Исповедь королевы

Те первые месяцы года были нелегкими. Это были месяцы неясных опасений и самого безудержного веселья. Я ездила на нее балы, которые проходили в Опере, и постоянно думала о том красивом шведе, который произвел на меня такое большое впечатление. Я думала о том, увижу ли я его снова, и если это случится, то какой будет наша встреча. Но наши пути так никогда больше и не пересеклись.

Я приобрела нового врага в лице графини де Марсан, гувернантки Клотильды и Элизабет. Она дружила с моим давним противником, учителем Луи герцогом Вогийонским. Он возненавидел меня еще больше с тех пор, как я застала его подслушивающим у наших дверей. Аббат Вермон критиковал то, как мадам де Марсан воспитывала принцесс, а эти двое почему-то считали меня источником критики.

Некоторые из моих служанок повторяли при мне замечания, высказанные мадам де Марсан в мой адрес, считая, что тем самым они предостерегают меня.

— Кое-кто вчера сказал, мадам, что вы держитесь грациознее всех при дворе, на что мадам де Марсан возразила, что у вас походка куртизанки.

— Бедная мадам де Марсан! — воскликнула я. — Она сама при ходьбе переваливается с боку на бок, как утка.

Все смеялись от души. Однако нашелся некто, сообщивший об этом мадам де Марсан точно так же, как кто-то сообщал мне о ее пренебрежительных отзывах о моей персоне.

Как-то раз кто-то похвалил мою живость. «Она любит делать вид, что все знает!» — заметила на это мадам де Марсан.

Я выбрала новый стиль прически, при котором мои локоны вились вокруг плеч, и была уверена, что уложенные таким образом волосы больше шли мне. Однако мадам де Марсан сказала, что это напоминает ей «вакханалию». Мой смех, такой непосредственный, был, по ее словам, «жеманным», а взгляд, которым я смотрела на мужчин, — «кокетливым».

Что бы я ни делала, все вызывало критику со стороны людей, подобных графине. Какой же смысл в том, чтобы пытаться угодить им? Мне оставался только один путь — быть самой собою.

В воздухе чувствовались перемены.

Мы ставили постановки из Мольера, стараясь таким образом задействовать моих деверей и невесток, чтобы персонажи, роли которых они исполняли, были похожи на них самих. В таких случаях им было намного проще играть. Моему мужу нравились наши любительские спектакли. Его вполне устраивала роль зрителя. Если он засыпал и мы делали ему замечание, он остроумно отвечал, что зрители часто спят в то время, когда идет пьеса, но что в этом случае актеры должны винить самих себя, а не зрителей. Но часто он смеялся и аплодировал нам. Не было никакого сомнения, что все мы чувствовали себя гораздо счастливее вместе, когда играли на сцене.

Мы понимали необходимость быть еще более осторожными. Зная, что мадам де Марсан так критически относится ко мне и что тетушки узнают о каждом моем неверном шаге, к тому же помня о недремлющем оке мадам Этикет, я была уверена: если они обнаружат, что мы подражаем актерам, то поднимут крик негодования, и, что самое худшее, наше развлечение будет запрещено. Зная об этом, мы, казалось, еще больше наслаждались своей игрой.

Мсье Кампан и его сын были для нашей маленькой компании ценным приобретением. Кампан-P`ere [53] мог одновременно играть роли, добывать для нас костюмы и выполнять обязанности суфлера благодаря своей способности без труда разучивать роли. Это давалось ему с такой легкостью, что он помнил одновременно все наши реплики.

53

Отец (фр.).

Мы установили сцену и начали готовиться к спектаклю. Старший мсье Кампан был в костюме Криспена. Он выглядел в нем весьма изящно. Этот дотошный человек добился того, что костюм до мельчайших деталей был именно таким, каким должен был быть, и довел свой образ до совершенства с помощью блестящих нарумяненных щек и щегольского парика.

Комнату, которая служила нам театром, редко использовали. Именно поэтому мсье Кампан и выбрал ее. Там была потайная лестница, которая вела в мои апартаменты. Как-то раз я вспомнила, что забыла у себя плащ, который должен был мне понадобиться на сцене, и попросила мсье Кампана спуститься по этой потайной лестнице и принести его мне.

Я не думала, что в такой час кто-то может быть в моих апартаментах, но как раз в это время там находился один из слуг, посланный туда с каким-то поручением. Услышав шаги на лестнице, он пошел посмотреть, кто там есть.

В полутьме на неосвещенной лестнице перед ним неясно вырисовывалась странная фигура из прошлого века. Конечно, он решил, что оказался лицом к лицу с привидением. Слуга вскрикнул, упал на спину и кувырком скатился вниз по ступенькам.

Мсье Кампан бросился к нему, тем временем, услышав звуки этой суматохи, мы все поспешили вниз по лестнице, чтобы посмотреть, что там случилось. Слуга лежал на полу. К счастью, он не разбился, но от страха был совершенно белый и дрожал, в ужасе уставившись на нас. Не сомневаюсь, что мы представляли собой странное зрелище. Мсье Кампан, будучи человеком очень добрым, предложил разъяснить этому бедняге ситуацию.

— Мы играем в любительском спектакле, — объяснил он слуге. — Мы вовсе не призраки. Взгляни на меня. Ты узнаешь меня… и мадам дофину?..

— Ты знаешь меня, — сказала я. — Смотри… мы всего лишь играем пьесу…

— Да, мадам, — запинаясь, пробормотал слуга.

— Мадам, — предупредил предусмотрительный Кампан. — Мы должны убедить его молчать.

Я кивнула, и мсье Кампан сказал слуге, что он никому не должен говорить о том, что видел.

Слуга заверил нас, что будет хранить нашу тайну. Он вышел с ошеломленным видом, а мы вернулись обратно на нашу «сцену». Но вдохновение почему-то покинуло нас. Вместо того чтобы продолжать представление, мы обсуждали случившийся инцидент. Мсье Кампан выглядел очень серьезным. Вполне возможно, считал он, что слуга не сможет удержаться и расскажет одному или двум знакомым о том, что видел. За нами начнут следить. Нашу совершенно невинную игру могут истолковать самым ужасным образом. Нас обвинят в том, что мы устраиваем оргии. Как легко будет нашему театральному предприятию приписать любое предосудительное значение! Мудрый мсье Кампан! Он думал обо мне и, без сомнения, знал куда больше, чем я когда-либо могла узнать, о тех дурных слухах, которые ходили о дофине. Он придерживался того мнения, что следует прекратить это занятие. Мой муж согласился с ним, и нашим любительским спектаклям пришел конец.

Лишившись этого развлечения, я обратилась к другим удовольствиям. В Париж некоторое время назад прибыл мой прежний учитель игры на клавесине, Глюк. Матушка написала мне письмо, в котором настаивала, чтобы я помогла ему добиться успеха в Париже. Я с восторгом взялась за это, потому что втайне считала, что наши немецкие музыканты превосходят французских. Все же в Париже мне постоянно приходилось слушать французскую оперу. Конечно, я испытывала теплое чувство к Моцарту и решила сделать для Глюка все, что в моих силах. Парижская Академия отвергла его оперу «Ифигения», но Мерси убедил их отменить свое решение.

В тот вечер, когда опера должна была исполняться, я решила превратить это в торжественное событие. Я упросила мужа сопровождать меня на представление. С нами пошли также граф Прованский с супругой и еще несколько друзей, среди которых была и моя дорогая принцесса де Ламбаль. Это был триумф. Люди радостно приветствовали меня, а я показывала им, как счастлива находиться среди них. После окончания оперы зрители вызывали Глюка аплодисментами в течение целых десяти минут.

Все это очень обрадовало Мерси. Он показал мне письмо, которое написал моей матушке.

«Я чувствую, что приближается время, когда великое предназначение эрцгерцогини будет претворено в жизнь».

Я была склонна гордиться собой. Но у Мерси не было привычки излишне хвалить меня.

Он сказал:

— Король стареет. Заметила ли ты, как ухудшилось его здоровье в эти последние недели?

Я ответила, что, как мне показалось, он выглядит немного утомленным.

Мерси напустил на себя самый таинственный вид, который, как я должна была понимать, означал, что то, что будет сказано, между нами, — строжайшая тайна и об этом не следует говорить никому.