Исповедь школьника

Я начал, не торопясь, исполнять просьбу доктора, постепенно снимая одежду — один предмет за другим, стараясь прислушиваться к своим ощущениям.

— Я чувствую, — сказал я, запинаясь, — волнение… Мне немного стыдно, но вместе с тем приятно, когда на меня смотрят… — Я снял пиджак, развязал галстук, начал медленно расстегивать пуговицы рубашки… — Вот сейчас, — пробормотал я, — ощущения очень усилились…

— Я полагаю, что для тебя не безразлично, кто на тебя смотрит в тот момент, когда ты раздеваешься? — спросил доктор, глядя, как я снял и отбросил рубашку.

— Конечно! — я кивнул, расстегивая пояс на брюках… — Одно дело, например, если… так, как Вы сказали. Ну, перед Лёнькой… Тогда я чувствую сильное, приятное волнение и… возбуждение. — Доктор внимательно смотрел, как я, не спеша, снимаю брюки. — И совсем другое дело, — продолжал я, — если, например, перед своим отцом, или просто на пляже, или… перед врачом. Кроме Вас, конечно, — честно сказал я, ловко снимая белые носочки — один за другим.

— А почему ты сказал «Кроме Вас»? — спросил доктор, прищурившись, глядя на меня.

Я смутился, но ответил:

— Я сказал это, потому что помню, что Вы тогда нам предлагали на бульваре… и что Вы говорили мне в кафе. Поэтому, если честно, я сейчас тоже взволнован, и… испытываю приятное, сильное возбуждение, — закончил я, медленно сняв шелковые белые трусики и отбросив в сторону, оставшись стоять полностью обнаженным в ярком свете лампы.

Что-то последнее время мне очень часто приходится быть в таком виде — я мысленно усмехнулся. Может быть, мне уже и вовсе не одеваться, а так и ходить голым — я смотрю, это уже становится для меня естественным состоянием!

Доктор приблизился, внимательно разглядывая мое тело, все мои органы — от этого я действительно жутко возбудился — еще бы! — и у меня была сильная эрекция, настолько напряженная, что я боялся, не произойдет ли со мной чего-нибудь, если он станет дотрагиваться до меня руками… но он не дотрагивался — наверное, хорошо понимал мое состояние. Все равно, мне было неловко — почему-то казалось, будто я изменяю Лёньке. Доктор будто угадал мои мысли, потому что сказал шутливо, слегка шлепнув меня пониже спины:

— Не беспокойся, мальчик! Ты, конечно, очень симпатичный — это даже мягко сказано, но я не претендую на то, что принадлежит твоему ненаглядному Лёньке по праву первой ночи! Ах, дети, дети… — он рассмеялся. Я стоял, смущенно улыбаясь и краснея: мне было очень неловко, но, вместе с тем и приятно, а он продолжал «медосмотр»: — Да, несомненно, как таковых никаких телесных отклонений нет. Все абсолютно нормально. Прекрасно развитый, отлично сложенный юноша. Ярко пораженная, вполне нормальная реакция — да — да, нормальная — в свете наших последних разговоров. Это с точки зрения физиологии. А с точки зрения… оценки твоего внутреннего состояния напрашивается странное ощущение, что ты… ну, как бы тебе сказать? — очень похож на… девушку, — он улыбнулся, — ты даже внешне себя так ведешь, хотя пока еще и сам этого не замечаешь, но в этом-то и есть особая прелесть!

Продолжая говорить, доктор обошел меня кругом, разглядывая теперь выше пояса — грудь, плечи, спину, шею и лицо — и я заметил, каким восторженно-ошеломленным стало выражение его лица, по мере того, как он увидел на моем теле все «украшения Лёнькиной любви», а также «награды, полученные за отвагу».

— Вот это да, — восклицал он, — ну и ну, однако, однако… Надо же, насколько я могу судить, я Вас и потом в кафе — тоже недооценил! Послушай, а при таком высоком градусе взаимной страсти Вы не могли себе ничего навредить? Я имею ввиду, у тебя там ничего не болит — внутри, Женя, я имею ввиду?

— Доктор, — я уже смутился, — а мы ведь еще ничего как следует, по-настоящему друг с другом не делали… так только — играли… баловались.

Он выкатил на меня глаза и расхохотался, но причем очень дружелюбно и не унизительно.

— Ну, мальчик мой, если ЭТО у вас называется «так только — баловались», то когда вы, наконец, решитесь сделать что-то по настоящему, не забудь попросить твоего доброго отца вызвать на всякий случай бригаду специалистов реанимации. — Мы оба долго смеялись. Затем доктор вернулся в свое кресло.

— Одевайся, Женя, — сказал он. — Я увидел, все, что хотел. Теперь, — сказал он, когда я оделся и занял свое прежнее место на кушетку, расскажи мне все про вашу дружбу с Леонидом, не скрывая ничего, искренне, с начала и до конца.

Не знаю, почему он на меня так действовал, этот доктор, но я действительно чувствовал, что теперь ему доверяю, и испытывал потребность быть искренним — я так устал притворяться! Вытянувшись поудобней на кушетке, закинув руки за голову, я честно рассказал ему все, как было. Как мы познакомились с Лёнькой, как вместе учились, вместе ходили на живопись и в бассейн. Как я понял, что влюбился в него, смертельно и немыслимо (доктор кивнул, слушая). Как я тосковал по нему все лето, как мы потом встретились, как гуляли вместе. Как ночью открылись друг другу в яблоневом саду, как выяснилось, что наша любовь взаимна, о том, что было дальше… и так все — все наши приключения по порядку, вплоть до событий сегодняшнего дня — в спальне и в ванной, и как отец кормил нас обедом и затем привез меня сюда…

— И вот я лежу здесь, перед Вами, и все это Вам рассказываю, — закончил я со смущенной улыбкой. — И что же мне теперь делать дальше?

Доктор помолчал, закурил еще сигарету.

— Что же я могу сказать по этому поводу? Если я стану говорить тебе, что это плохо, то тебе будет за меня стыдно, не так ли?.. — Он опять помолчал. — Чувства ость чувства. Нельзя, например, сказать ветру: не дуй, или сказать солнцу: не свети! Ты думаешь, что с тобой происходит что-то противоестественное, постыдное? Наоборот, все понятно. В человеческой природе изначально заложено стремление к красоте, к доброте, к взаимопониманию… — Он говорил, как бы думая вслух. — Если бы вы тянулись к чему-нибудь уродливому, грубому, извращенному. А вы оба — нежные, прелестные существа… мягкие щечки, нежные стройные тела. Лёньке ты нравишься, это вполне понятно: твоя мягкость, твоя доброта, отзывчивость; в тебе есть все, что юноше должно нравиться в девушке — для него и не важно: кто ты — мальчик или девочка — просто для него ты лучше всех — так ведь он тебе говорил? А тебе нравится его сила, его преданность, его надежность — он истинный, настоящий рыцарь, ведь так? — Я кивнул. — Так что пока я не вижу у вас ничего постыдного, пока все нормально, даже можно сказать, прекрасно…

Я перебил его:

— Но мне почему-то очень стыдно перед моим отцом, и, хотя пока он ничего не знает о нас, но я чувствую, что виноват перед ним, втайне… Он меня так любит, а я, наверное, не оправдал его надежды, — вон я какой получился, неправильный… Но я люблю Лёньку — и ничего, ничего не могу поделать с собой, даже если бы и пытался! Не могу!!!

Доктор возразил решительно:

— И не должен. А что в тебе, Женя, такого ужасного? В чем ты разочаровываешь, позоришь отца? Ты же нормальный парень — и в жизни, и в поведении, и даже очень красивый. А об остальном кому какое дело?!

Мы немного помолчали. Он смотрел на меня.

— Как Вы думаете, — спросили, — а он о чем-нибудь таком догадывается?

— Ха! — усмехнулся доктор. — Ты думаешь, он дурак? Он прошел огни и воды, построил свою огромную «империю», он знает почти все, что происходит вокруг, в стране, а уж в его-то семье — тем более. Он присутствовал при твоем рождении, и знает тебя лучше, чем ты себя знаешь сам. Возможно, что он о чем-то таком догадывается, хотя и не уверен точно насчет подробностей. Но у него есть другие мысли на этот счет, в этом я уверен. Ты — замечательный мальчишка, добрый, искренний; ты нежно его любишь, ты ему настоящий друг, прекрасный сын — и достойный наследник. Ему, несомненно, нравится, что у тебя есть надежный, хороший, преданный товарищ, а то знаешь, сейчас какие попадаются ребята! Так что отцу есть, за что любить тебя. И, — доктор понизил голос, — вполне возможно, хотя я и не уверен, что горячо любя тебя и уважая как личность, он не считает себя вправе вмешиваться и осуждать твою личную, твою интимную жизнь, тем более, что ничего не знает наверняка. И вообще, то, чем вы занимаетесь, очень часто встречается среди мальчишек такого нежного и тонкого склада, как вы. Это и есть проявления настоящей дружбы — кто-то вместе идет на футбол, кто-то идет пить пиво, а кому-то хорошо вдвоем в постели. А что ты делаешь в постели — кому какое дело? Ты же мальчик, ты не принесешь ребенка! Сколько людей, я считаю, столько вкусов, и столько постелей…