Истеричка

«Опять «женщину»! – я подумала. – Что-то все как с цепи сорвались, все говорят про какую-то женщину».

– Ты что, убиваешь? – я ей не верила.

– Ага, – она опять похлопала ресницами, мне показалось, она их все-таки немножко нарастила.

Я засмеялась, у нас принято смеяться, если хочется жалеть, и поэтому я засмеялась:

– Уолт Дисней представляет. Фильм ужасов для домохозяек. «Убей в себе женщину, или женщина убьет тебя».

Аллочка обиделась, мы все вообще обидчивые жутко, она поджала губы и тоже начала смотреть в окно.

Мимо шагала женщина, высокая брюнетка, в джинсах, лет за сорок. Так вроде бы и симпатичная, но губы у нее были недовольные, уголками вниз. Она несла в руках горшок с большим зеленым кактусом. Ствол у кактуса был длинным, тонким, напоминал по форме … орган. Маленький желтый листок закружился над этим кактусом и прицепился на острую колючку.

11

Аллочка захихикала как-то уж слишком подозрительно.

– Кстати, Бражник, – она сказала, – я тебя сейчас, наверное, сильно разочарую, но слухи про орган сильно преувеличены.

– Ой, боже мой, да мне уже давным-давно без разницы, – он отмахнулся, но быстренько переспросил: – А ты откуда знаешь?

– Оттуда, – она ответила.

– Оттуда? – Чернушкина переспросила.

– Да, оттуда! И не надо на меня так смотреть!

– Я не смотрю, – я правда не смотрела на Аллочку, я смотрела на листья.

– Тьфу! – Чернушкина отшвырнула палки. – Вот не дадут поесть спокойно! Вот просто тьфу! И сказать больше нечего!

Чернушкина как-то слишком уж долго плевалась, а Бражник ссутулился, нос его длинный грустно повис над тарелкой с вонючей говядиной. Эта новость ему показалась невкусной, неприятной.

– Но почему же нечего сказать? – он посмотрел на Аллочку жалостливо, как старушка. – Расскажи. Вы же знаете, я правда очень люблю всякую похабень.

– Не рассказывай, – я попросила.

– Да что там рассказывать, – Аллочка процедила, – в конце декабря уже елки стояли… Синицкий ждал Лизу в комнате у Гарика. Я ждала Гарика, Гарик загулял в редакции… А Лиза не пришла.

– И как потом… – Чернушкина не успела задать свой вопрос.

– Никак потом! – Аллочка на нее рассердилась. – Потом Синицкий попросил, чтобы я не рассказывала Лизе.

Я опять потянулась к воде, не знаю, от чего меня мутило, я ничего почти не ела, если не считать несчастный маринованный имбирь.

– Разве можно об этом просить? – мне стало грустно. – Что ж такой невоспитанный мальчик…

– Мальчик! – усмехнулась Чернушкина. – Да какой он мальчик? Он кабан!

– Вот да! Да, да, да! – Бражник искал нужное слово, он шарил в воздухе руками и повторил. – Кабан! Какое это точное, какое это объемное понятие! Кабан! Простейший живучий кабан! А Лиза была нежная, Лиза была воздушным человеком, она потому и пришла в такой ужас… Ой, как я ее сейчас понимаю!

Бражник все время двигал предметы: свою тарелку, бокал, корытце с соусом, салфетницу; он все переставил, навалился животом на стол и нас к себе поближе собрал под крылья.

– Послушайте, послушайте, что я скажу, – он перешел на шепот, – там, на балконе, к ней пришло осознание. Лиза все поняла! Она-то думала: вокруг нее мужчины, вокруг нее люди, а рядом оказались одни кабаны! Это же страшно… Страшно!

– Да все мужики такие же точно! – Аллочка стряхнула его руку. – Синицкий – обычный мужик. Чем он мог ее спровоцировать?

– День рождения! – я наконец-то нашла, что ему предъявить. – Зачем он устроил тот день рождения?

– Да Лиза замужем была! – Аллочка закричала. – Он ей вообще ничего не должен! Это его было личное дело – устраивать день рождения или не устраивать! Синицкий не толкал ее с балкона, она сама пошла и сиганула! Потому что Лиза эгоистка! Она это сделал всем назло!

Аллочка, когда сказала «всем назло», я сразу вспомнила историю про аспирин. В последнем классе у нее была короткая связь с мужем старшей сестры. Это он ей объяснил, что все мужчины одинаковы, что отношения могут прерываться и не обязывать.

«Ты поняла?» – он у нее спросил. «Да, поняла», – она согласилась.

После этого Аллочка захотела сделать всем назло. Она выпила несколько пачек аспирина, не знаю, сколько именно. Ей стало плохо, она прибежала к маме: «Мама! Я аспирином отравилась!» Вызвали скорую, недельку подержали девочку в больнице и вернули домой. «Зачем травилась?» – спрашивали, но Аллочка никому ничего не рассказала.

В июле, когда солили огурцы, соседка кричала во двор через стежку:

– Девчонки! У вас аспирина нету? А то мне в банки нечего ложить.

– Не-е-ету, – ей отвечали, – у нас аспирина нету. Алка весь выпила.

В июле огурцы закрутили, а в сентябре Аллочка уехала в город учиться.

Бражник этих тонкостей не знал, поэтому все принял близко к сердцу.

– Как ты можешь? – он запрыгал и пальчиками сразу дзынь-дзынь-дзынь. – У Лизы был шок! Болевой шок! У нее разрывалась душа!

– Лиза – истеричка, – Аллочка не шелохнулась, – истерички всегда играют на публику.

– Какая публика? Какая публика? Она одна стояла на балконе!

– Бражник! – Чернушкина вмешалась. – Что ты мне голову забиваешь? Болевой шок, какой болевой шок?.. Лиза была здорова, она была психически здорова. Могла бы и потерпеть!

– Да, солнце? Ты так уверена? А может быть, как раз в тот момент она и не была здорова? Может быть, у нее был приступ? Всего на несколько минут?

– Извини меня, Бражник, конечно, – Чернушкина как-то странно надулась и покраснела, – Лиза сейчас в гробу перевернется, но я должна сказать… – она тряхнула головой, по-моему, слишком сильно и закричала: – Истерика – это не болезнь! Истерика – это безответственность! Без-от-вет-ствен-ность – и никакой не приступ!

Чернушкина говорила «безответственность» четко по слогам, точно так же, как мама ей в детстве внедряла. Это было не очень приятно слушать, как будто по мозгам стучали барабанной палочкой. Зато на пользу все пошло, на пользу, Чернушкина усвоила и выросла ответственной.

Бражник вспотел и стянул с себя свитер.

– Дорогая моя! – он разозлился. – Открой любой учебник, любой словарь по психологии открой, там для таких, как ты, специально русским языком написано: «истерика – это реакция на боль». Реакция на боль! У Лизы был шок, в таком состоянии она не могла себя контролировать…