Исповедь Камелии

– Я сама налью. Чай, Прасковья Ильинична, – лучшее средство и от усталости, и от скверного настроения. Вот, возьмите.

Та взяла чашку с блюдцем, задумалась. Марго пила чай и просто-напросто въедалась в нее глазами. Нет, что-то было такое, о чем Долгополова не желала говорить, это что-то мелькало в ее светло-карих с желтизной глазах, всегда поражавших живостью. С этой женщиной общаться – одно удовольствие: она умна, приветлива, без заносчивости, обаятельна. Но что-то в ней надломилось, это Марго подметила еще на балу. Только ли юная Нагорова, напомнившая о скоротечном времени, навеяла грусть на нее? В муже дело, в нем. У женщины, имеющей деньги и положение в обществе, других причин быть не может, а говорить о муже она не хотела. Марго рано пришла, хотя... всему свое время, и оно действительно скоротечно.

– Когда похороны? – лишь спросила Марго.

– Завтра, – ответила Прасковья Ильинична.

Марго вышла от Долгополовой и замедлила шаг. Солнце сияло не по-осеннему ярко, правда, уже не давало тепла. Какими б печальными не были события, а мягкие краски осени заставляли порадоваться сегодняшнему дню. Разве потянет домой в такую погоду? Марго надумала покататься по городу и заодно посетить магазины.

Три часа она потратила на полезную прогулку, купила все необходимое, проголодалась, но надумала все же посетить и нотный магазин. Марго долго выбирала ноты, мысленно читая музыку, в конце концов, выбрала, расплатилась за два сборника и с облегчением вздохнула: можно домой.

Садясь в коляску, она обратила внимание на господина Неверова, стоявшего рядом с экипажем Вики Галицкой. Оба о чем-то беседовали с серьезными лицами, будто у них шел тайный сговор, притом Вики постоянно оглядывалась, но Ростовцеву не заметила.

Экипаж Галицкой тронулся, Неверов запрыгнул в коляску, где сидел белокурый молодой человек с надменным видом и в мещанской одежде. Марго приказала кучеру ехать домой, сама же наблюдала за Неверовым. Зная спесивого и надменного Ореста, она, признаться, была удивлена, что он запросто, даже по-дружески, беседовал с молодым человеком явно не его круга. Кучер правил навстречу его коляске. Орест Неверов увидел Марго, кивнул. Она успела заметить, что молодой человек спросил у него о ней. Странно...

Утром она явилась на отпевание покойника и ужаснулась: Прасковьи Ильиничны не было! Дети, родственники, друзья и знакомые пришли, а она... Зато Виссарион Фомич прибыл лично, стоял в сторонке и поглядывал на людей, заполнивших церквушку. Протиснувшись к нему, Марго зашептала:

– Вы же не станете сегодня допрашивать родных Долгополова?

– А вы разузнали что-либо? – скосил он на нее хитрющие глаза.

– Пока порадовать вас нечем. Вы с Баенздорфом переговорите, вы с ним, а я еще раз с Прасковьей Ильиничной. Ну, дайте мне хотя бы пару дней.

– Даю, сударыня, даю, – не без удовольствия произнес он и перекрестился на образа, давая понять, что церковь – не место для разговоров.

Настырность ее сиятельства смешила Зыбина. Что она вообразила? Ничего, он припас для нее несколько приемов, от которых настырных дамочек бросает в дрожь.

Марго попросила извозчика подождать, сама же, отстранив лакея, снова прорвалась в дом Долгополовых. Прасковья Ильинична в траурном одеянии сидела в столовой, перед ней стоял стакан воды. Увидев гостью, она опустила голову.

– Вы не пошли на похороны! – воскликнула Марго.

– И не пойду, – сказала она.

– Но почему? – Марго бросилась к ней. Присев на стул рядом, повторила уже тихо: – Почему?

– Стыдно.

– Отчего же стыдно? Вы-то ни в чем не виноваты.

– Это вы так думаете, а другие... Мой муж найден на кровати в сомнительном месте. Зачем он туда пошел?

Настал момент, когда она готова выплеснуть наболевшее. Человек не может долго хранить боль, особенно такая женщина как Долгополова – блестящая, успешная, довольная своим положением.

– Я не знаю, зачем он пришел в тот дом, – произнесла Марго. – А вы, Прасковья Ильинична, не спрашивали его, куда он уходит?

Долгополова свела брови, видимо, отбирая в уме, что сказать, ведь неосторожно брошенное слово потом обернется новыми ударами. И ушла от прямого ответа:

– Не спросила.

Замкнулась. Марго применила обратную любопытству тактику:

– Хорошо, не будем об этом. Поедемте, извозчик ждет.

– Не поеду, – подскочила Прасковья Ильинична, отошла к стене.

– Подумайте, как вы будете выглядеть...

– Разве я не могу заболеть?

– Можете. Но не сегодня, когда хоронят вашего мужа. Не прибавляйте лишних поводов для пересудов, прошу вас. Его нет, а вам... вам жить. Вам и вашим детям, подумайте о них. Умоляю вас, поедемте!

– Не могу, – повернулась к ней Прасковья Ильинична, но голову опустила низко, коснувшись подбородком груди. – Они знают. Они все знают.

– Не понимаю, – развела руками Марго.

– А тут и понимать нечего. У моего мужа была женщина. Он снял ту квартиру, чтобы встречаться с ней.

– Кто?! Нифонт Устинович?!! Быть того не может!

– Может, Маргарита Аристарховна, может. Я узнала месяцев семь назад, а точнее, весной. Он клялся, будто ничего между ними не было, я ведь хотела уйти, это грозило скандалом, наши имена не сходили бы с уст. А не так давно он перешел спать в комнату для гостей, объяснял это тем, что, мол, работает допоздна. Зачем – надеюсь, вам понятно? Чтоб уходить из дому незамеченным, когда ему вздумается. Теперь мне предстоит одной пережить скандал, муж сделал меня посмешищем, будь он проклят!

– Вы знаете, с кем у него...

– Была интрижка? Разумеется. С Галицкой.

– С Вики?! Она же замужем.

– Сразу видно: вы, Маргарита Аристарховна, непорочной души человек. Да, замужем. Однако это ей не помешало встречаться с моим мужем. Я случайно перехватила записку, которую должен был передать ей племянник, да нечаянно обронил, а я подняла.

– Но она же подходила к нам на балу...

– Это один из способов доказать свою невиновность, – гневно сказала Прасковья Ильинична. – Вы молоды и пока не знаете, каково коварство и мужчин, и женщин. Не дай вам бог узнать!

– Пускай было так, как вы говорите, но сейчас поедемте. Не позволяйте клеветникам торжествовать, выдержите этот день, проявите стойкость. Вы выиграете, поверьте мне.

– Мне нелегко.

– Знаю. Я буду рядом.

– Хорошо, – сдалась она, пересиливая себя.

Баенздорфу давно за пятьдесят, но ему не безразличны ни собственная внешность, ни мнение о нем окружающих. Он тщательным образом следил за собой и своей одеждой, однако выпуклые уплотнения под глазами и землистый цвет лица говорили о недугах, преследующих людей в этом возрасте, если провели они наполненную излишествами жизнь. Виссарион Фомич догнал Баенздорфа, когда процессия пришедших на похороны отделилась от свежей могилы и направилась к воротам кладбища: