Исповедь пофигиста

И талончик такой получить очень сложно: надо или работать весь год без выходных и чтобы это все заметили, или уж очень всех затрахать. Или купить его с рук, или по блату, в обмен на невинность.

А вот на покосе выдача талона обязательна. И можешь выписать себе все что угодно, но опять же не на шару. Плати бабки. А цены на складе несуразные. Дефицит!

Мать раз получила медаль «Ветеран труда» и к ней талончик на кухонный гарнитур. Не, медаль не по талону. Хотя… и там своя очередность была. А как же, всем хочется. Но кому-то хочется больше всех. Например, мне.

Ну, собрали меня на покос. Стоим возле автобуса. Ребята вокруг шумят, спорят:

— Клево! Будем жить в одной палатке.

— А ты хоть косить умеешь?

— Умею! Я не знаю даже, как косу в землю втыкать.

— А я ее даже на картинках не видел. На что она похожа? На грабли?

— А я видел смерть с косой…

Покос. Речка-вонючка, приток Пасола, такая из себя вся речонка, но без названия: назвать ее забыли, сильно воняла. Рядом площадка, и на ней палатки с железными кроватями, матрасы без простыней, подушки без наволочек.

Трактор я вожу элементарно. У нас в школе директор сделал два трактора-попрошайки, с кузовом впереди, и ввел тракторизм.

Но трактор мне поначалу не дали. Откуда им знать, что я уже водить умею? Мы с вилами ходим за трактором и валки сена рихтуем, потом подходит волокуша, и мы их стогуем.

Теперь без подробностей не обойтись, иначе после не понять, в чем соль анекдота. Так вот, блин, тот, кто подает сено снизу на стог, имеет вилы длинные, а тот, кто сверху стогует, — короткие. Стог, как египетская пирамида, я до него и длинными вилами не достану. Стою, жду. Бригадир подождал-подождал меня и кричит:

— Ты, шкет, хоть стоговать-то сможешь?

— Я все могу!

Залез на стог с маленькими вилами. Еще двое помощников рядом встали, страхуют. Три мужика на меня сено кидают, нужно успевать подхватывать и укладывать. Стог в полторы тонны стогуется три-четыре минуты. Две минуты я мужественно сопротивлялся, а потом сено попало мне в рот. Я начал отплевываться. Пока плевался, меня всего закидали сеном. Я в середине стога, меня уже совсем не видно и не слышно. Так сдавило! Сено во рту, в ушах, в жопе, короче, я весь в сене. А сверху по мне напарники ходят, ну те, что со мной рядом стояли. Я испугался, а они спрыгнули с меня, потом со стога и пошли стоговать дальше.

Я чувствую, что дышать в принципе можно, но неудобно. Вы пробовали дышать в принципе? Я уже стал думать о вечности, батю вспомнил, детдом. Все такое милое, родное. Обиднее всего, что меня даже не ищут, как будто я уже свое отжил. Ну, думаю, выберусь, я вам о себе быстро напомню. И такая меня злость взяла, что я даже заснул.

Вдруг слышу голоса потусторонние:

— Теперь его хрен найдешь: он рыжий, и сено рыжее.

— Да он где-то в середке был… Утоп, что ли?

Чувствую, начали раскидывать стог, спасатели хреновы.

Я, как мог, им из стога помогал: по соломинке в сторону откидывал, ворочался, чтоб услышали. Вытащили, обрадовались, как будто клад нашли, но и обозлились тоже.

— Из-за тебя стогуй по новой. Сидел бы там заместо арматуры.

Спасибо, некогда. Но куда теперь? К стогам меня и близко не подпускают. Бригадир прикидывал-прикидывал, наконец решился:

— Можешь водить двадцатипятку? За волокушу сядешь?

— Сяду.

Волокуша — такие вилы на колесах: разбежался задним ходом, вдарил в копнушку и подтащил ее к стогу. Вот это работа! Сел и летаю по полю, таскаю волокушу. Бригадир опытный: прокосил хорошо, поле — класс, а в середке такой островок высокой нескошенной травы.

А во мне всегда что-то зудит и подзуживает, искушает душу… Другой, к примеру, идет себе мимо хулигана с девушкой и не дрогнет, а я так не могу. Может, я тоже мимо пройду, буду я в чужое счастье лезть… Но внутри, повыше пупка или пониже, все горит, зудит, подзуживает: того и гляди, не пройду мимо, влезу, себе и людям жизнь испорчу. Так и тут, на покосе.

Ну, стоит себе островок нескошенный, и пусть стоит. Плюнь на него, да и обогни с песней. Может, там могила первого председателя ихнего колхоза репрессированного. Ну, бригадир и огибает ее. А может, проверяет меня на вшивость. Как? А как в немецких домах нашу русскую «пуц-фрау». Рассыплет хозяйка по полу мелкую медь и серебро. Наша цап-царап! — природа ж вопиет, никто ж не видит. А ей на следующий день с порога:

— Извините, всего доброго, вы слишком чисто убираете.

Ну что мне эта целина? А я не могу! Во мне все как загудело, как зачесалось, я весь ощетинился: ну чего он, злюсь, здесь не скосил? Сейчас как проеду по этой брежневской целине! И я на шестой передаче, на предельной скорости, врываюсь в эту заповедную зону. Вода, грязь, трава — все в стороны, и я на тракторе проваливаюсь прямо в болото. Зараза! Бригадира тут же на поле парализовало: ни рукой, ни ногой, только воет:

— Тебе что, пионер, поля мало? Оно ж три на три километра. Видишь же, что не скошено!

А я из болота кричу:

— Вижу! А почему?

— Сначала, идиот, спрашивают, а потом делают! Потому что это — болото!

— А почем вы знали, что это болото?

— Потому что, — бригадир аж зашелся, — потому что я здесь кажин год кошу!

Все! Я утопил трактор, умышленно. Его, конечно, достали, вместе со мной, высушили, отремонтировали. На этот трактор я больше не сел, мне больше и не давали:

— Через три километра речка. Ты еще туда заедешь, из любопытства.

Глава десятая

В тот раз я трактор не совсем утопил по неопытности, повезло ему. А во второй раз я его на хрен утопил с головой, с трубой, с колесами, но тоже нечаянно.

А что? Погода дрянь: дождь, грязь, безвременье, средние века, блин. Труба! Что делать? Кто — на машины и домой, в Стрежевой, а кто, вроде меня, остался технику сторожить. Ну что мне дома делать? Кто меня там сильно ждет?

Сидим, режемся в карты и бухаем помаленьку. Сидим в огромной палатке, где бабы в рабочее время нам жрать варят, и шпилимся в королевский покер на спички. Тогда коробки спичечные были большущие, такие коробки страхолюдные — на три тыщи спичек. Режемся в карты и попиваем самогонку из бидона.

Когда мы уже друг друга только на ощупь узнавать стали, сели на трактор прямо в сапогах и поехали на дачный поселок на танцы. Все пьяные в сиську. Володя Шнобель — инженер-программист с носорожьим носом. Голова! Все из ничего сделает без проблем. Поехали… Третий же день дождь идет — какая, к монахам, трава. Приехали с танцев, а мне все мало.

— Вовка, — говорю, — тут рядом моя историческая дача… Там у меня огурчики-жмурчики, самогонка-шмонка и полная безотцовщина. То есть бати там сейчас нет. Смотаться?