Источник
Шрифт:
Через несколько секунд он убрал руку. Она поняла, что теперь все в порядке. Она может говорить.
— Это твое новое здание?
— Да. Ты прямо с поезда?
— Да.
— Здесь довольно далеко.
— Наверно.
Она подумала, что они не поздоровались и что это нормально. Это не была встреча — они никогда не расставались. Она подумала, что было бы странно, если бы она когда-нибудь говорила ему «здравствуй». Человек не может приветствовать каждое утро самого себя.
— Когда ты сегодня встал? — спросила она.
—
— Я еще была в Нью-Йорке. В такси. Спешила на Центральный вокзал. Где ты завтракаешь?
— В вагончике.
— Из тех, что открыты всю ночь?
— Да. В основном там бывают водители грузовиков.
— Ты часто туда ходишь?
— Когда мне хочется выпить чашечку кофе.
— Сидишь у стойки? И окружающие глазеют на тебя?
— Сижу у стойки, когда есть время. Да, там бывает народ. Не думаю, что на меня особенно глазеют.
— А потом? Возвращаешься на работу?
— Да.
— Ходишь пешком каждый день? По этим улицам? Мимо окон? И если кто-то захочет заговорить и откроет окно…
— Народ здесь не глазеет в окна.
Со ступенек был виден котлован напротив — земля, рабочие, стальные конструкции, высящиеся в резком свете прожекторов. Она подумала, как странно видеть свежевырытую землю посреди улицы, будто вырванный из одежды города лоскут, обнаживший его плоть. Она сказала:
— Ты построил два загородных дома за два года.
— Да. В Пенсильвании и недалеко от Бостона.
— Не очень интересные дома.
— Недорогие, ты хочешь сказать. Но строить их было интересно.
— Сколько ты еще здесь продержишься?
— Месяц.
— Почему ты работаешь по ночам?
— Это срочная работа.
В котловане пришел в движение подъемный кран, переносящий длинный брус. Она видела, как Рорк наблюдает за ним, и знала, что это инстинктивная реакция, отразившаяся в его глазах, что-то физически близкое, родственное всему тому, что происходило с его строением.
— Рорк…
Они еще не назвали друг друга по имени. Было какое-то чувственное наслаждение в том, чтобы предаться отложенному надолго удовольствию — произнести имя и знать, что он его слышит.
— Рорк, это снова каменоломня.
Он улыбнулся:
— Если хочешь. Только это не так.
— После дома Энрайта? После здания Корда?
— Я думаю об этом иначе.
— А как ты думаешь?
— Я люблю это делать. Каждое здание — это личность независимо от размеров. Единственная и неповторимая.
Он смотрел через улицу. Он не изменился. В нем по-прежнему чувствовалась легкость, свобода в движениях, в действиях, в мысли. Она произнесла фразу, в которой не было ни начала, ни конца:
— …строя пятиэтажки до конца своей жизни…
— Если надо. Но я не думаю, что так будет всегда.
— Чего ты ждешь?
— Я не жду.
Она закрыла глаза, но не смогла спрятать рот — ее губы выдавали горечь, гнев и боль.
— Рорк, если бы ты был в городе, я бы не пришла с тобой встретиться.
—
Я знаю.— Но именно в этой безымянной дыре… Я должна была ее увидеть. Должна была посмотреть на это место.
— Когда ты возвращаешься?
— Ты знаешь, что я не останусь?
— Да.
— Почему?
— Ты все еще боишься вагончиков-закусочных и окон.
— Я не еду в Нью-Йорк. Не сразу.
— Нет?
— Ты ни о чем не спросил, Рорк, только шла ли я со станции пешком.
— О чем мне спросить?
— Я сошла с поезда, когда увидела название станции, — сказала она мрачно. — Я не собиралась здесь выходить. Я еду в Рино.
— А потом?
— Снова выхожу замуж.
— Я знаю твоего жениха?
— Ты слышал о нем. Его зовут Гейл Винанд.
Она увидела его глаза. Она думала, что ей захочется смеяться; наконец-то она смогла нанести ему такой удар, который уже не надеялась нанести. Но она не рассмеялась. Он думал о Генри Камероне, о его словах: «Мне нечего им ответить, Говард. Я оставляю тебя с ними один на один. Ты им ответишь! Всем — газеткам Винанда, тем, чьи глаза делают существование таких газеток возможным, и тем, кто стоит за ними».
— Рорк.
Он не отвечал.
— Это хуже, чем Питер Китинг, да? — спросила она.
— Намного хуже.
— Ты хочешь меня остановить?
— Нет.
Он не дотронулся до нее с тех пор, как отпустил ее локоть, да и этот жест годился разве что для санитарной машины. Она протянула
руку — и коснулась его руки. Он не отдернул пальцы и не изобразил безразличия. Она наклонилась, взяла его руку, не поднимая ее с его колен, и прижалась к ней губами. Шляпа слетела с ее головы, и он видел белокурые волосы на своих коленях, чувствовал, как она вновь и вновь целует его руку. Его пальцы сжали ее руку, это был единственный ответ.
Она подняла голову и посмотрела на улицу. Вдали висело освещенное окно, забранное решеткой из простых железных прутьев. Маленькие домики уходили в темноту, вдоль узких тротуаров стояли беззащитные деревья.
Она заметила свою шляпу, упавшую на нижнюю ступеньку, и наклонилась поднять ее. Ее рука без перчатки легла на ступеньку. Камень был старый, изношенный и ледяной. Она ощутила удовольствие от прикосновения. Она замерла на мгновение, согнувшись над камнем, ощущая эти ступеньки, по которым прошлось столько ног.
— Рорк, где ты живешь?
— Снимаю комнату.
— Какую?
— Просто комнату.
— Какая она? Какие там стены?
— Оклеенные обоями. Выцветшими.
— А какая мебель?
— Стол, стулья, кровать.
— Нет, расскажи подробнее.
— Там есть шкаф для белья, комод, кровать, большой стол…
— Возле стены?
— Нет. Я поставил его напротив окна, я там работаю. Еще там есть стул с прямой спинкой, кресло с встроенной лампой и книжная полка, которой я не пользуюсь. Наверно, это все.