Исповедь «Русского азиата» Русские в Туркестане и в постсоветской России.

В середине сентября, с началом созревания хлопчатника, начинался «вселенский ажиотаж». Газеты, радио, а в дальнейшем и телевидение работали только на хлопок: бесконечные сводки о сборе хлопка, фотографии и интервью… До середины ноября закрывались вузы, техникумы и профтехучилища — всех студентов отправляли на сбор хлопка. Школьники, начиная с пятого класса, отбывали ту же повинность. Все предприятия обязывали отправлять «на хлопок» определенное количество людей. Даже военнослужащие Туркестанского военного округа привлекалась к сбору хлопка. Были случаи, когда наряды милиции останавливали рейсовые автобусы, принуждая пассажиров собрать некое количество хлопка. Сушили хлопок в том числе и на асфальтовых дорогах, пролегающих вдоль полей, автомобилям приходилось пробираться по пыльным обочинам. А что, разве не было хлопкоуборочных комбайнов? Разумеется были, но только ручная сборка обеспечивала высшее качество хлопка–сырца, который государство покупало у хозяйств по более высокой цене.

Перед «мобилизацией» на хлопок на школьной линейке каждому классу объявляли, в каком хозяйстве и какой бригаде предстоит работать. Обычно это были близлежащие колхозы, куда нас возили на бортовых грузовиках. На месте, каждому выдавали кусок грубого хлопчатобумажного полотна. Два его конца завязывались на поясе, два — на шее. Получался фартук. В полусогнутом состоянии мы шли по полю, строго по рядам, вынимали из распустившихся коробочек волокно и складывали в фартук. Когда фартук разбухал, мы начинали походить на кенгуру. Набрав килограммов семь–восемь, опорожняли фартук в свою кучку. После того как в ней скапливалось килограммов двадцать пять, мы увязывали собранное в тюк из того же фартука, поднимали его на голову и несли к шейпану [11] где стояли весы и была оборудована площадка для сушки хлопка. Приемщик взвешивал тюк и отмечал его вес в списке. За день работы каждый из нас обязан был собрать шестьдесят килограммов. Платили школьникам по 3 копейки за килограмм.

11

Шейпан — специальное строение в каждой бригаде, в котором колхозники могли укрыться от солнца и непогоды, а во время отдыха пообедать, выпить чай, почитать газеты и послушать радио.

Были у нас и рекордсмены, которые почти всегда собирали больше нормы, а иногда и более сотни килограммов. К ним относился Валера Жулейко — активист из нашего класса, которому на школьной линейке, наряду с другими передовиками, вручали почетные грамоты. Валера был необыкновенно волевым собранным человеком, по утрам бегал, упорно учился, окончил Ташкентский политехнический институт, там же в Ташкенте работал, затем следы его затерялись.

Мне лишь однажды удалось собрать заветную сотню и конечно, этот труд был сродни рабскому и мало ценился. За два с половиной месяца работы под палящим солнцем каждый из школьников собирал около четырех тонн хлопка, зарабатывая чуть больше ста рублей. При этом мы брали с собой из дому еду, изнашивали свою одежду и обувь. Неплохой бизнес делало государство, да и вороватые чиновники себя не забывали — стоит лишь вспомнить нашумевшие в свое время узбекские «хлопковые дела»…

В Кара—Су переработкой хлопка занимались два предприятия: хлопкоочистительный и маслоэкстракционный заводы. На хлопзавод, как мы его называли, во время сбора урожая со всех колхозных полей вереницей ехали колесные трактора с четырьмя–пятью тележками, по край высоких бортов гружеными хлопком. Там шла государственная приемка. Хлопок укладывался в огромные бурты прямоугольной формы длиной 20–30 и высотой 6–8 метров (за точность не ручаюсь).

Для предотвращения самовозгорания хлопка, на уровне земли в буртах проделывались вентиляционные галереи размером почти в рост человек. От атмосферных осадков бурты сверху укрывались брезентом.

Хлопок в буртах был сырьем для очистительного завода, который работал на нем почти до нового урожая: волокно очищалось от семян и отправлялось в Россию, в основном в Иваново — «город невест». Хлопзавод выбрасывал в воздух мелкие ворсинки хлопка, наподобие тополиного пуха. Они покрывали весь город и были повсюду — на земле, на крышах, на проводах.

Хлопковые семена служили сырьем для маслоэкстракционного завода, расположенного рядом с хлопкоочистительным. Между двумя заводами, на металлических опорах был проложен ленточный транспортер, по которому переправлялись хлопковые семена. Из семян получали хлопковое масло и хозяйственное мыло — эту продукцию нам показывали на экскурсии. Сейчас ни хлопзавода, ни маслозавода в кара-Су нет — всё ушло в Китай в качестве металлолома. Землю, как и в России, разделили на клочки.

Я был свидетелем того, как в 1956 году, сотрудники отца, впервые принимали пробные телевизионные передачи из Ташкента в черно–белом, смутном и неустойчивом изображении. Но и это воспринималось как чудо. Там же, летом 1957 года, во время школьных каникул, я заработал свои первые в жизни деньги в бригаде электромонтеров связи. Техники не было. В сорокаградусную жару, с помощью лома и лопаты приходилось копать ямы для радиотелефонных опор, а затем устанавливать их с помощью подобия «ухватов» на длинных черенках. Опоры, в качестве средства против гниения, были пропитаны креозотовым раствором чёрного цвета. Креозот на жаре плавился, пузырился и были случаи, когда поднявшись на 5–6 метров, я соскальзывал на монтёрских когтях вниз. Затем пришел опыт, позволявший подолгу находится наверху и выполнять любую работу.

В школе у нас была дружная баскетбольная команда. Мы ездили в Ош не только на областные школьные соревнования, но и, за неимением другой команды, представляли свой район на «взрослых» турнирах. Да и вообще наступила пора взросления — спорт, первая влюблённость — наши девочки, с которыми мы ходили в кино и гуляли по вечерам.

В памяти события более чем полувековой давности. В девятом параллельном классе появилась новая ученица, звали её Галя Лежачёва. Так получилось, что в эту стройную симпатичную блондинку одновременно влюбился я и мой одноклассник Вадим Харьянов. К тому времени нравы изменились, и подобные отношения в кулачном поединке уже не выяснялись, да и шансов у меня не было — Вадим был силач в тяжелой весовой категории. У нас этот вопрос решался цивилизовано — выбор должна была сделать Галя. Посредницей выступала Зоя Назарова — наша одноклассница — добрая и отзывчивая девочка. Всё решалось на вечеринке в честь праздника 7-е ноября у неё на квартире, где в отсутствии родителей собрался весь наш «бомонд». Девочки накрывали столы, а мы с Вадимом в полисаднике ждали решения Гали, при этом он нервно курил, а Зоя то и дело бегала от нас к Гале, предлагая набраться терпения. И вот, наконец, она объявила: «Вадим! Ты не обижайся, Галя выбрала Юру!

Вадим, не глядя, пожал мне руку. За столом я сидел рядом с Галей, а затем в первый раз пошел провожать её домой. Всё было хорошо. Мы с Галей робко целовались, ходили в кино, но не могу объяснить почему, наши отношения к концу учебного года плавно перешли в дружеские. Бедная девочка, через три года, работая в Ошской геологической экспедиции, она погибла в горах Памира. В память о ней сложились строки: «девочка милая в платьице белом — светлая память во мне поседелом».

В десятом классе я стал дружить с Валей Михайловой — очень сдержанной девушкой. У неё были глаза с «поволокой» и две толстых русых косы. Вадим, вроде нехотя, стал дружить с Валей Зиновьевой. Однако после армии он женился на ней, они переехали во Фрунзе, работали и вместе закончили вечерний факультет Фрунзенского политеха, у них родились две девочки. Вадим был успешным человеком. Во Фрунзе мы с ним постоянно поддерживали отношения. К сожалению, в пятьдесят лет он скончался от сердечного приступа.

Вспоминаю последнюю школьную линейку, последний звонок, цветы от первоклассников — все традиционно, а на душе легкая тревога вызванная неизбежностью потери близкого и привычного, того, что окружало все предыдущие годы. Актовый зал, торжественные родители, каждому выпускнику — аттестат зрелости. Первые часы нашей еще не самостоятельной, но формально взрослой жизни! Впервые в присутствии учителей и родителей пьем шампанское. Смех, веселье, танцы и прогулка до утра. На импровизированном «капустнике» Толян Богатырев, как всегда, наяривал на гармошке, а девочки исполняли наскоро сочиненные прощальные частушки. Под радиолу мы танцуем вальсы, фокстроты и танго, которые тоже окажутся прощальными: пройдет немного времени и они будут отнесены к «ретро», а взамен придёт дерготня и конвульсии.

И уж совсем грустно звучал на вечере вальса выпускников из недавно вышедшего на экраны кинофильма «Разные судьбы»:

С детских лет стать взрослыми спешили мы, Торопили школьные года, Для того, чтоб детством дорожили мы, Надо с ним расстаться навсегда…

Дружные в школе, мы так же дружно вспорхнули из нашего провинциального городка в жизнь, заманчивую и, как нам казалось, бесконечную. Разлетелись по бескрайней стране, чтобы продолжить учёбу, работать, пребывая в нескончаемой череде житейских забот. Почти все мои одноклассники — крепкие парни, собирались поступать в военные училища, однако: «Человек полагает, а Бог распологает». На городской танцплощадке, в защиту русской девушки, между ними и узбеками произошла серьёзная драка. Было заведено уголовное дело и тогда они срочно подались кто куда — в основном на службу в армию. Как ни странно, в военное училище, а именно в Ташкентское общевойсковое командное училище поступил только Толик Скворцов — не спортивный, не активный, скромный, но умный. Через год, в 1959 году, я приехал домой в отпуск, встретил Анатолия и не узнал его. Он возмужал, в характере появились явно выраженные мужские черты. Когда на вокзале мы провожали его в Ташкет, он был в новенькой курсантской форме, скрипел портупеей, через плечо был одет офицерский планшет. Перед отходом поезда он достал из него плоскую фляжку, набор миниатюрных металлических рюмок, разломил каждому по кусочку шоколада, разлил содержимое фляжки по рюмкам и заявил: «Коньяк закусывают шоколадом!». Я был сражен этим наповал и почувствовал себя полным провинциалом.