полу моего плаща, раскачал вывеску-ножницы на углу ателье и сорвал шляпку у одной из девушек. Они обернулись, все четверо, – и бросились ее ловить. Я застыл, поймав взгляд Тины.

Она действительно очень похорошела за эти годы. «От кавалеров, наверное, отбоя нет», – мелькнула странная мысль. Странная, потому что для меня Тина оставалась тем же угловатым подростком, младшей сестрой, которую нужно защищать.

Не отрывая от меня взгляд, она выронила завернутые в коричневую бумагу покупки – по тротуару покатились нитки, пуговицы, какие-то крючки. И направилась ко мне, сначала несмело, словно сомневаясь, совсем забыв о подругах. А потом быстрее – и я уже не мог отвернуться и уйти, хотя знал, как это ее ранит.

Она бросилась мне на шею, а я ее обнял – иначе мы оба упали бы на тротуар. Да, Тина определенно за это время поправилась.

Мимо шли элегантно одетые дамы с кавалерами в темно-синем – цвет торговцев. Ори выглядывал из кареты и что-то говорил кучеру… Ветер мотал вывеску, и та опасно скрипела…

– Элвин? Это правда ты? Это же ты? – шептала Тина, обнимая меня. От нее по-взрослому пахло цветами – ландышами. И все так же – маминой выпечкой и красками. – Скажи что-нибудь! Скажи, пожалуйста! Скажи, что это ты…

– Это я.

– Тина? – Ее подруга с футляром – наверное, самая смелая – подошла и, хмуро глядя на меня, поинтересовалась: – Кто это?

Она видела молодого аристократа и Тину, бросившуюся ему на шею. Что она могла подумать?

– Он нашелся! – выдохнула сестра, оборачиваясь. По ее щекам текли слезы – Тина всегда была жуткой плаксой. – Мой бра…

Я успел зажать ей рот раньше, чем она договорила. И спокойно улыбнулся девушке. Я привык спокойно улыбаться в любых ситуациях.

– О, мы всего лишь друзья. – У меня получилось даже скопировать характерный капризный тон аристократа. Как же долго я среди них жил! – Мне захотелось увидеться. Тина, дорогая, вы разрешите довезти вас до дома?