Исследования и статьи
Шрифт:
Похоже, в этот момент в ставке московского князя и появился посланец троицкого игумена. Он знал, где следует искать Дмитрия; знал, что именно здесь проходит «ордынская сакма», что здесь удобно следить за приближающимся противником и есть подходящее место для битвы [242] . Более того, можно думать, что этот пункт был изначально назначен для сбора запаздывающих подкреплений, и промедли Дмитрий еще немного — Мамай сам бы вышел сюда с правобережья Дона, но уже с войском Ягайло. Одновременность двух радостных известий — письма Сергия и возвращения разведки — могла вызвать благодарственный молебен и заронить мысль об основании монастыря в случае победы, как то уже становилось традицией.
242
Бегунов Ю. К. Об исторической основе…, с. 490.
Если принять версию о ставке московского князя на месте будущего Дмитриевского монастыря 5 сентября 1380 г. (за два дня до праздника Рождества Богородицы), то последующее время оказывается как раз достаточным для перехода к Дону, переправы через него и выхода к Непрядве. Здесь время и расстояние на местности совпадают с теми,
Полагаю, что мог. Более того, мне представляется, что именно у Пересвета, более чем у кого-либо другого, была возможность принять и выполнить подобное поручение.
Как известно, по приезде в Москву с семьей и дружиной князь Дмитрий Ольгердович получил в кормление город Переславль Залесский. Это означало, что он имел там свой двор, получал ранее поступавшие в казну городские платежи, а вместе с тем отвечал за выполнение горожанами государственных повинностей, в том числе за экипировку и своевременное выступление городского ополчения. Согласно «Сказанию…», переславский полк на Куликовом поле возглавлял воевода Андрей Серкизович, погибший в битве, чье имя с самого начала фигурирует в синодике [Ск., 15, 22, 34, 58, 68 и др.]. Но кто передал весть о походе горожанам? Дмитрий Ольгердович со своей личной дружиной находился при московском князе, и на поездку в Переславль Залесский у него не оставалось времени. Выполнить эту миссию должен был кто-то из его доверенных людей, а для появления в Переславле Пересвета было достаточно причин: он мог сопровождать туда семью своего князя, поехать для устройства городских дел, за переславским полком и так далее. Наконец, при получении известия о сборе войск Пересвет просто мог находиться в Переславле, откуда поспешил с городским ополчением на Дон. Не будем гадать, какая из этих причин сыграла свою роль. Важно установить, что именно в это время брянский боярин Александр Пересвет с наибольшей вероятностью мог ехать из Переславля, как сказали бы теперь, «в действующую армию». Путь его проходил мимо обители преподобного Сергия [243] , где он должен был заночевать и где неминуемо должен был встретиться с настоятелем. Последний же вряд ли упустил возможность послать своему «крестнику», князю московскому, благословляющее письмо и освященную просфору к грядущему празднику Рождества Богородицы.
243
С. З. Чернов, строя свою работу об историческом ландшафте древнего Радонежа в соответствии с картиной, рисуемой древнейшими редакциями жития Сергия (т. е. будучи убежден, что Сергий (Варфоломей) с братом Стефаном поселились в необитаемом никем месте), всё же признает, что уже в 1350–1360 гг. московско-переславская дорога проходила под стенами Троицкой обители (Чернов С. З. Исторический ландшафт древнего Радонежа. Происхождение и семантика // Памятники культуры. Новые открытия 1988 г М, 1989, с.423). На самом деле, эта дорога существовала значительно раньше, равно как и сходившиеся на «Маковце» дороги от Дмитрова и Калязина, что и обусловило наличие здесь куста поселений (Клементьево, Панино, Кокуево, Княжево?), очень скоро ставших монастырскими слободами внутри городской черты собственно Сергиева Посада. Безусловным подтверждением этого может служить запись в Кормовой книге Троице-Сергиевой лавры XVI в., воспроизведенной А. В. Горским, что «дал князь Андрей [Радонежский] село Княжо [княжее?] под монастырем, да село Офонасьево, да село Клементьево, а на их же земле монастыр стоит» (Горский А. В. Историческое описание Свято-Троицкия Сергиевы лавры, составленное по рукописным и печатным источникам. Часть 2. Приложения. М., 1890, с. 47). Эта запись показывает, во-первых, что первоначальным владельцами земли, на которой возникла обитель Сергия, были указанные села, а не основатель обители; во вторых, парадигма «село княжо под монастырем» заставляет думать, что, в отличие от других сел, расположенных на некотором расстоянии от монастыря (Клементьево — через овражистую долинку р. Кончуры), это располагалось в непосредственной к нему близости.
Я не настаиваю на том, что всё именно так происходило, тем более, что известные приписки от 21 и 26 сентября 1380 г. на л. 48 известного пергаменного Стихираря Троице-Сергиевой лавры вроде бы свидетельствуют, что весть об угрозе нашествия «литвы с агарянами» достигла монастыря только в последний из указанных здесь дней [244] . Однако это единственная возможность объяснить тот факт, что Пересвет оказался связан исторической традицией с преподобным Сергием, а ратный подвиг брянского боярина приобрел поистине эпические размеры. В этом случае становятся понятны колебания авторов и редакторов повествований о Куликовской битве между «иноком», «чернецом» и «боярином», поскольку — следуя логике — кого, как не инока своей обители, Сергий мог послать к великому князю? И кто, как не инок, мог совершить действительно эпический подвиг освобождения Русской земли, причем не от простого ордынца, а вообще от «басурманина»?!
244
Срезневский И. И. Древние памятники русского письма и языка (Х-XIV в.). СПб., 1882, с. 240–241; Столярова Л. В. Записи…, с. 76.
Здесь мы подходим крещению последней загадки Пересвета — к его единоборству, о котором нам известно только по «Сказанию о Мамаевом побоище».
Картина Куликовской битвы и предшествующих ей событий, развернутая в различных версиях «Сказания о Мамаевом побоище», оказалась столь насыщенной фактами (пусть вымышленными) и именами (пусть и не историческими), что поединок Пересвета с ордынцем как-то не стал темой специального рассмотрения исследователей. Между тем, сам факт устойчивого наименования разными редакциями и вариантами «Сказания…» (за немногими исключениями) противника Пересвета «печенегом» требует рассмотрения и объяснения уже потому, что в реальном ордынском войске никаких печенегов не было и быть не могло.
Исчерпывающие сведения о реальном составе ордынского войска дает Краткая летописная повесть, называя два основных составлявших его этнических массива — татары и половцы, к которым Мамай присоединил
наемников из «фрязей, черкасов и ясов» [Ск., 14]. Памятью об этой исторической реальности конца XIV в. является упоминание в некоторых списках «Сказания…» «толмачей, умеющих языку половецкому» [245] . Пространная повесть прибавляет к перечню «бессерменов, арменов и буртасов» [246] , именуя ордынцев то «половцами», то «татарами», а иногда и теми, и другими, но «печенегов» летописи не знают так же, как не знают поединка Пересвета.245
Сказание о Мамаевом побоище по Забелинскому списку. // Повести о Куликовской битве. М., 1959, с. 172.
246
Там же, с. 16.
И тот, и другой сюжеты принадлежат исключительно «Сказанию…», однако по-разному проявляется в разных редакциях. Так, например, в Киприановской редакции нет ни «печенега», ни «половцев», войско Мамая именуется исключительно «татарским», Пересвет сражается с «татарским богатырем», названным «Темир-мурзой», в других списках — «Таврулом» [Ск., 64 и 406]. В Распространенной редакции, Основной, Летописной и др. против Пересвета выступает «печенег, подобный древнему Голиаду», противниками московской рати являются «татары», «половцы», «агаряны», и только в Забелинском списке, непосредственно за поединком Пересвета, противниками московского войска однажды названы «печенези» [247] , что следует считать безусловной опиской.
247
«Печенези же своя боги кликнуша…» (Сказание о Мамаевом побоище по Забелинскому списку. // Повести о Куликовской битве…, с. 195).
Последнее обстоятельство, привлекая внимание филологов и историков литературы, давало повод относить все упоминания половцев и печенегов за счет «исторической традиции в соэнании русского народа», не разбиравшегося якобы в степняках, рядом с которыми он жил, или даже на счет «нарочитой архаизации», вызванной использованием текстов «Задонщины» и «Слова о полку Игореве». Однако ни «Слово…», ни «Задонщина» никаких «печенегов» не знают. Что касается «половцев» и всего с ними связанного, то здесь проявлялось нечто иное.
Как известно, основным населением Золотой Орды и главной составляющей силой ее войска в XIV в. были не монголы, а болгары (известные позднее в качестве «казанских татар») и половцы. Те самые, что населяли южнорусские степи до прихода монгольских завоевателей.
Об этом часто забывают, полагая, что половцы исчезли из степей, изгнанные и уничтоженные монголами. На самом деле они не только остались, но и очень скоро ассимилировали остатки своих завоевателей, которые почему-либо не ушли в монгольские степи, как об этом писал Ибн Фадлаллах Эломари, и уже к концу XIII в. официальным языком Золотой Орды стал половецкий (тюркский) язык: «В древности это государство было страною кипчаков, но когда им завладели татары, то кипчаки сделались их подданными. Потом они (татары) смешались и породнились с ними (кипчаками), и земля одержала верх над природным и расовым качеством их (татар), и все они стали точно кипчаки, как будто они одного (с ними) рода, оттого, что монголы (и татары) поселились в земле кипчаков, вступали в брак с ними и оставались жить в земле их» [248] . Как сейчас выясняется, большая масса половцев до прихода монголов была христианской (несторианской) [249] , и она осталась такой даже после того, как государственной религией ордынцев стал ислам. Если имя несет в себе определенную вероисповедную информацию, то Мамай был половцем и происходил из христианской семьи: его правильное имя — Маммий — легко найти в православных святцах. Вот почему не анахронизмом, а точным отражением исторической действительности следует считать сообщение «Сказания…», что московский князь, отправляя разведчиков, посылает с ними толмачей, знающих «язык половецкий».
248
Из сочинения Ибн Фадлаллаха Эломари. // Тизенгаузен В. Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды, т. 1. СПб., 1884, с. 235
249
Никитин А. Л. «Лебеди» Великой Степи. // НиР, 1988, № 9, с. 44–46.
Противником Пересвета должен был быть половец. Откуда же появился печенег? Хотя потомки печенегов, как полагают этнографы, до сих пор обитают в низовьях Дуная под именем гагаузов, живая память о печенегах («пацинаках» византийских авторов) исчезла уже к концу XII века, сохранившись только в русских летописях, которые, как и жития русских святых, использовал автор «Сказания…». Это позволило ему создать с точки зрения современного историка фантастическую, а для тогдашнего читателя вполне убедительную картину о прихождении на помощь Дмитрию новгородского ополчения, по-своему представить действия сыновей Ольгерда, ввести в текст несуществующую переписку между Олегом, Мамаем и Ольгердом, дать развернутую картину свидания Дмитрия с преподобным Сергием и даже показать неоднократные консультации московского князя с отсутствовавшим в Москве митрополитом Киприаном.
Особенно внимательно автор «Сказания…» использовал жития Александра Невского: подобно тому, как Пелгусий, старейшина ижорцев, несших стражу на невских берегах, видел святых Бориса и Глеба, спешащих «с небесною дружиною» на помощь «сроднику нашему князю Александру» [250] (Невскому. — А. Л.), так и в «Сказании…» стоящий в дозоре «некий разбойник Фома Кацибей» («Хеиыбеев», «Хаберцыев», «Халцыбеев» различных списков) удостоился видеть, как Борис и Глеб еще перед битвой посекли «полки, идущие с востока» на Русь [Ск., 40–41, 62,95–96,118–119].
250
Житие Александра Невского. // ПЛДР, XIII век. М., 1981, с. 428–430.