Источник

Она наблюдала за ним. Он смотрел прямо на нее, очень вежливо, как смотрел бы, встретившись с ней в первый раз, любой мужчина. Ей хотелось найти в его лице какой-нибудь намек на прежнюю ироничную улыбку, даже насмешливость была бы признанием и неким обязательством — она не нашла ничего. Он говорил как посторонний. Он не позволял себе ничего, вел себя как человек, которого ей представили в гостиной, безупречно выполняя то, чего требовал этикет. Она смотрела на эту любезную официальность и думала, что ее платье уже ничего не скрывает от него, что он уже использовал ее для потребностей более интимных, чем потребность в пище, которую он ел, — и вот теперь стоит, соблюдая дистанцию, в нескольких футах от нее, как человек, который никоим образом не может себе позволить стать ближе. Она подумала, что он выбрал именно такой способ издеваться над ней, чтобы показать, что он ничего не забыл, но не подает виду. Она подумала, что он хочет, чтобы она первой все сказала, и тогда он заставит ее пройти через все унижения принятия их прошлого — потому что именно она первой вызвала бы это прошлое к жизни; и он твердо знал, что она не сможет этого не сделать.

— И чем зарабатывает на жизнь мистер Флеминг? — спрашивала в это время она.

— Он производит точилки для карандашей.

— Правда? И он друг Остина?

— У Остина много знакомых. Он говорит, что это его бизнес.

— И ему везет в этом?

— Кому, мисс Франкон? Я не уверен насчет Остина, но мистеру

Флемингу очень везет. Он уже открыл филиалы в Нью-Джерси, Коннектикуте и на Род-Айленде.

— Вы не правы в отношении Остина, мистер Рорк. Ему очень везет. В нашей с ним профессии считается, что человеку везет, если она не портит его.

— Как вам это удается?

— Есть только два пути: или не обращать никакого внимания на людей, или, наоборот, быть внимательным ко всему, что с ними связано.

— А какой предпочтительнее, мисс Франкон?

— Тот, что труднее.

— Но желание выбрать самый трудный можно расценивать само по себе как признание собственной слабости.

— Конечно, мистер Рорк. Но это наименее оскорбительная его форма.

— Если вообще есть в чем признаваться.

Вдруг кто-то продрался через толпу гостей и полуобнял Рорка за плечи. Это был Джон Эрик Снайт.

— Рорк! Надо же, вот не ожидал! — вскричал он. — Рад, очень рад! Сколько лет, сколько зим? Послушай, мне нужно с тобой поговорить! Отпусти его со мной на минуту, Доминик.

Рорк поклонился ей, руки его оставались опущенными, но прядь волос упала ему на лоб, и Доминик не увидела его лица, только рыжую голову, вежливо склонившуюся на короткий момент, а затем он исчез в толпе вместе со Снайтом.

Снайт тараторил:

— Господи! И поднялся же ты за последние несколько лет! Послушай, ты не знаешь, собирается ли Энрайт всерьез заняться недвижимостью? Я имею в виду, не собирается ли он строить еще дома?

Появился Хэллер, он оттеснил Снайта и подвел Рорка к Джоэлу Сьюттону. Джоэл Сьюттон был восхищен. Он почувствовал, что присутствие здесь Рорка развеяло последние его сомнения; это было своего рода свидетельство о благонадежности Рорка. Пальцы Джоэла Сьюттона сомкнулись на локте Рорка: пять коротких розовых пальцев на черном рукаве. Джоэл Сьюттон доверительно сглотнул слюну:

— Послушай, мальчик, все решено. Заказ твой. Только не начинай выколачивать из меня последний цент, все вы, архитекторы,

головорезы и бандиты с большой дороги. Но я поставил на тебя, ты парень ловкий, объегорил старину Рода, а? Так и меня захочешь обвести вокруг пальца, по правде говоря, уже почти обвел. Я звякну тебе через пару деньков, и мы поцапаемся как следует при заключении контракта.

Хэллер взглянул на них и подумал, что видеть их вместе почти неприлично: высокая аскетическая фигура Рорка, излучающая особую гордую чистоту статных людей, и рядом с ним улыбающаяся фрикаделька, чье решение так много значит.

Рорк начал было говорить о будущем доме, но Джоэл Сьюттон, пораженный и оскорбленный, посмотрел на него снизу вверх. Джоэл Сьюттон пришел сюда не для того, чтобы говорить о строительстве; вечера устраивались с другой целью — дать человеку порадоваться, а что может быть большей радостью в его жизни, как не возможность позабыть о серьезных вещах? Поэтому Джоэл Сьюттон заговорил о бадминтоне, который был его хобби; это увлечение патрициев, заявил он. Это совсем не походит на то, чем занимаются обычные люди, тратящие свое время на гольф. Рорк вежливо слушал. Ему было нечего сказать.

— Ты ведь, конечно, играешь в бадминтон? — внезапно спросил Джоэл Сьюттон.

— Нет, — ответил Рорк.

— Ты не играешь? — изумленно открыл рот Джоэл Сьюттон. — Не играешь? Вот это зря, это чертовски жаль! Я-то думал, что ты, конечно, играешь. С твоей-то фигурой ты бы далеко пошел, был бы чемпионом. А я размечтался, как мы разделаем под орех старину Томпкинса, пока строится дом.

— Пока будет строиться дом, мистер Сьюттон, у меня в любом случае не будет времени для игры.

— О чем это ты? Как это не будет времени? А зачем тебе чертежники? Найми еще двоих. Пусть они и вкалывают, я же тебе буду платить достаточно, разве не так? Но с другой стороны, ты не играешь, это же просто стыд собачий. Я-то думал… Архитектор, который построил мне дом там, на Кэнал-стрит, был просто ас в бадминтоне, но он умер в прошлом году, разбился в автомобильной катастрофе, черт бы его подрал. Он тоже был отличный архитектор. А ты вот не играешь.

— Мистер Сьюттон, разве вас это так уж расстроило?

— Я очень серьезно разочарован, мой мальчик.

— Но для чего же вы меня нанимаете?

— Для чего я — что?

— Нанимаете меня.

— Господи, конечно же, строить!

— И вы серьезно думаете, что здание стало бы лучше, если бы я играл в бадминтон?

— Ну, есть дела, а есть человеческие отношения. О, я не возражаю, просто подумал, что с таким костяком, как у тебя, ты бы, конечно… ладно, ладно. Не бывает так, чтобы все сразу…

Когда Джоэл Сьюттон отошел, Рорк услышал веселый голос, говорящий:

— Поздравляю, Говард.

Он обернулся и увидел Питера Китинга, который радостно и насмешливо улыбался ему.

— Привет, Питер. Что ты сказал?

— Я сказал, поздравляю, ты посадил в лужу Джоэла Сьюттона. Только знаешь, ты не очень хорошо это проделал.

— Что?

— Со стариной Джоэлом. О, конечно, я слышал почти все — почему бы и нет? Это было презабавно. Но это не метод вести дела, Говард. Знаешь, что бы я сделал? Я бы поклялся, что играю в бадминтон с двух лет, и что это игра графов и королей, и что только

)чень благородная душа способна оценить ее, и, если он захочет испытать меня, я сделаю все, чтобы тоже играть в нее пе хуже графа. Ну скажи, чего бы это тебе стоило?

— Я пе подумал об этом.

— Эти секрет, Говард. И редкий притом. А я отдал его тебе совершенно бесплатно и с пожеланиям»? всегда быть тем, кем люди хотят тебя видеть. И они все будут твои, когда ты этого захочешь. Я отдаю тебе его совершенно бесплатно, потому что ты им никогда не сумеешь воспользоваться. Ты совершенно великолепен в некоторых отношениях и — я это всегда говорил — ужасно глуп в других.