Источник

– Держитесь плотнее, – предупредил Багдади. – Вокруг сплошь арабские деревни.

Через час, ближе к четырем, он взял убийственный темп. Даже Готтесману было трудно тянуться за неутомимым иракцем, но падение могло бы плохо кончиться, и они нажимали изо всех сил, потому что за спиной зарделись первые проблески рассвета.

Теперь все зависело от решений Багдади. Где-то впереди лежала деревня, которую удерживал Пальмах, но путь к ней преграждали другие, где их ждали арабы, и, чтобы не наткнуться на их часовых, в этих чужих местах надо было исключительно точно прокладывать путь. К тому же надо было не нарваться на случайный выстрел разведчика Пальмаха. Для этого требовалось исключительное мастерство. Багдади двигался медленно, проверяя каждый свой шаг, пока Готтесман, нервы которого были на пределе, не фыркнул:

– Господи, человече! Двигайся!

Мягко, словно упрекая ребенка, Багдади сказал:

– Вот сейчас мы не можем себе позволить ошибиться. – И как умный лис, который идет по запаху, он выбрал единственную тропу, что и должна была провести их меж застывших в ожидании деревень.

Но едва только они оказались в центре арабских владений, настал тот ужасный момент, когда солнце, окончательно проснувшись, выглянуло из-за горизонта. Было двадцать минут пятого, и вот-вот должен был начаться рассвет. Троих еврейских бойцов охватил ужас, потому что каждый из них видел очертания своих спутников… видел слишком четко. Илана, которая хотела лишь свалиться на месте и передохнуть, со страхом увидела, как из тающей темноты выступает лицо ее мужа; то было лицо человека, который довел себя до предела изнеможения и остановился. Он не мог больше сделать ни шага.

– Мы должны идти, – потребовал Багдади.

Готтесман был не в силах сдвинуться с места. Ноги ему не подчинялись, и он решил остаться там, где и был, – на виду у арабских деревень.

– У нас всего пятнадцать минут! – взмолился Багдади.

Готтесман не отреагировал. Он увидел углубление среди скал и заполз в него. От лучей восходящего солнца вокруг падали густые тени.

– Подними его, – попросил Илану Багдади. Перебарывая смертельную усталость, она подошла к Готтесману и потянула его за руку, но безуспешно.

Теперь судьба их вылазки была в руках только Багдади. Эмоционально он был плохо подготовлен для такой задачи, потому что всю жизнь подчинялся приказам и указаниям, которые отдавали евреи-ашкенази. Двухлетним мальчиком, одним из отпрысков многодетной семьи выходцев из Ирака, живших в Хевроне, он видел разгул массовой резни 1929 года, когда арабы, захватив город, с неописуемой яростью убивали всех евреев. В комнате, где он прятался под кроватью, семерым членам его семьи перерезали горло и изуродовали трупы, и, хотя, к счастью, из памяти ребенка изгладились подробности этого зрелища, он смутно вспоминал лужи крови, через которые он полз, когда крики стихли и евреи-ашкенази пришли им на помощь.

Он вырос сиротой в Тель-Авиве, где превосходство ашкенази не подвергалось сомнению, и ребята постарше, которые избивали его на городской свалке, тоже принадлежали к ним. Когда он искал работу, то убеждался, что все места уже достались ашкенази, так же как и несколько вакансий в школах. В Пальмахе он получал приказы только от офицеров-ашкенази. Но теперь, когда за спиной стояла неминуемая гибель, ответственность за будущую судьбу этой части Израиля легла на него.

Поняв, что Готтесман готов пойти на самоубийство, Багдади отшвырнул Илану и нанес растянувшемуся на земле немецкому еврею две оглушительные пощечины.

– Ты побежишь! – сказал он. Одним рывком сильной руки он поставил Готтесмана на ноги и дал ему пинка, который заставил Готтесмана, спотыкаясь, зигзагами пересекать те полмили, что отделяли их от деревни Пальмаха. – За мной! – рявкнул Багдади, повернувшись к Илане, и, меняя направление, рывками преодолел последний кусок арабской территории.

Иррациональное поведение Готтесмана стоило им нескольких драгоценных минут, и теперь они были полностью видны в лучах рассвета. Откуда-то из холмов донесся звук выстрела, который испугал Илану, но пробудил от забытья ее мужа, прояснившийся взгляд которого увидел впереди клубы пыли от пуль, которые летели в бегущих евреев. Может, они промахнутся, подумал он. Он сейчас не осознавал, что именно его полуобморочное состояние поставило команду в такое опасное положение. Пуля с возмущенным свистом пролетела мимо его головы и срикошетировала о камни. Он с трудом дышал и еле передвигал ноги. Должно быть, для Иланы это сущий ад. Он посмотрел вслед бегущей, и то, что он увидел, тут же вернуло его к реальности. Илана, полная решимости добраться до деревни, бежала изо всех сил – но по прямой. Стрелок взял ее в вилку, и через несколько шагов поразит ее.

В эту страшную секунду Готтесман вспомнил человека по фамилии Пинскер, которого знал по подпольной работе в Германии. Уверенный и спокойный, он был невысок ростом, и целью всей его жизни была борьба с нацистами.

– На бегу ты будешь представлять себя кроликом, – инструктировал он своих людей. – Всю оставшуюся жизнь ты должен считать себя кроликом и бежать так, словно знаешь – кто-то уже взял тебя на мушку. Не думай, куда тебе прыгать, влево или вправо, главное – сбить с толку стрелка. Готтесман! – рявкал он. – Ты кролик!

– Nieder! – заорал Готтесман, но, к его ужасу, Илана продолжала бежать по прямой. Пуля врезалась в землю у ее левой пятки. Ему стало плохо, и тут только он понял, что невольно отдал команду по-немецки вместо английской «Прячься!». Он запаниковал. Нужно крикнуть на иврите: «Artza!» Но прежде чем он смог подать голос, Багдади оглянулся, мгновенно оценил ситуацию и взмахом руки показал Илане, что она должна делать. Едва только увидев его команду, она бросилась на землю, трижды перекатилась и, вскочив, бросилась бежать в другом направлении. Очередная пуля попала именно в то место, где она только что находилась. Трое евреев, сорвавшись с места и пригибаясь, оторвались от арабов и оказались на окраине деревушки, занятой Пальмахом.

Теперь настала очередь Багдади действовать предельно внимательно, потому что в неверных лучах рассвета любой боец Пальмаха мог открыть огонь по всему, что движется. На бегу Багдади развернул маленький белый флаг с вышитой синей звездой Давида и заорал изо всех сил: «Пальмах! Пальмах!»

Сообразительный часовой в деревне тут же оценил положение дел и очередью снес арабов с хребта. Врага удалось отбросить, и трое посланцев из Кфар-Керема преодолели последние сто ярдов, не опасаясь арабских пуль.

Когда они, задыхаясь, добрались до импровизированной штаб-квартиры, солнце уже поднялось и на землю падали четкие тени. Готтесман положил руку на влажное от пота плечо Багдади.

– Да, ты знаешь эти места, – сказал он. Прежде чем Готтесман кончил докладывать командиру Пальмаха, Илана нашла место на полу, легла и свернулась, как котенок. После часового разговора они с Багдади подняли ее и отнесли на настоящую постель. Она не проснулась и спала весь день.

Когда вторник, 13 апреля, подходил к концу и сгустились сумерки, ребята Пальмаха разбудили Илану и ее двух хорошо отдохнувших спутников. В этом маленьком поселении стояла атмосфера уверенности. Приказ Тедди Райха двинуться вперед, проникнуть в Цфат и соединиться с силами местной обороны был дотошно осмыслен, все трудности оценены, и возбуждение и страх уступили место деловитости. Теперь все знали, что взвод из тридцати трех ребят и девушек к полуночи должен по-пластунски преодолеть три мили и, минуя арабские патрули, попытаться проникнуть в город. Если в ходе этой попытки завяжется бой, то Пальмах ответит огнем, продолжая двигаться вперед.

Отряд возглавил Меммем Бар-Эль, сильный жилистый парень. Он носил бороду, гордясь и ею, и своим происхождением сабры, и тем, что говорил только на иврите. Он был рыж и голубоглаз и, как настоящий боец, умел контролировать свои инстинкты. Свое прозвище он получил от ивритского названия командира взвода и идеально соответствовал этим обязанностям. Его приказы были четкими и понятными; в любых ситуациях он неизменно был во главе своего отряда. В мирной жизни Бар-Эль, небрежно жующий зубочистку, был бы записным сердцеедом; но теперь он был закаленным в боях командиром. Двадцати лет от роду.