Исповедь послушницы (сборник)

– Я не просил вас задавать вопросы. Я спрашиваю сам. Итак, где она? Ее не было на исповеди, она не присутствовала в храме во время мессы. И она не ночевала там, где должна ночевать. Она покинула монастырь?

– Я не обязана говорить!

– Нет, обязаны.

– С какой стати?

– Ваша обитель подчиняется аббату Опандо, и вы отвечаете перед ним, как и перед его заместителем, коим являюсь я.

Настоятельница сжала губы. Аббат Опандо всегда уважал ее власть и редко вмешивался во вверенные ей дела, он не посягал на чужую территорию, понимая, что это означает объявление войны. Этот молодой приор готов разом отринуть все правила! Однако в нем было что-то такое, что обезоруживало аббатису: в неподвижном суровом лице, во всем облике отца Рамона таилось нечто тревожное, какая-то глубокая, сумрачная страсть, заставлявшая сердце сжиматься в предчувствии грозы.

– Сейчас мы не на исповеди!

– Потому я не собираюсь выслушивать, что у вас на душе, хотя полагаю… – Рамон сделал выразительную паузу. – Я только хочу узнать, где Катарина Торн.

– Она наказана.

– За что?

Настоятельница помедлила.

– За то, что дерзила отцу.

– Почему она это делала?

– Не знаю.

– Не лгите!

– Она противилась его воле.

– Чего он хотел от нее?

– Неужели вам неизвестно, святой отец? – Настоятельница позволила себе легкую иронию.

– Я вас спрашиваю. – Рамон сделал ударение на втором слове.

– Господин Торн хочет забрать свою дочь из обители и выдать замуж, – сухо произнесла аббатиса.

– А девушка желает принять постриг, не так ли?

Настоятельница, поджав губы, молчала.

– И вы наказываете послушницу за то, что она стремится стать монахиней?!

– Она обязана подчиняться отцу!

– Небесному, а не земному. Последний утратил над ней власть с того момента, как она переступила порог обители. Немедленно освободите Катарину! – В больших темных глазах Рамона появился яркий настойчивый блеск.

– Хорошо, – отчеканила загнанная в угол аббатиса.

– И еще: я хочу поговорить с ней.

– На каком основании?

– Как приор, а также как ее духовный наставник.

– В исповедальне?

– Нет. Время исповеди прошло. К тому же я желаю ее увидеть.

– Ее приведут в приемную.

– Нет, не в приемную. Я побеседую с ней в другом месте.

– Где же?

– В саду.

Настоятельница не выдержала.

– Это неслыханно! Я пожалуюсь аббату Опандо!

– Будет хуже, – Рамон сверкнул глазами, – если это сделаю я.

Настоятельница поднялась с кресла. Ее руки, державшие четки, дрожали.

– Послушницу приведут в сад.

– Отведите туда меня. А Катарина Торн знает дорогу, потому придет сама.

С первых дней своей жизни в обители Катарина полюбила монастырский сад, полюбила куда больше, чем любое другое место на свете. Пышная растительность беззастенчиво штурмовала вековечные твердыни и создавала свои укрепления, ветви свешивались через стены, отбрасывая на землю причудливые тени, цветы полыхали яркими, полными жизни красками, повсюду слышались разнообразные звуки и витали незнакомые запахи. Терновник и плющ сооружали живые клетки, улитки покрывали поверхность листвы серебристыми следами, а роса усыпала землю алмазами.

У Господа Бога был свой райский сад, у Катарины Торн – свой. Когда она находилась здесь, в ее душе и сердце торжествовала свобода.

Девушке объявили, что она должна снять рубашку из колючей шерсти, в которую ей велели облачиться для наказания, надеть белое платье послушницы и идти в сад, где «ее ждут». Катарина не удивилась: сад был местом, где рождались ее мечты, и он же должен был стать миром, где они осуществятся.

Катарина шла навстречу Рамону, а он стоял и ждал. На мгновение девушке стало страшно. Она не различала его лица, зато видела черную как ночь сутану, это наглухо застегнутое одеяние, своеобразную преграду, навек отлучившую его от мира. Подойдя ближе, Катарина разглядела большой серебряный крест на его груди. И только потом посмотрела ему в лицо.

Солнечный свет проникал сквозь ветви, струился по его лбу и щекам, а глаза, напротив, казались темными, глубокими, словно воды таинственного озера.

Рамон смотрел на Катарину. Много лет спустя он все еще видел перед собой эту удивительную, прекрасную и вместе с тем отчасти пугающую картину: она идет ему навстречу, мягко ступая по влажной от росы земле, пронизанная солнцем, и улыбается нерешительной, но легкой и светлой улыбкой.

На Катарине было свободное белое платье послушницы, перехваченное в талии крученым поясом, белая повязка, закрывающая лоб, концы которой спускались на спину. Ее волосы были светлыми, а глаза… Воистину их глубина и прозрачность могли поспорить с небом!

Рамон был удивлен и восхищен и в то же время ощущал смутную угрозу.

Его губы были крепко сомкнуты, словно на них наложили печать молчания, но когда Катарина почтительно и смущенно поздоровалась, он тотчас ответил, и тогда девушка сказала:

– Я очень благодарна вам, святой отец!

– Благодарите свою подругу.

– О, Инес! – Катарина застенчиво улыбнулась. – Да, я ей рассказала… Но она никому не скажет.

– Вы испугались?

– Не очень. Я надеялась, что вы мне поможете, – с наивной откровенностью призналась девушка.

Она пытливо вглядывалась в лицо собеседника; Рамон почувствовал, как в броне его суровой и холодной неприступности образуется трещина. Это было сродни тому, как если бы он долго и упорно возводил укрепления из железа и камня, а потом, внезапно очнувшись, обнаружил, что на самом деле это не более чем песчаные городки, которые разметает жаркий и сильный ветер.

– Сегодня я решился поговорить с вами, – твердо произнес он, – но больше этого не будет. Такие встречи невозможны, вы должны понимать это.

Дул легкий, теплый ветерок, он медленно, словно во сне, шевелил листву над головой и выбившуюся из-под повязки тонкую прядку на лбу Катарины. Девушка молчала. Она не хотела, чтобы он уходил, а тем более навсегда, и потому бессознательно искала способ прибегнуть к какой-нибудь хитрости. Немного подумав, девушка смело заявила:

– Понимаю, святой отец. Но я плохо представляю, как мне жить в монастыре после такого случая. Признаться, я рассчитывала на ваше покровительство и защиту.

– Я прослежу за тем, чтобы вас не обижали.

– Значит, вы согласны стать моим духовным покровителем?

Он помедлил. Ответ мог быть только один.

– Да.

– О, святой отец!

Катарина радостно улыбнулась, а Рамон слегка поморщился. Почему-то его раздражало это обращение, хотя прежде, когда ему почтительно говорили «святой отец», он всякий раз испытывал гордость.

Стоять на месте друг против друга было глупо, потому Катарина предложила прогуляться по саду, и Рамон с тайной радостью согласился.

Они беседовали на весьма далекие от богословия темы. Обуреваемая жаждой познания, Катарина сначала робко и осторожно, а потом живо и смело принялась расспрашивать Рамона о его жизни в Испании, о Мадриде, о Франции и о своем родном городе Амстердаме. Он отвечал – поначалу односложно, а затем – все более увлеченно. Для него, измученного постами, молитвами, загнанного в рамки жестоких законов и правил, зажатого в собственной неуверенности и сомнениях, разговор с этой живой, непосредственной девушкой был как глоток свежего воздуха в душной темнице.