Испытание. По зову сердца

Фома Сергеевич снял гимнастерку, почистился, помылся и сел за стол против дочери.

— Что ж вы думаете дальше делать с Наташенькой-то? — как бы невзначай обронила Ефросинья Александровна.

Фома Сергеевич встрепенулся:

— Буду просить вас позаботиться о Наташе. А там, видимо, устрою в интернат.

— В интернат? В детдом, значит? Если уж в детдом, то, пока меня ноги держат, пусть будет у меня. А вот что дальше, когда кончится война?

— Возьму к себе.

— А кто ж это за ней ухаживать, растить-то будет?

— Няню найду.

— Няню? — поджала губы Ефросинья Александровна. — Няня-то хорошо, если любящая ребят женщина, а мать еще лучше... Жениться тебе, Фома Сергеевич, надыть, вот что! — Ефросинья Александровна, как бы не придавая значения своим словам, кормила Наташу. — И жену взять вот такую бы, как Ирина Сергеевна. Это была бы и хорошая жена и замечательная мать...

— Я об этом не думал. — Тут Фома Сергеевич сказал неправду. Об этом думал с первого известия о появлении Наташи. И в Ирине Сергеевне видел именно ту женщину, которая, как говорила няня, будет и хорошей женой и замечательной матерью.

Расставшись с Наташей, Фома Сергеевич, как только сел в машину, задремал.

— Товарищ полковник, товарищ полковник, — затеребил его шофер, — проснитесь.

— А? Что такое?

— Сигналит встречная машина. Да это же наша Валентинова.

— Валентинова? — Фома Сергеевич вышел и поднял руку. Вышла и Валентинова...

— К Наташе? — спросил он.

Та ответила:

— К Наташе!

— А я только что от нее. С большим нежеланием уезжал. — Он дотронулся до локтя Ирины Сергеевны, и они, разговаривая, медленно пошагали по дороге. — Каждый раз, как ее вижу, я открываю в ней что-то новое. Представьте, сегодня назвала меня папой. А как с Ваней?

— Из-за боев никак не могла вырваться. Мне ведь еще дня два возить боеприпасы и горючее. А там еще продовольствие, снаряжение. Да другие службы заявки дали. Так что вырвусь только на той неделе. Но я оттуда получаю почти каждую неделю письма. Договорились с сестрой, и она мне пишет, что все идет хорошо. Я же пишу Ване почти каждый день. Ведь каждая моя весточка — ему большая радость.

— Большое спасибо вам, Ирина Сергеевна, за вашу заботу о Наташе. А сейчас, — он взглянул на часы, — идемте назад. Я спешу.

Наташа уже спала. Ирина Сергеевна, выпив кружку молока, стала готовить себе постель. Для этого сдвинула лавки. Но хозяйка ее остановила:

— Ложитесь с Наташенькой. А я по-старушечьи на печку.

Ирина Сергеевна тихонько переместила Наташу к стенке и легла.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Постоялый двор для дел Михаила Макаровича получился что надо.

— Если бы у тебя, Петр Кузьмич, были номера да еще девочки, то ты бы в золоте купался, а мы у тебя с полным наслаждением веселились бы, — со вздохом выразил свое сожаление капитан Груббе. Он недавно прибыл помощником к майору Дитцу, но уже успел завести обширное знакомство.

Михаилу Макаровичу было ясно, что этот, как его называл Рудчук, Сыч заявился к нему неспроста. И, чтобы поскорее вызвать на откровенный разговор, сделал вид, что хочет уйти, и крикнул:

— Зина!

Лида мгновенно появилась в дверях.

Груббе не дал Михаилу Макаровичу даже раскрыть рта, подошел к Лиде и выпроводил ее за дверь.

И сразу заговорил по-русски, бесцеремонно обращаясь к хозяину:

— Присядем. И пока никого нет, поговорим по делу.

Михаил Макарович покорно сел, готовый слушать этого, выдававшего себя за немца, человека. В первые дни его появления Михаил Макарович со свойственной ему прозорливостью определил, что Груббе агент абвера, переодетый в общеармейскую форму офицера. А после установил, что он сын белоэмигранта из Белостока Грубкина.

— Без лишних слов, а прямо начистоту, — продолжал Груббе. — Я предлагаю вам, господин Кудюмов, сотрудничать с нами.

— Как с вами? — удивился Кудюмов. — Так я же вот второй месяц с вами сотрудничаю. Недели три тому назад мы вместе с господином майором Дитцем в Рославль ездили. Там скот для великой Германии отбирали.

— Скот отбирали? — иронически скривил губы Груббе. — Не скот отбирали, а с девками пьянствовали.

Михаил Макарович еще больше раскрыл глаза.

— Пьянствовали? Нехорошо так говорить про начальство да еще вмешивать нас. Я, например, этого сказать не могу. На моих глазах он не пьянствовал. Трезвый пошел к себе в номер спать, трезвый встал. И девок при нем не видел.

— Ну, я просто так, к слову пришлось. Работай с ним, как работал, и виду не подавай, что я сказал... Видишь ли, — Груббе протянул портсигар, — здесь у тебя собираются разные люди и чины. Так ты прислушивайся и присматривайся к ним. А если кто из них вызовет подозрение, запоминай и просигналь мне.

— На это я, ваша светлость, не способен. Человек я православный, по делу — обыкновенный коммерсант, по-русски просто купец, и грех на свою душу принять не могу.

— Балда ты, Петр Кузьмич, а не купец! — вскипел Груббе и вытянулся во весь рост. — Если хочешь спокойно торговать, то должен с нами жить в дружбе. Понял?

— Как не понять, конечно, понял, — раболепно загнусавил Михаил Макарович. — Я бы готов вам служить, но, не сердитесь, просто не могу. И ума на это нет, да и натура не выдержит.

Тогда Груббе решил взять его на испуг. Он прошелся до двери и, скрестив руки на груди, пронизывающе посмотрел на хозяина.

— Петр Кузьмич. А где твоя жена?

— И не спрашивайте тяжело говорить... К сестре поехала...

— И бросила?

— Что вы? Помилуй бог, — пожал плечами Михаил Макарович. — Просто боюсь, как бы ваши люди в теперешней неразберихе, так сказать, под общую сурдинку не сотворили что-нибудь ужасное. Господи, — перекрестился он, — аж подумать страшно...

— Что ты за ерунду плетешь? — перебил его капитан. — Где она и что с ней?

— А что сказать-то? — грустно проговорил Кудюмов. — Жена у сестры. Поехала ей помочь. Сестра была на сносях. Вот-вот должна была разрешиться... Она замужем за солдатом, шофер он, войска ваши и всякую всячину возит... И, накось, бог ведает кто недалече от их деревни пустил поезд под откос. Так ваши-то люди налетели на эту деревню, повышвырнули из домов всех, в том числе и свояченицу, — тут Кудюмов совсем запечалился, — да не только вышвырнули, но и избили, да так, что она выкинула, да и сама чуть было душу богу не отдала...

— Откуда ты знаешь?

— Как откуда? Жена писала. Читаю письмо-то, а у самого сердце рвется. По ее каракулям чувствую, что с ней там что-то неладное, может быть, и ее как следует стукнули. Но, чтобы меня не тревожить, она об этом молчит. А я вот тут маюсь и думаю, что с ней? Ох, горе, горе...

— Взял бы и поехал, — вполне сочувственно предложил Груббе.

— Поехать-то рад, да вот заведение не на кого оставить. На бойком месте оно... А потом и пропуск надо хлопотать...

— А куда?