Исповедь нераскаявшегося

Тут следователь откинулся на спинку стула и уставился на меня, ни слова не говоря. Когда он наконец убедился, что мне плевать на его грозный взгляд, он сказал тихо: – Что это за услугу ты просишь?

– Очень все просто, – сказал я. – Отпустите меня на пол дня из тюрьмы. Я вернусь и все, что знаю, расскажу.

Следователь окаменел от изумления. Он выпучил глаза на меня, не в силах поверить своим ушам, а потом вскочил, заорал, опять грозился, что мне дадут расстрел, и вдруг, как будто какой-то выключатель у него внутри сработал. Он внезапно смолк, снова сел напротив и заговорил спокойно.

– Это же безумная идея. Никто на это не пойдет. Да и зачем это тебе? На пол дня! Что ты хочешь сделать? – Я ему ответил: – Я хочу увидеться с Милой. И еще кое-чего мне нужно сделать. Это все личное. Если вы намерены меня уговаривать, или предлагать устроить с Милой свидание в тюрьме, то это напрасная трата времени для вас. Хотите – соглашайтесь, а стращать меня бесполезно. Я думал, вы это давно поняли, а вы все на что-то надеетесь. Неужели вы не видите, что мне все равно? – Он помолчал немного а потом медленно проговорил: – Ты представляешь, в какое положение ты можешь меня поставить, если я соглашусь? Вдруг тебя кто-нибудь увидит и узнает? – Я ничего не ответил, а он молча смотрел на меня, недоверчиво и с ненавистью. Я с интересом наблюдал за ним. Когда подолгу не видишь людей, приобретаешь способность читать их мысли, даже у таких, как следователь. Я понял, что он что-то продумывает, и почувствовал теплый прилив в груди. Мне это и нужно было. Если бы следователь был круглый дурак, он сразу же бы отбросил эту мысль. Но тогда надежда бы у него оставалась только на то, что меня можно будет запугать и расколоть. Этот же понимал, что все пути исчерпаны, и если отбросить мое предложение, то с делом пора кончать, а это – полный провал. Я про себя ему кричал: – «Думай, думай»! Следователь поднялся и сказал: – Ты сумасшедший. Отправляйся в камеру и подумай о своей судьбе. – Но я услышал в его ответе другое. – Мы подумаем. Может, что-нибудь из этого выйдет.-

– Я подумаю, – согласился я. – И вы подумайте. Что может произойти самое худшее? Что я сбегу? Объявите всесоюзный розыск и меня живо поймают. Замету следы? У вас и без того ничего нет. А если надумаете, так отпустите меня в субботу утром. Только так я смогу наверняка увидеть Милу. – Следователь ничего не ответил, вышел из кабинета и вскоре охранник увел меня обратно в камеру.

Когда дверь за мной закрылась, я лег на кровать, закрыл глаза и стал прокручивать все возможные варианты, которые могли прийти в голову следователю. Что, по его представлению, можно было ожидать от такого как я? Предположить, что я совершу еще какое-либо преступление, было нелепо. Деньги мне, в моем положении, были не нужны. Предположить, что я сбегу? Тоже мало вероятно. Наверняка за мной будет слежка, и пошлют на это дело самых опытных людей. Даже если я оторвусь от них, то далеко не убегу. Попытаюсь замести следы? Так я их скорее наведу на след, чем запутаю. Кто-нибудь меня увидит? С этим они легко справятся. Никто по этому поводу поднять шум не сможет. Все сводилось к тому, что риск невелик, почти никакой, а возможная награда – раскрытое тяжкое преступление, пойманная серьезная банда, найденные деньги, или то, что от них осталось.

Через несколько дней меня привели в кабинет, где сидел человек в штатском. Он представился: – Я – начальник тюрьмы. – Мы выпустим тебя на пол дня, как ты просил, в ближайшую субботу. Я вывезу тебя из тюрьмы, дам тебе мой телефон. Когда будешь возвращаться – позвони из телефонной будки от продуктового магазина, что в трех кварталах от тюрьмы. Я тебе покажу, где что, на карте. И не вздумай шутить! Если попытаешься сбежать, тебя пристрелят при попытке к бегству. Понял?

Я кивнул. Конечно же, я все понял. У меня сердце колотилось, как будто я пробежал десять километров. Сейчас мой план во многом зависел от удачи.

И вот, ранним утром бабьего лета, я переоделся в ту одежду, в которой меня арестовали, одел чью-то старую кепку со склада, чтобы прикрыть стриженную голову, и в сопровождении начальника выехал на гражданской машине из тюрьмы. Меня высадили возле трамвайной остановки, я стоял там один, дожидаясь трамвая, и не верил, что все это происходит наяву. Трамвай подошел, я запрыгнул внутрь, проехал несколько остановок, вышел, чтобы купить сигарет на те деньги, которые мне возвратили. Я обнаружил, что только двое за мной следят. Им помогает машина, которая может их подвести быстро туда, куда надо. Я купил себе хорошие сигареты, после чего денег почти не осталось.

С этого момента я стал очень собран и внимателен. Времени любоваться красивой осенью и свободой у меня не было. Я подъехал на трамвае как можно ближе к частным домам, за которыми жил Стриж. Недалеко от проходного двора я оглянулся. За мной не было никого. В этот ранний час на улицах почти не было людей; я бы быстро обнаружил тех, что за мной следят. Но на меня послали лучших людей, они умели прятаться и быть невидимыми. Они, конечно, хорошо подготовились, но и я тоже хорошо подготовился. Я резко нырнул в ворота одного из проходных дворов, пробежал по очень хорошо знакомому лабиринту, бегом пересек пустырь и забежал в подъезд.

– Они не успели, – решил я. – До скорой встречи, – я им мысленно сказал, забежал на второй этаж и позвонил долгим звонком, чтобы Стриж, если он дома, понял, что что-то важное произошло. Мне повезло и на этот раз. Стриж поспешно открыл дверь. Он был сонный, в пижаме, еще, видать, спал. Увидев меня он вздрогнул, испугался так, что не смог даже двинуться с места, он глазам своим не верил. Я оттолкнул его, зашел в квартиру и запер дверь. Он на меня зашипел: – Ты что, с ума сошел? Ты из тюрьмы что-ли бежал? Ты нас всех, падла, под монастырь подведешь!

Стриж сейчас не был такой, каким я его видел прежде. Он выглядел как очень перепуганный бандюга. Но и я уже был не тот. Я ему говорю: – Ты лучше делай то, что я тебе скажу. Это единственное, что тебя может спасти. Не будешь делать – я тебя здесь прикончу. И не вздумай испытать судьбу. Я когда шел сюда, ко всему готовился, и все продумал. А ты – нет. Так что не перечь, если жить хочешь. – Он понял, что выхода нет, и спрашивает: – Чего тебе надо? – Я ему говорю: – Надень на меня тот же маскхалат, что и тогда, или что-то похожее. Дай какой-нибудь костюм, сумку какую-нибудь, и немного денег, рублей пять, на всякий случай. Поторопись. Дай мне конверт с маркой, и лист бумаги.

И Стриж поторопился. Я сложил свое тряпье в сумку, надел костюм, а потом увидел, что ботинки не сменил, да не стал с этим возиться. Я написал короткую записку Миле, и пошел на кухню. Стриж так разволновался, что забежал в уборную, а я в это время выдвинул ящик, взял большой столовый нож, который показался мне надежным, засунул его за пояс, взял какую-то кухонную тряпку и подождал, пока Стриж выйдет из уборной. Когда он вышел, я ему сказал: – Ты учти, Стриж, что я не расколюсь, что бы не было. Не дай себя поймать на понт, в случае чего. Понял? Если вас когда нибудь поймают, то не из-за меня. – Я подошел к двери и прислушался. Сверху послышались голоса, несколько человек спускались вниз, это мне и нужно было. Как только они прошли наш этаж, я тихо выскочил, догнал их внизу и пошел вместе с ними. Это были три мужика, лет под сорок, они считали деньги, чтобы купить бутылку водки. Я их спросил: – А где, мужики, поблизости можно пива купить? – Мы вышли на улицу, как будто одна группа знакомых людей. Через двор суетливо пробежали двое, явно это были менты которые меня потеряли, но на нас они почти не обратили внимание, ведь тот, кого они искали не походил ни на одного из этой группы. Мужики, конечно, стали охотно мне объяснять, где можно пиво купить, приглашали с ними выпить, но как только мы скрылись от ментов, я от них отбоярился и ушел. У почтампта я бросил конверт в почтовый ящик и направился к дому, где жил Калмык. Как хорошо у меня стало на душе! Я шел, как свободный человек, как будто иду совсем в другом мире, как человек-невидимка, я читал такую книгу в детстве. Я даже увидел двоих людей с завода, но они меня не узнали. Сейчас все зависело от удачи. Я подошел к дому Калмыка, когда было около одиннадцати часов. Я стал бродить вокруг, стараясь не привлекать к себе внимания, и в то же время не выпускал из вида его подъезд. Я знал, что рано или поздно он выйдет и пойдет покупать водку, чтобы опохмелиться. И он вышел. Он был не один: как обычно, его сопровождали двое, он, наверное, пил с ними вчера. У них было хорошее настроение. Я шел за ними, надеясь найти момент, когда эти двое не будут очень близко от него. Они зашли в магазин, а я стал бродить поблизости. Я решил пришить его, когда он выйдет из магазина, а там – мне все равно, что со мной будет. Я остановился возле нищего, чтобы время скоротать, я чувствовал, что сейчас он выйдет. Я дал нищему пять рублей – зачем они были мне? Попросил за меня помолится. В магазине были большие стекла, ну, витрина, и я увидел, что Калмык идет к выходу с двумя бутылками водки. Я хотел, чтобы он перед смертью меня увидел. Чтобы знал в последнюю минуту, кто его послал на небеса. Чтобы знал, что не все ему сходит с рук. Мне еще раз повезло: те двое задержались зачем-то в магазине. Когда Калмык вышел, я снял парики и подошел к нему. Он вытаращил на меня глаза, как сумасшедший. Он, наверное, подумал, что ему с похмелюги это мерещится. Ведь он же знал, что я в тюрьме, не мог же я появится перед ним в субботу, когда он покупает водку, чтобы опохмелиться? – А я ему говорю: – Узнал меня? Это я, Калмык, это тебе не мерещиться. Получай, что тебе положено. – Тут он дернулся, я думаю, что он так и не понял, что это я, да инстинкт какой-то сработал, но я не для того пришел сюда, чтобы дать ему уйти. Рукоятка ножа была замотана в тряпку, я вытащил его из-за ремня и всадил ему, как меня Хлыст учил. Я сразу понял, что попал. Так кричит только тот, кому больше не жить. Я ему всадил потом нож в грудь и там и оставил – не брать же его с собой. Тряпку же я взял, ее нужно было потом выбросить. За мной никто не пошел, а когда я завернул за угол, то быстро одел парик и прилепил усы и бороду. Дружки Калмыка пробежали мимо, на меня внимания не обратили. Город я знал хорошо: я пришел к большой помойке, переоделся за ней в свое тряпье, сложил костюм, парики и тряпку в сумку и бросил все в помойку. Теперь можно было идти в тюрьму. Я подъехал на трамвае как можно ближе к тюрьме и позвонил. А там уже били копытами: меня потеряли, а это дело не шуточное, потерять того, кому грозит вышка.

Меня били после этого крепко. Я им пригрозил, что все расскажу на суде: – как они меня из тюрьмы выпустили, как я Калмыка убил, как меня бьют. И мой следователь по особо опасным делам заспешил. Дело по убийству Калмыка, которое против меня возбудили, вскоре прекратили за неимением доказательств и еще потому, что у меня было неоспоримое алиби: я сидел в это время в тюрьме. Мне предъявили обвинение в убийстве двоих людей, вооруженном ограблении и массе отягчающих обстоятельств, в особенности отказ помогать в расследовании. Я многое рассказал, взяв вину на себя: рассказал, как я бросил старуху в кресло, как она умерла от страха, как я убил хозяина дома, завернув кусок лома в тряпку. На многие вопросы я отказался отвечать. Суд был при закрытых дверях. Мне, конечно, дали вышку. Ну, вот и все про меня, не хочу больше ничего рассказывать. Я очень устал. Есть у меня к вам одна маленькая просьба, батюшка. Можно вас попросить? Так, пустяк.

– Попроси, – сказал я. – Я постараюсь сделать все, что в моих силах.

– Позвоните Миле, после того, как меня расстреляют. Скажите, что я попросил ее передать вам кое-что. Вам это может быть интересно.

Я согласился, и он дал мне ее телефон. Вдруг он спросил: – Вы верите, батюшка, что есть другой мир?

– Верю, – сказал я.

– Может такое быть, что я с Милой встречусь там где-нибудь? – снова спросил он. Я отвернулся и сказал: – Не знаю.

Андрей лег на кровать, вытянулся и закрыл глаза. Он и в самом деле сильно устал. Я постучал в дверь и охранник выпустил меня.