Источник

– Я буду только рад, – сказал Элиав, – когда увижу еврейских мужчин и женщин, участвующих в Олимпийских играх. Мы с большим опозданием выяснили, что тут греки были правы.

– И если арабы сделают то же самое, – добавил Табари, – и если мы бок о бок пройдем остаток пути и примем английское отношение к понятию честной игры, то по окончании игр выйдем к той точке, где греки оставили нас более двух тысяч лет назад. – Вскинув бинокль, он присмотрелся к дистанции гонки и сообщил: – Треугольный парус далеко впереди, доказывая, что святой Павел был прав. На каждой дистанции может быть только один победитель. Вопрос лишь в том, какие хитрости вы можете применять по отношению к другим – чтобы вас не поймали, а вы уверились в своей победе?

* * *

Птолемаида, куда той прекрасной осенью 167 года до нашей эры гимнасиарх Тарфон привел вереницу своих бегунов, не имела ничего общего ни с древним египетским городом Акка, ни с Акко финикийцев. Эти поселения были погребены под холмами наносов, что высились у Реки Белус, а Птолемаида, один из многих городов Малой Азии, возведенных дальновидным Антиохом Эпифаном, стояла прямо на полуострове, вдающемся в море; кварталам же старого города была отдана Материковая часть земли. Птолемаида представляла собой довольно хитрое политическое образование – свободный греческий город-государство со своим собранием, имеющий право чеканить свою монету. У него было свое правительство, и назначенные в него чиновники подчинялись Антиоху, и только Антиох решал вопросы иностранной политики и непростых религиозных конфликтов. Набережная дала приют величественному зданию театра из мрамора, где ставили трагедии Эсхила и Еврипида и веселили народ комедиями Аристофана. По всему городу были рассеяны различные храмы. Один из них был посвящен Антиоху Эпифану, но было много храмов таких местных богов, как Баал, а также бани, посвященные Афродите. В мастерских делали стеклянную посуду, совершенство которой очаровывало все последующие поколения, ценившие красоту; серебро из Азии и золото из Африки обрабатывались местными ювелирами, чьи изделия пользовались известностью даже в Испании.

Чтобы сразу же дать представление о преимуществах города-государства по сравнению с таким городом, как Макор, которым правила Антиохия, Тарфон привел своих бегунов на площадь, обрамленную скамьями, на подиуме которой величественно стоял высокий седобородый негр из Нубии, осаживавший всех, кто только смел усомниться в его интеллекте.

– Он софист, – шепнул гимнасиарх своим атлетам. – Слушайте.

Тарфон вышел вперед из толпы и сказал:

– Уважаемый, я стою на том, что земля плоская.

– Она должна быть круглой, – ответил темнокожий софист. Серией блистательных логических умозаключений этот бывший раб, обучавшийся в Афинах, доказал, что любой толковый человек даже не имеет права усомниться в округлости земли. Он цитировал Аристотеля, арабских путешественников, призывал к здравому смыслу тех, кто видит океан и следит за полетом птиц. Когда он сделал паузу перевести дыхание, Тарфон шепнул Менелаю:

– Скажи ему, что она круглая.

И когда Менелай сделал это, софист перевел на юношу блестящие глаза и сказал:

– Стоп, стоп! В силу каких причин земля может быть круглой? – и один за другим разбил все свои прежние аргументы, снова призывая на помощь Аристотеля и здравый смысл, высмеивая саму идею, что на круглой земле, с которой люди должны падать, может существовать жизнь.

– Значит, она должна стоять торчком, – предположил какой-то слушатель из Египта, но и это допущение было разбито рядом убедительных доказательств, и все признали, что им довелось слушать блистательного человека, чья седая борода и темная кожа служат вящей славе и достоинству города.

В те дни Птолемаида включала в свои пределы примерно шестьдесят тысяч жителей, в числе которых были и деловые люди из Рима, которые слали тайные донесения в свой сенат, и по мере того, как юные атлеты Макора наблюдали за богатой разнообразной публикой города, занятой своими делами, они приходили к пониманию, какие ценности несет с собой греческое гражданство и какое сокровище они обретут, получив его. Из шестидесяти тысяч горожан гражданами были только пять тысяч. Около тридцати тысяч составляли рабы, а оставшиеся двадцать, пять тысяч были постоянными жителями города, не имевшими права голосовать или претендовать на участие в управлении городом. Евреи большей частью относились к последней категории. Но Тарфон объяснил Менелаю:

– Есть важная причина, по которой тебе стоит посетить врача. Если ты победишь в Антиохии, то станешь полноправным гражданином Птолемаиды. А только граждане могут принимать участие в Олимпийских играх в Греции.

– А вы гражданин? – спросил Менелай.

– Я выиграл гражданство на борцовской арене, – с нескрываемой гордостью сказал Тарфон.

– Я буду гражданином этого города, – покаялся юноша и попросил гимнасиарха отвести его к врачу.

На боковой улочке недалеко от театра египетский врач принял двух чужестранцев, выслушал объяснение Тарфона и сказал:

– Гимнасиарх, теперь вы можете идти. Это дело должно касаться лишь нас с юношей.

Тарфон кивнул, хлопнул своего воспитанника по плечу, шепнул:

– Это путь к гражданству! – и вышел.

Едва только за ним закрылась дверь, египтянин удивил Менелая, отдернув занавес и явив мраморную статую могучего обнаженного атлета. Сжав в руке нож, доктор взял в левую руку пенис атлета и, изобразив, будто наносит ему четыре глубоких разреза, воскликнул:

– Вот это мы и сделаем! – Смотрел он не на статую, а наблюдал за пациентом и с удовлетворением убедился, что, хотя Менелай дернулся и от лица его отхлынула кровь, он не отвел глаза и продолжал рассматривать мраморный пенис, словно прикидывая, сможет ли вынести эту боль. Решив, что сможет, он закусил губу и застыл в ожидании. – Но от этой боли, – объяснил ему врач, – один еврей из Яффы, постарше тебя, покончил с собой.

– Он не стремился к той награде, которую я жду, – возразил Менелай.

Египтянин, держа нож наготове, решительно двинулся к нему, но молодой еврей не сморгнул.

– Думаю, что ты готов, – сказал врач. – Можешь кричать сколько хочешь, это уменьшает боль. – Он подготовил стол, на который предстояло лечь молодому человеку, и позвал трех рабов держать его.

Когда Тарфон получил бодрые сообщения из Макора – непокорная еврейская семья казнена, все волнения, которые вроде бы возникли из-за этого, подавлены – и когда египетский доктор заверил его, что Менелай проявил необыкновенное мужество и скоро пойдет на поправку, он собрал остальную свою команду и направился с ними домой. Встретили их с триумфом, но скоро стало заметно, что между ними нет еврея Менелая, а поскольку у всех в памяти еще была свежа сцена казни, его отсутствие вызвало многочисленные комментарии. Гимнасиарх пресек их, объявив, что Макор ждет большая честь:

– Наш юный чемпион Менелай приглашен на имперские игры в Антиохии. – И когда в толпе смолкли радостные возгласы, Тарфон добавил: – Он готовится в Птолемаиде, но скоро будет дома.

Троих из своих молодых людей он пригласил во дворец, где Мелисса устроила для них торжественное пиршество, и за ним Тарфон объявил, что юноша Никанор, который обогнал его в беге до Птолемаиды, получает право носить форму, – и торжественно вручил ее молодому финикийцу. Мелисса поцеловала юношу, а Тарфон, сказав, что идет в гимнасиум, приказал рабу привести туда Иехубабела.

Встреча прошла не лучшим образом. Тарфон начал с объяснений главе еврейской общины, что в случае с семьей Палтиела он был связан по рукам и ногам. Во время его отсутствия, когда он был в Птолемаиде, приказы поступали от Антиоха Эпифана, а поскольку он не смог вовремя вернуться в Макор… Иехубабел смотрел на него с отвращением, что выводило Тарфона из себя, и он напомнил собеседнику:

– Будь я здесь, мне пришлось бы арестовать и тебя. Ведь и ты, скорее всего, замешан в эту историю.