Исповедь моего сердца

Билет стоит один доллар. Милли дрожащими руками достает деньги, сетчатые перчатки где-то уже запачкались.

Внутри огромного зала атмосфера, однако, спокойнее. Серьезные юноши и девушки в брюках цвета морской волны и белых рубашках исполняют обязанности капельдинеров: они раздают брошюры, озаглавленные «Всемирный союз борьбы за освобождение и улучшение жизни негров: спасение здесь и сейчас» с красочным изображением принца Элиху на обложке. Где-то, скрытый от взглядов, громко играет бодрые военные марши духовой оркестр (один из них, издавна любимый Лайшей, Милли узнает: «Трам! Трам! Трам!»). Милли проводят на ее место, далеко от сцены, сиденье жесткое, без подушки, ничего общего с креслами в Ричмондском оперном театре; она рассчитывала, что, придя пораньше, сможет занять место в середине первого ряда, чтобы, когда она снимет вуаль, Элайша заметил ее; но пришла явно слишком поздно.

«Лайша стал магистром Игры», — думает Милли, тревожно озираясь. Сколько же здесь мужчин, женщин, детей, и какие все они разные: иные одеты по-воскресному, в пестрые костюмы, соломенные шляпы с модно загнутыми полями, лакированные туфли, жилеты, галстуки, женщины — в шляпках, украшенных цветами, и длинных перчатках; другие — таких большинство — в обычной, хоть и чистой рабочей одежде, такой же, какую носят надежные, преданные негры из челяди Стерлингов; третьи — в очень бедной одежде, явно собранной с миру по нитке. Там и здесь взор Милли невольно натыкается на людей, безусловно, ненормальных; одна такая тучная женщина сидит совсем недалеко от нее, яростно обмахиваясь брошюрой и напевая что-то похожее на «Фонтан, заполненный кровью» — церковный гимн, который нередко напевает в кухне Табита. В толпе мелькают белые лица, но, присмотревшись, Милли видит, что это цветные, у которых просто более светлая кожа, иногда почти кремовая, волосы у них либо каштановые, либо рыжие; в светлых лицах угадываются негроидные черты; призрачное смешение рас, кажущееся ей прекрасным, захватывающим.

Будь у нас, у Лайши и у меня, ребенок, вот так он и выглядел бы.

Может быть, еще и не поздно? Милли нет и сорока, а ведь рожают и далеко за сорок. К тому же выглядит она очень молодо, в сущности, она и есть молодая, почти совсем не изменившаяся с тех пор, когда двадцать лет назад они с Лайшей стали любовниками.

Начало намечено на 8.00 вечера, но военный оркестр играет до 8.20, когда на трибуне появляется первый оратор — госсекретарь союза. За ним — пылкий министр финансов, далее — негр, которого представляют вице-регентом, и, наконец, сам принц Элиху: величественный, он выходит на сцену в свете софитов, на нем белый костюм, расшитый золотыми галунами, шлем со страусовым пером, на боку сабля, усыпанная драгоценными камнями. Он победно вскидывает одну руку, другую вытягивает в сторону беснующейся толпы, этот жест Милли что-то смутно напоминает: Будда, сулящий людям мир? любовь? сострадание? — простертая вперед рука ладонью вверх. Как он наэлектризован, заряжен энергией, словно дикий зверь!

Милли жадно вглядывается. Она сняла шляпку — пусть все видят, что она белая, — но никто не обращает на нее внимания, все взоры прикованы к принцу Элиху, Милли тоже не может отвести глаз и шепчет пересохшими губами: Неужели этот яростный горделивый разгневанный негр — мой Лайша?

Милли слишком потрясена, чтобы даже пошевелиться, в то время как люди вокруг нее вскакивают с мест и восторженно приветствуют своего кумира; она тоже неловко пытается подняться, но тут же опускается обратно на кресло, продолжая вглядываться жадно и отчаянно в величественную фигуру на сцене. Принц Элиху? Лайша? Кожа у принца намного темнее, чем ей запомнилось; нижняя челюсть тяжелее, брови сведены суровее; волосы образуют вокруг головы красивый темный ореол; он выше, плотнее, хотя тело у него гибкое, как у змеи, и по нему, подобно языкам пламени, пробегают волны энергии. Так напряжен! Так разгневан! Почему этот мужчина, которого любят тысячи и тысячи людей, ярится? Почему не приветит их улыбкой вместо того, чтобы стоять вот так, широко расставив ноги в грубых ботинках, подняв красивое лицо, вскинув над головой сжатые кулаки и с едва сдерживаемым нетерпением ожидая, когда же наконец утихнет восторженная овация.

И все же это он, Элайша; но одновременно и разъяренный, неистовый негр, в котором Элайша растворился. Глаза слепит его белоснежное одеяние. Но Милли вместе со всеми рукоплещет, подняв руки в перчатках, чтобы принц Элиху заметил ее; рукоплещет до тех пор, пока ладони не начинают гореть.

Проходят минуты, и гром аплодисментов постепенно стихает. Принц Элиху начинает говорить, голос, окрашенный театральными модуляциями, поднимается, становится все тверже — или так только кажется? — потом начинает дрожать от переполняющих принца чувств; он будет говорить полтора часа подряд, в этой наэлектризованной атмосфере, в зале, где смешались запахи волос, плоти, пропотевшей одежды и необузданной, животной страсти . Любовь негров к Америке осталась неразделенной, братья и сестры,речитативом выпевает Элиху. Любовь негров к Америке осталась безответной.Поначалу Милли не может разобрать слов, она воспринимает лишь распирающую этого человека ярость, и ее постепенно охватывает чувство беспомощности, даже паника, в то время как все вокруг что-то шепчут себе под нос в экстазе, стонут, рыдают, раскачиваются в знак согласия с этими речами, которые скорее всего слышат не впервой, но которые совершенно чужды Милли.

Что являет собою трагическая история Америки? — вопрошает принц Элиху, стоя неподвижно, как соляной столп, в скрещении ослепительных лучей софитов , что такое трагическая история Америки, как не история НАРУШЕННЫХ ОБЕЩАНИЙ. БЕЗОТВЕТНОЙ ЛЮБВИ.

Порабощения ТЕЛА И ДУХА.

Продолжающегося порабощения, питаемого ИЛЛЮЗИЕЙ СВОБОДЫ.

Негритянские женщины, которых дьяволы-каннибалы ни в грош не ставят, эти женщины — ВСЕГО ЛИШЬ НЕСЧАСТНЫЕ ЖЕРТВЫ ИХ ПОХОТИ; а негры-мужчины — ЖЕРТВЫ НЕНАВИСТИ БЕЛЫХ К САМИМ СЕБЕ.

Но теперь, говорит вам принц Элиху, ПОРА СБРОСИТЬ МАСКИ.

Во весь голос сказать то, О ЧЕМ РАНЬШЕ ТОЛЬКО ШЕПТАЛИСЬ.

И горе тем, У КОГО НЕДОСТАНЕТ МУЖЕСТВА.

И горе, горе НАШИМ ВРАГАМ.

Ибо тот, кто боится и отступает, ПРЕДАЕТ СВОЮ РАСУ. И СВЯТУЮ ГУСТУЮ АФРИКАНСКУЮ КРОВЬ, ЧТО ТЕЧЕТ В ЕГО ЖИЛАХ.

Ибо тот, кто отказывается признать родство со всеми темнокожими и для кого не все белые — чужаки, ПРЕДАЕТ СВОЮ РАСУ. И СВЯТУЮ ГУСТУЮ АФРИКАНСКУЮ КРОВЬ, ЧТО ТЕЧЕТ В ЕГО ЖИЛАХ.

Тот, кто не дает выхода всем силам своей души и живет в жалком поклонении фальшивым богам белых, ИИСУСУ ХРИСТУ И МАММОНЕ, не заслуживает прощения; и никогда ему не найдется места в ВОЗРОЖДЕННОЙ АФРИКЕ.

Того, кто, отрицая МУДРОСТЬ ПЛОТИ, стремится к ОТБЕЛИВАНИЮ ДУШИ, ждет трагический конец.

Ибо, братья мои и сестры, существует бесчисленное множество способов расправы… Человека предают СУДУ ЛИНЧА… КАСТРИРУЮТ… ПОБИВАЮТ КАМНЯМИ… СЖИГАЮТ ЗАЖИВО… ЗАБИВАЮТ ДО СМЕРТИ… ЗАЛИВАЮТ СМОЛОЙ… ВЕШАЮТ… СМЕРТЬ… Бесчисленные способы УМЕРЩВЛЕНИЯ, братья мои и сестры, бесчисленные.

В марте 1926 года куклуксклановцы из Боумена, Джорджия, под улюлюканье толпы швырнули в камнедробилку Дейла Скоггинса; И ЭТО, О БРАТЬЯ МОИ И СЕСТРЫ, ДАЛЕКО НЕ ЕДИНСТВЕННОЕ, ЧТО ПРИХОДИТСЯ ПРЕТЕРПЕВАТЬ НАШЕМУ НАРОДУ. ВЫ ПОНИМАЕТЕ МЕНЯ? ПОНИМАЕТЕ? ВЫ ПОНИМАЕТЕ, ЧТО ГОВОРИТ ВАМ ПРИНЦ ЭЛИХУ?

История движется к своему огненному разрешению; не сегодня-завтра начнется Вторая война между дьяволами-каннибалами в Европе и, весьма вероятно, в Америке; тогда долгому царствованию ТЛЕНА И ЗЛА ПРИДЕТ КОНЕЦ.

На сей раз под ружье не встанет ни один черный: НАС НЕ ОБМАНЕТ ЛОЖЬ, БУДТО МИР НАДО СПАСТИ РАДИ ДЕМОКРАТИИ. Мы же видим, о братья мои и сестры, с 1919 года видим, что ДЕМОКРАТИЯ — ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ ПРИВИЛЕГИИ ДЛЯ БЕЛЫХ, ВЛАСТЬ БЕЛЫХ, НАСИЛИЕ И НЕНАВИСТЬ БЕЛЫХ КО ВСЕМ ТЕМНОКОЖИМ. Начиная с 1919 года в течение десяти лет после того, как солдат-негр вернулся домой с европейской войны, его подвергают все большим и большим унижениям. Это десятилетие КРОВАВОЙ ВЕНДЕТТЫ ПРОТИВ САМОГО НАШЕГО ПАТРИОТИЗМА. Десятилетие ПОПРАНИЯ НАШЕЙ ЧЕСТИ. Десятилетие ПОЗОРА, о братья мои и сестры! ПОЗОР, ЧТО НАМ НЕ ХВАТАЕТ МУЖЕСТВА ПОДНЯТЬСЯ С КОЛЕН И НАКАЗАТЬ УБИЙЦ. Летом 1919 года в Сент-Луисе толпа линчевала сорок негров… и ничего, справедливость не восторжествовала. В Спрингфилде, Иллинойс, в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско, Сиэтле и Филадельфии… повсюду ку-клукс-клан… повсюду безнаказанно действуют белые линчеватели… ОНИ ИЗБИВАЮТ НАС, НАСИЛУЮТ, ПРЕДАЮТ СМЕРТИ. В Техасе повесили ДЕВЯТЬ НЕГРОВ — ВЕТЕРАНОВ ВОЙНЫ И БЕРЕМЕННУЮ ЖЕНЩИНУ — ЖЕНУ ОДНОГО ИЗ НИХ. В графстве Мейкон, штат Джорджия, ИЗ ЧРЕВА НЕГРИТЯНКИ ЛЮДИ В БЕЛЫХ БАЛАХОНАХ ВЫРВАЛИ ПЛОД И ЗАТОПТАЛИ НОГАМИ. Правосудие промолчало. В парках Луизианы, Алабамы, Миссисипи, Северной Флориды… в общественных местах… на площадях… прямо перед зданиями судов… НЕГРОВ СЖИГАЮТ ЗАЖИВО НА ПОТЕХУ БЕЛЫМ: ПУБЛИЧНЫЕ КАЗНИ… ДУБИНКИ… СМОЛА и ПЕРЬЯ… КАСТРАЦИЯ… КРОВЬ… УНИЖЕНИЕ… Правосудие молчит. И будет молчать. Мы сами, о братья и сестры мои, мы сами должны подняться против клана и против его многочисленных почитателей.

Ибо клан, а сейчас в нем пять миллионов членов, это Америка: АМЕРИКА В БАЛАХОНЕ, ИСТИННАЯ В СВОЕЙ БЕЗЫМЯННОСТИ АМЕРИКА.

Ибо клан лишь откровенно являет миру правду, которую БЕЗ ТРУДА ВИДЯТ ВСЕ НЕГРЫ, в то время как белые дьяволы-каннибалы без балахонов лгут, и НА ЭТУ ЛОЖЬ НЕГРЫ ЛЕГКО ПОПАДАЮТСЯ.

В Западной Виргинии… в обеих Каролинах… в Огайо (похваляющемся тем, что у них более четырехсот тысяч куклуксклановцев)… в штате Нью-Йорк и Нью-Джерси… в Делавэре и Мэриленде… в Иллинойсе, Мичигане, Индиане, Теннесси, Кентукки и Арканзасе… клан все выше поднимает голову… Вот она, АМЕРИКА В БАЛАХОНЕ, ИСТИННАЯ В СВОЕЙ БЕЗЫМЯННОСТИ. Пять миллионов клановцев, о братья мои и сестры, но ведь за ними жены, дети, семьи, земляки, и ВСЕ ОНИ ВСТАЮТ НА ПОДДЕРЖКУ КЛАНА И ВМЕСТЕ С НИМ ИДУТ СТЕНОЙ НА НЕГРА. Пять миллионов клановцев, о братья мои и сестры, а за принцем Элиху, ПРОПОВЕДУЮЩИМ СПАСЕНИЕ РАСЫ И ВОЗРОЖДЕНИЕ АФРИКИ, и миллиона не наберется. В Бомонте, штат Техас, где меньше пяти месяцев назад двадцатидвухлетнего негра по имени Вилли Шелтон обмотали колючей проволокой, привязали к бамперу машины и тащили по улицам, пока он не скончался в страшных муках, МЭР — ЧЛЕН КЛАНА… ОКРУЖНОЙ ПРОКУРОР — ЧЛЕН КЛАНА… НАСТОЯТЕЛЬ ЕПИСКОПАЛЬНОЙ ЦЕРКВИ… и еще ТЫСЯЧИ ЧЛЕНОВ КЛАНА во всех слоях общества… а правосудие молчит: и БУДЕТ МОЛЧАТЬ. Разве сказало оно хоть слово, когда под восторженные вопли, к звериной радости сотни белых мужчин и скольких-то там женщин в Боумене, Джорджия, в марте 1926 года дробили кости несчастному Дейлу Скоггинсу? И что дальше? В Джорджии ЧЛЕНАМИ КЛАНА ЯВЛЯЮТСЯ ГУБЕРНАТОР… ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ПРОКУРОР… ЧЛЕНЫ ВЕРХОВНОГО СУДА… ОКРУЖНОЙ ПРОКУРОР… ШЕРИФ… И у всех у них одна цель — УНИЧТОЖИТЬ НЕГРА.