Источник

Ребе из Кефар-Нахума, известного христианам под именем Капернаум, где стояла самая большая синагога в Галилее, вспомнил, что в восемьдесят втором псалме ясно говорится, что «Бог присутствует в собрании верующих в него…», из чего был сделан вывод, что стоит собраться верующим, и Бог может почтить их своим присутствием. Но сколько нужно человек, чтобы организовать такое собрание? Сказать этого никто не мог. Трое? Или семь? Или двенадцать? Любое из этих чисел обладало мистическим смыслом, и, скорее всего, Бог предпочитал одно из них. Но никто не знал, какое именно.

Ребе из Бири, города, где стояла самая красивая синагога – с массой колонн белого известняка она была подобна драгоценному камню, – вспомнил, что в Книге Чисел Господь прямо спрашивает у Моисея: «Доколе злому обществу сему роптать на Меня?», и, хотя речь шла о недовольных им, Бог признал, что существует такое собрание. Ребе проследили упоминание о нем в предыдущем тексте и выяснили, что оно относится к тем двенадцати разведчикам, которых Моисей послал шпионить в землю Ханаанскую: «И сказал Господь Моисею, говоря: «Пошли от себя людей, чтобы они высмотрели землю Ханаанскую, которую Я даю сынам Израилевым; по одному человеку от колена отцов их пошлите…»

И, сопоставив два текста, они пришли к выводу, что, когда Бог говорит о собрании, Он имеет в виду, самое малое, двенадцать человек. Но ребе из Кефар-Нахума уточнил, что из числа двенадцати человек, роптавших против Господа, одного надо исключить, потому что Халев из колена Иудина поддержал Господа: «Но Халев успокаивал народ пред Моисеем, говоря: пойдем и завладеем ею…» Так что собрание могли составить одиннадцать человек. Но тут ребе Ашер выяснил, что из этих одиннадцати еще один, Иошуа из колена Эфраима, выступал в защиту Господа: «…мы ходили в землю, в которую ты посылал нас; в ней подлинно течет молоко и мед, и вот плоды ее. И если Господь подлинно дарует ее нам, значит, он приведет нас в эту землю и даст ее нам; землю, которая течет молоком и медом». То есть в собрании, пусть даже оно и роптало, с Халевом и Иошуа было двенадцать человек, так что требуемое число равно десяти, что и подтверждается известным изречением: «Господь хотел бы встретиться с десятью подметальщиками улиц, но не с девятью раввинами». Затем возник вопрос, кого считать мужчиной, и после нескольких лет дискуссий было решено, что мужчина – любой ребенок мужского пола, достигший возраста тринадцати лет, из чего следовало, что любое публичное вознесение молитв возможно лишь в присутствии десяти еврейских мужчин старше двенадцати лет.

Так терпеливо и старательно, пусть даже и вступая в частые споры, великие ребе плели ту изощренную сеть, которой Господь удерживал свой избранный народ. Анализировалось каждое слово в Торе – и даже знаки препинания. Разбор самого простого предложения в Мишне мог занять раввинов на целый год, но их Гемару, когда она была завершена, анатомировали и исследовали еще пятнадцать столетий. В результате Талмуд стал бездонным источником мудрости, из которого человек может черпать все дни своей жизни, если в качестве награды ему, как Моисею, достанутся сто двадцать лет.

В один из дней 335 года ребе Ашер, приехав домой, обнаружил, что Иоханан предпринял по своей инициативе шаг, который изменил облик синагоги в Макоре. Маленький ребе, явно неготовый увидеть то, что сделал неразговорчивый каменотес, как обычно, появился в дверях посмотреть, как продвигается работа, и увидел, что вдоль всего помещения синагоги тянутся два ряда мраморных колонн, чья античная красота придает строгому помещению привкус язычества.

– Откуда ты их взял? – с подозрением спросил ребе.

Опасаясь упреков, Иоханан проворчал:

– Мой сын Менахем… он слышал от стариков… в земле скрыты какие-то тайны. – Он помедлил, сомневаясь, стоит ли говорить дальше. – Колонны из золота, говорили они.

– Твой сын? Он их нашел?

– Дети не хотят играть с Менахемом, – смущенно проворчал могучий каменотес. – Он предпочитает копаться в земле… вон там. И нашел верхушку одной из колонн. Она была не из золота. – И он замолчал в тревожном ожидании.

Ребе Ашер не сомневался, что колонны были языческими и их мерцающие цвета служили лишь украшательству. Он испытал искушение приказать их выкинуть, но, присмотревшись к ним, убедился, что на них нет резных изображений.

– Кто их сделал? – спросил он, чтобы потянуть время, но Иоханан понятия не имел. Он был не в состоянии представить себе, что в свое время гражданин Макора Тимон Мирмекс несколько лет отбирал эти колонны из тысяч, что сгружались в Кесарии Ирода, дабы украсить собой римский форум. Для Иоханана они были воплощением красоты, и он истово надеялся, что ребе Ашер позволит им остаться. – Они могут стоять и дальше, – буркнул мельник. – Но больше этого не делай.

Дав свое одобрение, ребе Ашер почувствовал, что Иоханан хочет поговорить с ним об одной проблеме, чего ребе уже давно ждал, и, понимая, о чем пойдет речь, Божий человек сказал:

– Здесь мы обсуждать это не можем. Кончай работу, и пойдем ко мне домой.

Двое мужчин оставили синагогу и направились в прохладный каменный дом, откуда жена ребе пыталась управляться с мельницей в его отсутствие. Ашер направился в альков, где держал все свои книги, и, окруженный зримыми свидетельствами существования закона, уселся в большое кресло, положил перед собой руки на стол и сказал:

– А теперь что ты хочешь сказать мне о своем сыне?

– Откуда ты знаешь?

– Нам не раз придется говорить о нем.

– Ему девять лет. И он растет.

– Знаю. – Ребе Ашеру доводилось видеть маленького Менахема, который без присмотра играл на улице. Он обещал вырасти в красивого юношу. Ребе с сожалением вздохнул, понимая, что ему сейчас придется сказать, и, не торопясь с суждением, спросил: – Ты думаешь, что делать с Менахемом?

– Да.

– Я тоже думаю, – сказал ребе.

– В каком смысле?

Ребе Ашер помедлил, словно законник, который ищет поддержки в документах, но, сжав кулаки так, что у него побелели костяшки, сказал:

– Ныне грядут тяжелые годы, когда те, кто нарушал закон, начнут пожинать свое воздаяние.

– Что ты имеешь в виду? – потребовал ответа Иоханан.

Ребе Ашер, произнеся эти многозначительные слова, разжал нервно сведенные руки и мягко сказал:

– Я все думаю, что же нам делать с Менахемом, и не нахожу ответа. Ибо он бастард. Незаконнорожденный.

– Я смогу защитить его! – уверенно бросил каменотес.

– Он все равно останется бастардом, – мягко сказал ребе Ашер, – и никогда не сможет жениться.

– Я куплю ему жену.

– Только не еврейскую.

– Он станет частью этого города! – рявкнул Иоханан, так двинув кулаком по столу, что вздрогнули и разлетелись лежащие на нем пергаменты, но маленький ребе даже не моргнул, потому что представлял, как Иоханан воспримет эту проблему. Но силой ее было не решить.