Исповедь Макса Тиволи

Это не месть в полном смысле слова. Но и не любовь. У вас в руках моя исповедь, поэтому буду честен и опишу все, что чувствовало мое сердце. Я исповедуюсь ради наказания и прошения, а не из бахвальства.

Обед начинался в восемь, и, надеясь на удачу, которой не заслуживал, я облачился в свой любимый перламутровый жилет и смокинг. В ожидании Леви я присел на четырехместный круглый диван — зеленоватый, ступенчатый, с каскадом папоротника в центре — и притворился, будто читаю «Вечерние новости Сан-Хосе». Кажется, там писали о карнавале Марди-Гра, о вечеринке на катке, о прибытии в Сан-Франциско Карузо, который представил публике величественную «Кармен» — сегодня эти новости кажутся незначительными. Впрочем, я только притворялся, что читал. Поскольку тогда у меня были свои поводы понервничать.

Я смотрел на парочки, спускавшиеся к обеду — мужчины в строгом черном, женщины, разодетые, как морские коньки. Зрелище напомнило мне сцену из готического романа, где горбун похищает девушку. Свет люстры, мерцание ламп, сияние бриллиантов и обнаженных плеч. Пришел черед уродца. Выследив и обманув, я готовился похитить Элис, вручив ей только мою несчастную жизнь и жадные губы. Настал момент истины. Хьюго сказал, будто такая ложь вымотает меня, однако я видел, что она иссушит все, чего бы я ни коснулся. Часы начали бить, я поймал себя на удивительной мысли — у меня еще есть шанс сбежать. Я мог поймать такси, успеть на последний поезд, попросить выслать мне вслед багаж. Я мог написать записку и тем самым спасти несколько жизней. А я лишь поднялся с дивана и как во сне думал: уходить или нет. И кто знает, чем бы все кончилось, поступи я по-иному.

Затем я повернулся, и назойливая мысль пропала. Элис пришла, она спускалась по лестнице и смотрела на меня.

Элис, мне достаточно одного удара часов для воспоминаний, но позволь и слегка поиграть со временем, в конце концов оно долго издевалось надо мной. Ты была в длинном платье с красивой вышивкой и кружевами, рукава вуалью покрывали твои руки, серебристый пояс обвивал тебя чуть ниже талии, длинный шлейф стлался за тобой по ступеням; платье облегало тебя так, как тонкая оболочка семян обволакивает нежный росток. Ты не стала одевать украшения. Бледная кожа шеи волновалась, как река, когда ты икала, — позже я узнал, что ты перед выходом из комнаты глотнула виски. Ты смотрела на меня с лестницы, как мадам де Помпадур. Я знал: ты пахла бы лавандой и обладала величием женщины, которой за тридцать, распрощавшейся с сомнениями юности, смущением и порхающими ресницами. На лестнице, одной рукой держась за перила, стояла страстная взрослая женщина. Элис, в твоих волосах сияли звезды.

— Эсгар, мама нездорова.

— В самом деле?

— Видимо, простуда. — Ты постучала по перилам маленьким перьевым веером.

— Неудивительно.

Ты рассмеялась. Платье на дюйм сползло с плеч, пояс блеснул серебром. Веер опять постукивал по перилам. Красиво, очень красиво.

— Спускайтесь, — предложил я.

Ты окинула взглядом проходивших мимо лощеных женщин.

— Зачем? Мне и тут хорошо.

— Спускайтесь и пообедайте со мной.

— Я не голодна.

— Спускайтесь! — радостно воскликнул я.

Ты запрокинула голову и расхохоталась, будто колокольчики зазвенели. Круглые часы пробили четыре, пять, восемь тысяч раз. Элис, мне жаль тех, кто с тобой незнаком.

В тот вечер мы сидели на маленьком бархатном диванчике, друг подле друга, и официант подмигнул, придвигая столик, соединивший нас в одно целое, как тех, кого закрывают в вагончике американских горок на водном аттракционе. Мы выпили бутылку молодого вина и жевали мягкие косточки садовой овсянки, которую прежде мне пробовать не доводилось. А когда Элис перепутала бокалы, я навеки сохранил в памяти полумесяц ее губ, отпечатавшийся на моем бокале. Весь вечер я подносил его ко рту, ее губы — к моим. Элис пила и смеялась все веселее, по-хозяйски оглядывала зал, на ее левой щеке появилось пятнышко, словно яркое сердечко белой розы. После обеда она поднялась и позвала меня на маленький каменный балкон, где я завел нудную беседу. Однако Элис прервала меня, спросив о моем первом поцелуе.

— Ну нет, я бы предпочел услышать вашу историю, — заявил я, рискуя услышать рассказ о своей жизни из уст другого человека.

— Хм-м. Тогда я поцеловалась не с мужем, — призналась она. — Наверное, это печальная история.

— Я бы хотел услышать ее.

— Только после вашего рассказа. — Улыбка стала еще притягательнее, когда Элис прикрыла лепестки век. — Вообще-то вы все знаете. Меня соблазнил ваш прежний коллега — мистер Тиволи.

— Мы не были знакомы…

Она усмехнулась, раззадоривая меня, но я не поддался.

— Он жил на верхнем этаже. Старик строил из себя юношу. Он был забавным, кажется… Не могу сказать, все так смешалось в памяти. Мне тогда было четырнадцать. Помню, он ходил в чудной одежде, красил волосы, говорил смешным голосом и вообще был странным. Старик сказал мне, что на самом деле он — молодой. Не старик, а ребенок, как и я. Той ночью я была сама не своя — мое сердце разбилось, и я пошла к Тиволи. Поскольку… ну, он вроде как в отцы годится и, если уж честно, потому, что знала, как нравлюсь ему. Он не сводил с меня глаз. А я чувствовала себя такой одинокой. И я еще никогда раньше не целовалась. Мне очень хотелось сделать это, забыть свою влюбленность и то, чему нас учат матери. Я выбрала Макса Тиволи. — Элис хмыкнула. — От него пахло как от взрослого — виски и обувью, зато на вкус он и правда казался мальчиком. Как апельсины. Он дрожал. Такие вещи чувствуешь и в четырнадцать — он любил меня, по-своему. Мерзкий старый простофиля. Вот так. Мой первый поцелуй. Печально, не правда ли?

Элис посмотрела на меня спокойными глазами. Воспоминание о жалком поцелуе не причиняло ей беспокойств.

— А с кем впервые поцеловались вы?

— С обыкновенной девушкой.

— С обыкновенной девушкой, — повторила она. Ее взгляд блуждал по моему лицу. — Бедняжка, что бы она почувствовала, если бы услышала вас?

— Она моя знакомая. И любила кого-то другого.

— А вы знали?

— Да.

— Дьяволенок, вы соблазнили ее, не так ли? — криво усмехнулась Элис.

Я чувствовал аромат жасмина, вина, сосен и ее духов. Я не знал, что сказать. Впервые я подумал, что Элис была пьяна.

— Но ведь… ведь я любил ее.

— Правда? — Ее взгляд смягчился.

— Да.

— Сколько вам было лет?

— Семнадцать.

Элис отступила на шаг, так, словно воспоминания о нашей любви, эти древние статуи, следовало оставить позади, дабы открыть путь в будущее.

— Люди неизменно называют самой величайшей в мире историей о любви «Ромео и Джульетту». Не уверена. В четырнадцать, в семнадцать любовь длится всю жизнь. — Элис покраснела и разгорячилась, она жестикулировала, разгоняя руками ночной воздух. — Вы больше ни о ком и ни о чем не думаете, перестаете есть, спать, просто думаете о нем… Это переполняет вас. Я знаю, я помню. Однако любовь ли это? В молодости вы пьете дешевый бренди и находите его превосходным, изысканным. Вы же не знаете, еще ничего не знаете… потому что еще не пробовали ничего лучше. Вам всего четырнадцать.

— Полагаю, это была любовь. — Сейчас было не время лгать.

— Уверены?

— Думаю, это единственная настоящая любовь.

Она хотела что-то сказать, но передумала. Наверное, удивилась.

— Жаль, если вы правы, — вздохнула Элис, прикрыв глаза. — Потому что нам никогда не забыть. Как все глупо.

— Не печальтесь.

— Что?

— Не печальтесь, Элис.

Я ее поцеловал. Все произошло вполне естественно — еще бы, ведь я целый вечер целовал ее стакан. Позже я подумал, что для Макса это был второй поцелуй с Элис, а для Эсгара — первый. И поэтому трепет важного момента сочетался во мне с умиротворением, что я наконец обрел утраченное. Не помню своих действий, да не в этом суть, все либо случается, либо нет. В любом случае я обнял Элис и припал к ее устам.

Она схватила меня за лацканы пиджака, и я почувствовал, одурманенный воспоминаниями и восторгом, как она покусывает мои губы. О, Элис, никто не назовет тебя застенчивой. Ты всегда добиваешься того, чего хочешь. Я стоял с широко открытыми глазами и смотрел на это чудо, но твои подкрашенные веки были сомкнуты, а опытные пальцы вдовы были повсюду, касались, гладили. Я же вел себя как один из тех жутких аппаратов, которые глотают монетку и минуты две дрожат от восторга. Черт возьми, ты могла счесть меня кем угодно: дрожащей осиной, содрогающимися литаврами, бойлером паровоза, вот-вот выпустящим пар.