Исповедь королевы

— Теперь все изменилось, — сказала я ей. — В моем гардеробе уже есть много платьев. Наверное, этого мне достаточно.

Она недоверчиво взглянула на меня, а потом улыбнулась своей хорошо знакомой плутовской улыбкой.

— Подождите, Ваше Величество, сначала посмотрите новый синий бархат!

— У меня нет желания смотреть его. Теперь я уже не буду так часто посылать за вами, — ответила я.

Она засмеялась и крикнула одной из своих служанок, чтобы та развернула бархат, но я отвернулась и подошла к окну.

Она рассердилась. Я заметила это, когда она покидала мои апартаменты. Ее щеки порозовели, а глаза были полуприкрыты. Я удивлялась, как эта женщина могла когда-то нравиться мне. И мне предстояло удивиться еще больше, когда я узнала, что когда она поняла, что я действительно не собираюсь больше посылать за ней, она злилась на меня все больше и больше. Потом она стала обсуждать мою глупость и расточительность со своими клиентами и даже ходила для этого на рыночную площадь.

У меня действительно не было желания приобретать новые платья. Я изменилась. Я должна подавать хороший пример. Я должна сократить свои расходы. Я сказала герцогу де Полиньяку, что мне придется освободить его от должности моего конюшего. Так или иначе, эта должность была почти синекурой и обходилась мне в пятьдесят тысяч ливров в год. Я создала ее только ради Габриеллы. Я также освободила ее любовника, графа де Водрея, от должности главного сокольничего.

— Это сделает нас банкротами! — кричал разъяренный граф.

— Пусть уж лучше вас, чем Францию! — ответила я довольно резко.

Теперь я начинала осознавать, как глупа я была, раздавая этим людям такие подарки. Я понимала теперь, как они откармливались на моей беззаботной щедрости, которая на самом деле новее не была щедростью, потому что я раздавала то, что не принадлежало мне.

Я почувствовала, что эти люди уже отвернулись от меня. Но только не Габриелла. Она никогда не просила никаких благ для себя лично, а только для своей семьи, потому что они настаивали на этом. И не принцесса де Ламбаль, которая была мне бескорыстной подругой, и не моя дорогая золовка Элизабет, которая испытывала глубокую любовь к моим детям и благодаря этому еще больше укрепила связь между нами. Они были мне настоящими друзьями. Но все остальные уже на том этапе начали покидать меня.

У меня был еще один друг, который вернулся во Францию и о котором я очень хорошо помнила. Это был граф Аксель де Ферсен. Он появлялся на собраниях, и мне никогда не удавалось большее, чем перекинуться с ним несколькими осторожными словами. Все же я испытывала чувство великой безмятежности от того, что он был здесь. Я чувствовала, что он ждал той минуты, когда я подам знак, чтобы тотчас же очутиться рядом со мной.

Дофин становился все слабее. Я постоянно находилась в его апартаментах, наблюдая за ним. Мое беспокойство о нем заставило меня на время забыть о государственных делах. Эта трагедия была для меня более реальной, более душераздирающей, чем трудности, которые испытывала Франция.

Я писала Иосифу о дофине:

«Я беспокоюсь о здоровье моего старшего мальчика. Его развитие идет ненормально. Одна нога у него короче другой, а его позвоночник слегка искривлен и чрезмерно выступает. Уже в течение некоторого времени он подвержен приступам лихорадки. Он худой и хрупкий».

Мне все время хотелось быть рядом с ним и самой ухаживать за ним. Но это было невозможно. Оперный театр попросил нас с королем присутствовать на торжественном представлении. Луи сказал, что, по его мнению, от нас ждут, что мы покажемся там.

Я боялась этого и сказала ему об этом. Люди желали видеть его. Они любили его, но меня они ненавидели. Они были вскормлены на жесточайшей лжи обо мне. Мне ненавистна была мысль о поездке в оперный театр, который сам по себе был для меня напоминанием о тех днях, когда я так безрассудно танцевала там на балах.

— Пойти туда — наш долг! — мрачно сказал Луи.

Я направилась в комнаты детей, чтобы показать им мое платье. Маленький Луи-Шарль пронзительно закричал от восторга и стал гладить мягкий шелк моей юбки.

— Красивая, красивая мама! — сказал он.

Он настоял на том, чтобы показать мне последние трюки, которые научился проделывать Муффле. По его словам, Муффле был самой умной собакой на свете, и он хотел, чтобы Муффле принадлежал ему.

Мой бедный маленький дофин лежал в постели. Его уродливое тельце было закрыто. Когда я склонилась над ним и поцеловала его, мне захотелось плакать. Он обвил руками мою шею и вцепился в меня. Как он любил меня, когда рядом не было никого, кто мог бы настроить его против меня!

Я уехала в Оперу, но воспоминания о том, что я увидела в детских комнатах, остались со мной. Наша поездка стала выдающимся событием. Я была в восторге от того, что короля так громко приветствовали. Однако в мой адрес никаких приветствий не было. Я слышала только крики: «Мадам Дефицит!» и «Где бриллиантовое ожерелье?»

Войдя в королевскую ложу, я увидела там листок бумаги, приколотый булавкой. Его поспешно убрали, но прежде я успела на мгновение разглядеть написанные на нем слова: «Трепещите, тираны!»

И я действительно непроизвольно дрожала от страха все время, пока шла опера. Однако Луи сидел рядом со мной как ни в чем не бывало, улыбаясь своей спокойной улыбкой, которую, казалось, ничто не могло поколебать.

Какую радость я почувствовала, когда мне показалось, что здоровье моего сына начало понемногу улучшаться! Я забыла обо всех своих тревогах и позволила себе поверить в то, что он действительно становится крепче. Он был очень умным ребенком и всегда забавлял меня своими высказываниями.

— Он будет очень мудрым королем! — говорила я его отцу.

И Луи соглашался со мной.

Его затянули в корсет, пытаясь выпрямить его позвоночник, и он никогда не жаловался на это. Он был словно маленький мужчина.

Я беспокоилась о том, чтобы он научился правильно распоряжаться своими деньгами. В то время я постоянно думала о финансах. Поэтому я приказала его гувернеру, чтобы ему не давали больше денег, чем полагалось на карманные расходы. Он очень увлекся механической куклой, которую увидел однажды, и мечтал иметь ее. Я собиралась подарить ее ему. Он сказал, что просил Бога сделать так, чтобы эта кукла досталась ему. Тогда один из его слуг напомнил ему, что лучше попросить у Бога мудрости, а не богатства.

— На это, мама, я ответил, что не вижу причины, почему бы не попросить его и о том, и о другом сразу! — сказал он мне с улыбкой.

Что еще можно было, делать с таким ребенком, как не дивиться на него?

— Мой дорогой! — воскликнула я. — Ты должен пообещать мне съедать всю ту питательную еду, которую тебе дают. Ты должен вырасти сильным мужчиной. Твой папа в детстве был не слишком силен, зато посмотри на него теперь!

— Я хочу этого! — сказал он.

— Тебе следует сказать «мы хотим», мой дорогой… как это делает король.