Исповедь свекрови, или Урок Парацельса

— Доброе утро, мой драгоценный! Иди сюда, я тебя обниму…

Взобрался на колени, зевнул сладко, подставил щеку для поцелуя. Молоком пахнет, счастьем, снами детскими.

— Ба, а в зоопарк прямо сейчас поедем?

— Да, можно прямо сейчас… А может, изменим планы? Может, лучше на дачу к тете Кате и дяде Коле рванем? Там солнышко, свежий воздух…

— Ура, на дачу, на дачу! А на чем мы поедем? На поезде?

— Ну… Почти на поезде. Электричка называется. Хотя можно папе позвонить, пусть нас на машине отвезет… Оторвется от важных дел…

— Нет, я хочу на поезде, который электричка!

— Ну и отлично. Тогда умываться, завтракать, и — полный вперед! Нас ждут великие дела, мой прекрасный принц! Мы едем путешествовать на электричке!

* * *

— …Да, вот такие у нас грустные новости, ребята… До сих пор в себя прийти не могу…

Сказала и тихо всхлипнула, не сдержавшись. Да не особо и старалась — уж здесь-то, на даче у Прокоповичей, можно поплакать, позволить испуганной душе съесть порцию положенного сочувствия. Хотя сочувствие — как сладкая мучнистая еда. Пока ешь — хорошо, а толку для организма никакого, один вред…

— Ничего, Санька, ничего! Перемелется, мука будет! — в очередной раз произнесла одну и ту же фразу Катька, наклоняясь к окну и цепляя взглядом бегающего по газону Гришеньку. — Надо же, какой большой стал… А красавец растет, весь в Левку, от матери ничего не взял!

— Почему? Арина тоже красивая.

— Да ну… Все равно наш Левка лучше. И красивый, и добрый, и порядочный. Чем он ей не угодил, не понимаю? Где по нынешним временам лучше найдешь? Не пьет, не курит, зарплату в дом несет, сына любит… Нет, какого еще рожна, а? Еще и любовь неземную ей подавай! Совсем зажралась баба! Глупая еще, не понимает, что лучшее — враг хорошего. Потом поймет, да уж поздно будет…

— Нет, Кать, не права ты. Теперь вспоминаю, как Арина себя вела, и знаешь, даже сочувствую ей. Трудно жить рядом с нелюбимым, да еще и с другой любовью в сердце. Пытка, а не жизнь. И себя измучила, и Леву, и меня…

— Хм… А я тебе что говорила?

— Да говорила, говорила… Но ведь не хочется ж верить до последнего! А я своей суетой раздражала ее, конечно. Старалась угодить помощью, вечно бежала впереди паровоза.

— Ага! Давай, давай, пожалей эту поганку! Оправдывай ее! Она на тебе свое недовольство жизнью вымещала, а ты давай, оправдывай! Послушать тебя, так ты и не свекровь вовсе, а бедная родственница! Хоть сейчас, после всего, озлись на нее по-настоящему!

— Да зачем… Теперь-то уж — зачем? Нет, не буду…

— А ведь Катерина права, Сань… — тихо проговорил Коля, до того не принимавший участия в разговоре и служивший ему фоном молчаливого сочувствия. — Права в том, что выводы надо делать на будущее. Нельзя, нельзя себя так подавать, Сань. Помнишь правило Парацельса? Забыла? Все — яд, и все — лекарство…

— Помню, Коль, помню. То и другое определяет доза.

— Во-о-т… В другой раз, когда впереди паровоза бежать вздумаешь, держи себя за шиворот, не завышай дозу. Таблеточку «свекровкиного озверина» никогда не помешает глотнуть для профилактики. Особенно тебе. Помни, Сань, всегда помни правило…

— Ой, да ну тебя, Коль! — сердито махнула рукой в сторону мужа Катька. — Пристал со своим правилом, зануда! Саньке и без того плохо, а ты — правило, правило… Тоже, учитель нашелся. Парацельс доморощенный. И вообще, не вмешивайся в наш разговор! Он у нас особенный нынче, слезно бабский!

— Понял, молчу. Я ж как лучше хотел — Саньке совет дать… Чтоб со следующей невесткой таких ошибок не допускала. И вообще, пусть больше для себя живет… Слышишь, Сань? Вырос твой Левка, мужиком стал, пора снимать с себя материнские долги. Живи для себя!

— Да. Спасибо, конечно, Коль. А только не понимаю я этого — для себя. Чем жить-то в этом «для себя»? Основа какая-то должна быть? Платформа, подоплека? Да вся моя жизненная платформа и подоплека — это мой сын… Его жизнь, его счастье. А еще — внук… Если у них все хорошо, то и у меня все хорошо, мне большего не надо. Нет, не могу я для себя, Коль. Не умею. Нет смысла жить, когда отдать себя некому!

Она даже не уловила момент, когда перешла границу. Раньше чувствовала ее в посиделках с Прокоповичами, а нынче расслабилась, прошляпила. Да еще так рубанула, как обухом по голове: «…Нет смысла, когда отдать себя некому!» Это бездетным-то Прокоповичам!

Воровато подняла глаза, мазнула быстрым взглядом по лицам. Да, лица у обоих грустные, замкнутые от неловкости. Но не обиженные ничуть. Наоборот, сочувствующие пуще прежнего. Выходит, еще и жалеют ее? Ляпнула, мол, наша Санька лишнего?

Добил неловкую ситуацию Гришенька. Нарисовался в дверях, как дополнительный укор совести. Рожица счастливая, глазки блестят, щеки раскраснелись от беготни на свежем воздухе. И в руках что-то держит, ладошками к груди прижимает… Боже, да это рубанок! Где он его откопал?!

— Осторожно, порежешься! — кинулись они к Грише вместе с Катькой. — Осторожно, тут нельзя пальчиками трогать, там железка острая!

— Вот молодец, Гришук! А я его потерял! Где нашел-то? — поднял брови Коля, улыбаясь мальчишке.

— Там, за сараем… Где доски…

— Гришенька, дай мне… Порежешься… — попыталась Саша вытащить опасную штуку из ручонок внука.

— Ну, ба! Это я нашел! А как это называется, ба?

— Это рубанок, Гришенька. Это не игрушка, это для взрослых. Отдай мне, пожалуйста.

— Не путай пацана, Сань, никакой это не рубанок, — важно сунулся в их диалог Коля, — это шерхебель, между прочим.

— Ой, да какая разница! — сердито махнула рукой в его сторону.

— Дядь Коль, а вы мне покажете, как он работает? Ну, этот… хлебель?

— А то! Покажу, конечно! Пойдем! Чего мы тут будем, с бабами…

Коля поднялся было с кухонной табуретки, но остановился, заметив обиженный взгляд супруги.

— Коль… Ты чего это? При ребенке…

— А что я такого сказал? — моргнул белесыми ресницами Коля. — Что тебя обидело, Катюш? Что я вас с Саней бабами назвал? Так погодите, девчонки… А кто вы для Гришки есть? Бабы и есть. В смысле — бабушки. Бабушка Саша и бабушка Катя. Ну, или как Гришка говорит — не баба, а ба… Тоже коротко и ясно. Так что оставайтесь, бабы, дальше меж собой беседуйте. А мы пойдем, досочки построгаем. Да, Гришук?

— Пойдем, построгаем! Ура! Пойдем, дядь Коль! Баба Катя, не обижайся на нас, ладно? Ты все равно хорошая!

— Ишь, выкрутился… — довольно хохотнула Катька, когда мужчины ушли по своим делам. — Глядишь, и мне от солнышка чуток любви перепало… Счастливая ты, Санька, хоть и жалко тебя. Завидую, признаюсь. И сама не знаю, чего во мне больше — то ли жалости к тебе, то ли зависти…

Возвращались последней поздней электричкой. Усталое апрельское солнце почти провалилось за горизонт, распахнув напоследок багрово воспаленный глаз.