Источник

— Я знаю.

— Я привёл тебя сюда, чтобы сказать, что это здание будешь строить ты — когда я захочу. Я ждал, потому что знал: время ещё не подошло. Теперь время подошло, я это понял, когда мы встретились. Но придётся ещё год или два подождать. Сейчас строить нельзя — страна должна встать на ноги. Конечно, все говорят, что небоскрёбы ушли в прошлое, что они устарели. Но мне плевать. Этот небоскрёб себя окупит. Мои предприятия разбросаны по всему городу. Я хочу свести их под одну крышу. И у меня достаточно влияния, чтобы заставить арендовать то, что останется незаселённым. Этот небоскрёб будет последним в Нью-Йорке. Тем лучше. Самый грандиозный и последний.

Рорк смотрел в окно на бесформенные руины.

— Их снесут, Говард. Всё это снесут. Сровняют с землёй. Всё это место, в котором не я был хозяином. Здесь будет парк и здание Винанда. Лучшие здания Нью-Йорка теряются, стиснутые другими домами, их никто не видит. Мой небоскрёб будет виден. Он преобразит всё вокруг. Пусть другие попробуют сделать что-нибудь подобное. Не самый лучший вид, скажут мне? А от кого зависит этот вид? Они ещё посмотрят. Здесь будет новый центр города — когда город снова начнёт застраиваться. Я думал об этом, когда «Знамя» было всего лишь третьеразрядным листком. И я не просчитался, правда? Я знал, чего добьюсь… Итог моей жизни, Говард. Помнишь, что ты сказал, когда пришёл в мою контору в первый раз? Это формула моей жизни. Мне приходилось делать то, о чём не хотелось бы вспоминать. Но и всё, чем я горжусь, останется. Когда меня не станет, Гейлом Винандом будет это здание… Я знал, что, когда придёт время, найду достойного архитектора. Но не думал, что он будет значить для меня гораздо больше, чем просто архитектор, которого я нанимаю. Получилось именно так — и я рад. Это… награда. Словно меня простили. Последняя и лучшая моя работа будет лучшей и для тебя. Это здание будет не только моим итогом, но и лучшим подарком, который я могу преподнести человеку, значащему для меня больше всех на земле. Не хмурься, ты знаешь, что ты для меня значишь. Посмотри на весь этот ужас на другой стороне улицы. Мне нравится наблюдать за тобой, когда ты это рассматриваешь. Вот это мы и разрушим — ты и я. Вот где вознесётся здание Винанда, построенное Говардом Рорком. Я ждал этого всю жизнь. И ты всю жизнь ждал своего звёздного часа. Он пришёл, Говард, это твой шанс там, на другой стороне улицы. Это мой подарок тебе.

X

Дождь кончился, но Питеру Китингу хотелось, чтобы он не кончался. Тротуары блестели, по стенам домов расползлись тёмные подтёки, а так как дождь прекратился, казалось, что город покрылся капельками холодного пота. Стемнело рано, и воздух казался плотным и тяжёлым. Это тревожило, как преждевременные морщинки на лице. В окнах домов плескался жёлтый свет. Китинг не попал под дождь, но продрог до костей.

Он рано вышел из конторы и пошёл домой пешком. Всё в конторе давно казалось ему нереальным. Реальными были только вечера, когда он крадучись проскальзывал наверх, в квартиру Рорка. Он сердито обрывал себя — почему проскальзывал, почему крадучись? — но знал: это именно так. Он именно крался и проскальзывал, хотя и делал вид, что ему нечего таиться. Он проходил через вестибюль дома Энрайта и поднимался на лифте, как служащий, выполняющий деловое поручение. Он всё равно чувствовал смутное беспокойство, желание оглянуться, страх, что его узнают. И чувствовал себя виноватым. Это не было чувство вины перед кем-то конкретным, это было хуже — как будто он был виноват сразу перед всеми.

Рорк давал ему эскизы, по которым его сотрудники делали подробные чертежи. Он выслушивал объяснения Рорка, запоминал, что отвечать на возражения, которые могли бы возникнуть у заказчиков. Он впитывал всё, как губка. Позже, когда он давал указания своим чертёжникам, голос его звучал, словно магнитофонная запись. Но ему было всё равно. Ни в чём, что исходило от Рорка, он не сомневался.

Сейчас он медленно шёл по улице. Воздух был напоён влагой. Казалось, дождь вот-вот начнётся, но на тротуар не упало ни единой капли. Он посмотрел вдаль и увидел пустоту на месте башен знакомых зданий. Казалось, здания скрыли не тучи; казалось, их поглотило серое, хмурое небо. Ему всегда было не по себе, когда он видел эту пустоту на месте растворившихся в небе зданий. Он опустил глаза и пошёл дальше.

Сначала он увидел туфли. Он понял, что женщина ему знакома, но поспешно отвёл взгляд от её лица, подчиняясь инстинкту самосохранения, и увидел туфли. Это были коричневые полуботинки на плоской подошве, оскорбительно дорогие, слишком чистые для грязного тротуара, не имевшие никакого отношения ни к сырой погоде, ни к изяществу. Потом он увидел коричневую юбку, сшитый на заказ пиджак, дорогой и холодный, как форма, руку в дорогой перчатке с дырой на пальце, нелепое украшение на лацкане пиджака — брошь в виде кривоногого мексиканца в красных панталонах — неуклюжая попытка смягчить строгость костюма; он увидел тонкие губы, очки, наконец, глаза.

— Кэти, — сказал он.

Она стояла у витрины книжного магазина. Она узнала его, но хотела дочитать название книги, которую рассматривала в витрине. Уголки губ поднялись в приветственной улыбке, но повернулась она к нему не раньше, чем дочитала название. Улыбка была приветливой, не натянутой, но и не радушной — просто приветливой.

— Господи, да это же Питер Китинг, — сказала она. — Привет, Питер.

— Кэти… — Он был не в силах ни подать руку, ни подойти к ней ближе.

— Какой случай, кто бы мог подумать; да, Нью-Йорк в этом отношении похож на все маленькие городки — просто идёшь по улице и встречаешь знакомого. Хотя других прелестей маленького города он лишён. — Она говорила спокойно, без напряжения.

— Что ты здесь делаешь? Я думал… Я слышал… — Он знал, что ей предложили хорошую работу в Вашингтоне и она переехала туда два года назад.

— Я здесь по делу. Завтра еду обратно. И я этому, в общем, рада. В Нью-Йорке нет жизни, это болото.

— Что ж, тебе нравится работа, это радует… то есть… ведь ты именно это имела в виду?

— Работа? Какая чушь. Вашингтон — единственный цивилизованный город в стране. Не знаю, как можно жить в другом месте. Ну а ты чем занимаешься, Питер? На днях я видела твоё имя в газете — что-то важное…

— Я… я работаю… А ты почти не изменилась, Кэти, правда… то есть лицо… ты выглядишь, в общем, как всегда…

— Ну, другого лица у меня нет. И зачем говорить о переменах, если ты не видел человека всего год-два? Вчера я случайно встретила Грейс Паркер, она тоже начала разглядывать меня, просто не могла без этого обойтись. Я заранее знала, что она скажет: «Ты так хорошо выглядишь, совсем не постарела, правда, Кэтрин». Люди так провинциальны.

— Но… ты в самом деле хорошо выглядишь… и… я рад тебя видеть…

— Я тоже рада тебя видеть. Как твоя работа?

— Трудно сказать… Ты, наверное, читала о Кортландте… Я занимаюсь Кортландтом…

— Да, конечно. Именно об этом я и читала. Это здорово, Питер. Заниматься настоящим делом, не ради денег или личной выгоды, а на благо общества. Архитекторам пора бы перестать халтурить ради денег и начать тратить больше времени на государственное строительство, решать более широкие задачи.

— Да большинство архитекторов схватились бы за это, если бы могли, но это совсем не просто, двери там не для всех открыты…

— Да, да, знаю. Просто невозможно объяснить непрофессионалу наши методы работы. Вот откуда берутся глупые, надоедливые жалобы. Тебе не стоит читать «Знамя» Винанда, Питер.

— Я и не читал его никогда. Какое это вообще имеет отношение к… Не знаю, почему мы об этом заговорили, Кэти.

Он подумал, что не вправе ждать от неё какого-то особого отношения, или, если уж говорить об особом отношении, то скорее должен ожидать лишь презрения или гнева, на какие она только была способна. Хотя одного он всё-таки ждал от неё: он ждал, что она будет говорить с ним через силу. Но этого не случилось.

— Нам действительно надо бы о многом поговорить, Питер. — Эти слова воодушевили бы его, если бы не лёгкость, с которой она их произнесла. — Но не можем же мы стоять здесь весь день. — Она взглянула на свои часики: — У меня ещё есть примерно час, может, угостишь меня чашечкой чая? Тебе бы не помешала чашка горячего чая, ты, кажется, замёрз.

Она первый раз заговорила о том, как он выглядит. Сказала и взглянула равнодушно. Он подумал о том, что даже Рорк был поражён произошедшей в нём переменой.