Исповедь летчика-истребителя

– Что-то уж очень скромно. Вы уже далеко не мальчик, могли бы заслужить чин повыше. К тому же ваше дворянское происхождение открывает широкие перспективы для удачливой карьеры.

– Не люблю командовать. Слишком большая ответственность: одно звено надо направить туда, другое - сюда... А если ошибусь? Нет, пусть уж они сами выбирают себе цель и сами отвечают за результат. А у меня есть мой ведомый, вот я им и распоряжаюсь.

– Хм... непонятно... Скромность, возведенная в принцип, - недоумевает следователь и скрипит стулом.
– Вы странный немец... О'кей, спрошу прямо: у вас есть связи в высшем командовании Люфтваффе? Может, вы даже знакомы с Боровом?

– С кем?
– Я смотрю на невидимого собеседника одним глазом, второй прищуриваю.

– С Боровом, который уже не влезает ни в один самолет. Я имею ввиду толстого Геринга, - разозлился мой следователь на мою тупость.

– О нет, что вы, Боже упаси!

– Если судить по вашему имени, вы дворянин. У вас не могут не быть связей в высших кругах общества. Не так ли?

Я стал выкручиваться, как мог и, конечно, разозлил следователя еще больше. Я понимаю их интерес. Через меня и мои мифические связи с высшим руководством Люфтваффе они хотят узнать планы немецкого командования относительно Англии. Но что ж я ему мог ответить, этому человеку-невидимке? Что я немец скромных запросов? Но я не знал, бывают ли немцы со скромными запросами. Или сказать правду?.. Но я счел за лучшее закрыть эту тему. И вести себя так, словно я нахожусь в нормальном мире. Так, как это воспринимают люди, его населяющие. Тем более, что как я ни вглядываюсь в окружающие меня предметы, совершенно не могу их отличить от предметов так называемого Большого Мира. Моего мира. Даже я сомневаюсь, что же говорить о них, виртуалах... Они, пожалуй, сочтут меня сумасшедшим. А я еще не решил, что лучше: дом умалишенных или лагерь для военнопленных, куда меня, несомненно, отправят. Если, конечно не расстреляют.

– Ладно, оставим это пока...
– разочарованным тоном сказал следователь, видя бесперспективность жилы, которую он пытался разработать.
– Продолжим: тип самолета, на котором вы летали?

– Истребитель "Мессершмитт 109", или как его еще именуют - Бф 109 Е-4. Эскадрилья "Дагдешвадер 2".

– Эта та, что передислоцирована из Испании?

– Да. Но я в ней недавно...

– Где находится ваша база?

– В Аудемберте. Франция.

– Цель последней миссии?

– Город Манстон. "Юнкерсы" бомбили военные объекты, а мы их прикрывали.

Неожиданно следователь вышел из-за стола и выставил себя на обозрение. Это был сурового вида человек средних лет, с крепким подбородком и волевым взглядом. Удлиненный нос говорил о развитом интеллекте. Но на этом достоинства контрразведчика не заканчивались. Когда он сгибал руку, даже толстая ткань его твидового пиджака не могла скрыть, как перекатываются его бицепсы. Я знал, что если он меня ударит, я испытаю далеко не виртуальную боль. Он подошел ко мне и стал за спиной.

– Ваш шеф, эта немецкая свинья, приказывает бомбить все подряд, невзирая - гражданский это объект или военный. Вы понимаете, что вы мерзавцы?
– довольно громко и прямо мне в ухо прокричал следователь.

Он сделал резкое движение рукой - я дернулся. Но допрашивавший меня контрразведчик всего лишь полез к себе в карман.

– Не бойтесь, вы не в гестапо, - усмехнулся он, закуривая сигарету.
– Мы не избиваем пленных. Ваши права будут соблюдены. У нас демократия. Но это не значит, что демократия не сможет себя защитить. Наш лидер, Уинстон Черчилль, сказал: "Мы будем защищать наш Остров, чего бы это нам ни стоило!"

И он указал на плакат, висевший на стене, на коем был изображен полукарикатурный премьер-министр с неизменной сигарой, носком добротного английского ботинка наступивший на горло фашисткой гадине с одиозными усикам щеточкой.

– Вот увидите, мы обломаем вам рога. А вашего Гитлера - повесим.

– Слушайте, - сказал я, сопровождая взглядом ходившего кругами следователя, - Что вы от меня хотите? Я простой летчик. Все, что знаю, я вам сказал... Простите, вы не дадите мне закурить?

Следователь протянул мне пачку американских сигарет "Кемэл" и щелкнул бензиновой зажигалкой. Сигарета была без фильтра. Это естественно, ведь сейчас 1940-й год. Я затянулся крепким дымом. У меня закружилась голова. Еще бы, не курил с самого утра.

– Ну как, нравятся... сигареты?
– сказал следователь, боком садясь передо мной на стол, опершись на одну ногу, а другой покачивая.
– Или вы предпочитаете папиросы? Ведь вы русский, а они все курят папиросы... Или я не прав?

Он сверлил меня хитрым взглядом, наблюдая, как я стану выкручиваться из весьма щекотливого положения. Я машинально закусил кончик сигареты, словно это был фильтр, к которому я привык, или бумажный мундштук папиросы. Табак обжег кончик языка. Я выплюнул его и неловко продолжал курить.

– Да, - сказал мой мучитель, - к ним надо привыкнуть. Но это лишь вопрос времени... Если бы вы согласились с нами сотрудничать, у вас было бы много хороших сигарет, хорошей выпивки...

– ... и много хороших баб, - докончил его мысль я.
– Слышали не раз... Дешево покупаете.

– Вы же не дали мне договорить. И много настоящих денег, так я хотел закончить.

– Настоящих - это каких, долларов, что ли?

Он хмыкнул, соскользнул со стола и опять растворился в слепящем свете.

– Ну, если вас не устраивают фунты, можно и в долларах... Или вы все-таки предпочитаете в рублях?

– Боже упаси!
– сказал я и раздавил в пепельнице окурок, как мерзкое насекомое.

– Ну вот и договорились.
– Он пошуршал бумагами, словно крыса, устраивающая себе гнездо.

– Я Родину не продаю, - ответил я и пояснил: - Именно это я имел в виду, когда сказал: "Боже упаси".

– Ах, так! О'кей. Вы сами напросились на жесткие действия.

Следователь снова встал со своего места и опять стал кружить по комнате, словно ястреб, высматривающий добычу. Впрочем, добыча давно была у него в когтях. Теперь он примерялся, чтобы ударить клювом побольнее.