Исповедь королевы
Шрифт:
Я побежала за ним, но они отшвырнули меня. Я упала, и Элизабет и моя дочь подхватили меня.
Они ушли и увели с собой моего сына. Я не могла думать ни о чем другом. Золовка и дочь пытались утешить меня.
Но я была безутешна. Я никогда не забуду, как кричал мой сын, когда его уносили. Я все еще слышала, как он пронзительно звал меня.
— Мама! Мама!.. Не позволяй им!
Я часто слышу эти крики во сне. Никогда, никогда я не смогу забыть их! Никогда, никогда я прощу им того, что они сделали.
Я дошла до глубины отчаяния. Ничего более ужасного уже не могло произойти…
Но я ошиблась. Мне предстояло убедиться, что эти дьяволы
Итак, я осталась без него.
Теперь жизнь не имела никакого смысла. Он был потерян для меня… Мой любимый сын, мое дитя!
Как они могли сделать такое с женщиной? Возможно, они сделали это потому, что знали, что, пока он был со мной, я еще могла жить, могла надеяться, могла даже верить, что для меня возможно какое-то счастье.
Я легла на кровать. Дочь сидела рядом со мной и держала меня за руку, словно напоминая, что у меня еще осталась она. Не могу представить себе, как бы я прожила те дни без нее и Элизабет.
Мадам Тизон стала вести себя довольно странно. Возможно, она вела себя так уже в течение некоторого времени, но я почти не замечала ее. Я могла думать только о своем сыне, находившемся в руках этого жестокого сапожника. Что они делают с ним? Может быть, сейчас он плачет обо мне? Я уже почти желала, чтобы он лучше умер, как его брат, чем переносить все это.
Иногда я слышала, как где-то вдалеке мадам Тизон кричит на своего мужа. Порой до меня доносились звуки ее бурных рыданий.
Однажды она вошла в мою комнату и бросилась к моим ногам.
— Мадам! — кричала она. — Простите меня! Я схожу с ума из-за того, что навлекла на вас эти несчастья! Я шпионила за вами… Они собираются убить вас, как убили короля… И я виновата в этом! Я вижу его по ночам… Я вижу его голову, всю в крови… Она скатывается прямо на мою кровать, мадам! Я должна получить ваше прощение, мадам! Я схожу с ума… схожу с ума…
Я попыталась успокоить ее.
— Вы делали то, что вам велели. Не обвиняйте себя! Я все понимаю.
— Эти сны… сны… Эти кошмары! Они не уйдут!.. Они всегда преследуют меня… даже днем! Они не уйдут! Это я убила короля… Я!
Ворвались гвардейцы и уволокли ее прочь.
Мадам Тизон сошла с ума.
Через одно из окошек в виде щелей, расположенных на спиральной лестничной клетке, мне был виден внутренний двор, куда послали моего сына, чтобы он подышал свежим воздухом.
Какой радостью это было для меня — увидеть его после всех этих долгих дней!
Он уже не был похож на моего сына. Его волосы были не причесаны, одежда была грязной, и на нем был засаленный красный колпак.
Я не стала звать его, так как боялась, что это его расстроит. Но, по крайней мере, я могла стоять там и смотреть на него. Он приходил туда каждый день в одно и то же время. Поэтому у меня было что-то, ради чего стоило жить. Пусть я не поговорю с ним, зато хоть увижу его.
Он не казался несчастным, и я была благодарна за это. Дети легко приспосабливаются ко всему. Хотя бы за это я должна быть благодарна. Я понимала, что они делали с ним. Они хотели превратить его в одного из них. Они учили его грубостям… делали из него сына революции. Это, как я поняла, и было обязанностью его наставника — заставить его забыть, что в его жилах течет королевская кровь, лишить его гордости, доказать, что нет никакой разницы между королевскими детьми и детьми народа.
Я содрогалась, когда слышала его крики. Я слышала, как он
пел. Не следовало ли мне радоваться тому, что он еще мог петь? «Вперед, сыны отчизны милой…»Это была песня кровожадной революции. Неужели он забыл, кто убил его отца?
Я слышала голос, который знала так хорошо:
«Ah, cа ira, cа ira, cа ira En depit des aristocrats et de la pluie, Nous nous mouillerons, mais ca finira, Ca ira, ca ira, ca ira». [159]159
О, сын мой, думала я, они научили тебя предавать нас!
И я жила ради тех минут, когда могла стоять возле щели в стене и смотреть, как он играет.
Прошло всего лишь несколько недель после того, как они забрали у меня сына, когда однажды в час ночи я услышала стук в дверь.
Ко мне пришли комиссары. Конвент постановил, что вдова Капет должна предстать перед судом. Поэтому она будет переведена из Тампля в Консьержери.
Я поняла, что получила смертный приговор. Они поступят со мной так же, как поступили с Луи.
Не должно было быть никаких задержек. Я должна была готовиться отправиться туда немедленно.
Они позволили мне попрощаться с дочерью и золовкой. Я умоляла их не плакать обо мне и отвернулась, чтобы не видеть грустного и ошеломленного выражения их лиц.
— Я готова! — сказала я.
Я испытывала почти нетерпение. Ведь я знала, что это означало смерть.
Вниз по лестнице, мимо той щели в стене… Бессмысленно глядеть в нее сейчас. Никогда… никогда я больше не увижу его! Я споткнулась и ударилась головой о каменный свод прохода.
— Вы ушиблись? — спросил меня один из гвардейцев, тронутый внезапным проблеском великодушия, что иногда случалось с этими жестокими людьми.
— Нет, — ответила я. — Теперь уже ничто не может причинить мне боль!
И вот я здесь, узница Консьержери…
Это — самая мрачная из всех тюрем Франции. В период господства террора она была известна как преддверие смерти. Теперь я жду, когда меня призовут к смерти, как многие когда-то ждали, когда их вызовут ко мне в мои парадные апартаменты в Версале.
Теперь я здесь, и это означает, что мне осталось жить совсем немного.
Как ни странно, но и здесь я нашла доброту. Моей надзирательницей была мадам Ришар. Она была совсем не похожа на мадам Тизон. Я с самого начала почувствовала ее сострадание. Ее первым добрым поступком было попросить своего мужа укрепить кусок ковра на потолке, с которого на мою кровать капала вода. Она сказала мне, что, когда она шепотом сообщила рыночной торговке, что цыпленок, которого она покупала, предназначался для меня, та украдкой выбрала самого жирного.