Исток зла
Шрифт:
Нет! Надо разобраться самому.
Конечно же, он не выдержал… Не сдержался. Не смогла гордая польская кровь не вскипеть. Такова уж польская натура — когда поляки перестанут быть вспыльчивыми, они перестанут быть поляками.
Спалился он глупо, на пустяке. Она пошла в ванную, а он, польский шляхтич из рода Комаровских, залез в ее сумочку. Может быть, специально, а может — и нет, но она появилась в комнате совершенно бесшумно, когда он этого никак не ожидал.
— Что ты делаешь?
В голосе пока не было гнева — только удивление. Можно
— Ищу кое-что.
— Вот как? В моей сумочке? И что же ты ищешь?
— А вот это!
Проклятая дрянь упала на ковер между ними, будто разделяя. Разрушая то, что было между ними, то, что связывало их двоих. Это построить — сложно. Разрушить — да в одно мгновение.
— Зачем тебе это надо?! Ответь, зачем тебе это надо?!
Когда он приехал сюда, он ведь целую речь приготовил. Гневную. Обвинительную. Назидательную. Наркотики — это вред, как бы банально это ни звучало. Наркотики убивают людей. Но сейчас, когда она стояла напротив, а между ними лежал этот проклятый пакетик — вся патетика вылетела из головы, остались только обрывки фраз. Гневные. Злые. Отрывистые.
Елена постарела. В одно мгновение. Глаза стали узкими и какими-то злыми, на лице прорезались морщины. Словно прекрасная девушка, которую он обнимал несколько минут назад, разом превратилась в злую ведьму-старуху. Он никогда не видел ее такой.
— Пшел вон!
— Не уйду! Не уйду, пока не ответишь, где ты это берешь! Ты понимаешь, что это — смерть! Это убьет тебя, матка боска, как ты этого не понимаешь?!
— А кто ты такой, чтобы меня учить?! Отец? Муж? Пшел вон! Не желаю тебя видеть!
— Где ты это взяла?!
Вместо ответа в графа Ежи полетел бокал, затем еще что-то. И то и другое он отбил. Потом он схватил ее — Елена оказалось на удивление сильной, она билась в его руках как безумная, выкрикивая самые страшные проклятья и ругательства. Графу Ежи удалось отделаться сравнительно легко — несколькими царапинами на лице и несколькими синяками. Связав ее своим ремнем, он бросил ее на диван. Каким-то образом ухитрился надеть брюки, рубашку, потом вывернул на ковер ее сумочку — так и есть. Еще пакетик был неопровержимым свидетельством обвинения.
— Говори!
Граф схватил пакетик, оторвал край.
— Говори!
— Пшел вон! Пся крев! Не трогай, ненавижу!
Граф Ежи наклонил пакетик, и белая дрянь посыпалась на ковер. Когда один пакетик опорожнился, граф взял второй, надорвал.
— Говори, а то лишишься и этого!
— Москаль, пшел вон!
На какой-то момент ему пришла в голову идея притащить ее в поместье, там был действующий костел в селе. Капеллан Подольский поймет, если он скажет правду, в конце концов, он же его и крестил. Обвенчает, а дальше что муж с женой делает — то его дело. Отсидится в поместье месяц-другой, переломается, бросит эту поганую привычку.
Но бросит ли? Граф Ежи мало знал про наркомафию, но слышал, что наркодилеры никогда не оставляют свои жертвы в покое. У каждого налаженная сеть, каждый клиент — ценен. Найти хорошего клиента с деньгами очень сложно, полиция следит за этим делом, можно нарваться на полицейского осведомителя, и тогда — от пятнадцати до двадцати лет каторжных работ. Не всю же жизнь она будет отсиживаться в поместье, вернется в Варшаву, а там эта мразь снова найдет ее. Увести в Петербург? А там что — нельзя достать, что ли? Попроситься на службу в дальний гарнизон, уйти из Гвардии? И что это за дело такое — польский шляхтич бежит в дальний гарнизон?
Нет. Надо по-другому.
Граф перевернул пакетик, развеяв дрянь по ветру. Спокойно начал застегивать рубашку.
— Я люблю тебя, Елена. И не хочу, чтобы ты принимала это.
— А я ненавижу! Ты москаль, вот ты и проявил свое москальское нутро! Ни один москаль не дает людям свободы жить так, как хотят они сами! Такие все москали!
— Я люблю тебя и не хочу, чтобы ты убивала себя.
— А я тебя ненавижу! Йезус, какая же я дура, что связалась с москалем!
Граф Комаровский надел часы — хорошо, что не разбила, — посмотрел, сколько времени.
— Развяжи меня!
— Развязывайся сама.
— Ненавижу!
Вместо ответа граф Ежи прошел в холл, надел ботинки. Сильно хлопнул дверью…
У Елены был мотороллер. В городе он развивает скорость куда большую, чем автомобиль, потому что ему не страшны никакие пробки. Граф правильно рассчитал — ей срочно понадобилась доза, и, развязавшись, освободившись от ремня, она немедленно оседлала свой мотороллер и понеслась куда-то, как сумасшедшая. Он на взятом утром напрокат польском «Фиате» последовал за ней и дважды чуть не потерял: на Лазенковском мосту и потом у пражского порта, где пробки днем и ночью. Каким-то чудом, упустив ее из виду у стадиона, он вылетел на Ягеллонов, широкую дорогу в новой Праге, названную так в честь старинной польской королевской династии. Каким-то чудом он узрел ее новенькую желтую «Веспу» [68] брошенной у одного из домов на Ягеллонов. И, приткнувшись, где придется, с нарушением правил, стал ждать…
Рукоятка револьвера «Наганъ Императорский Оружейный Заводъ въ Туле 1924», рубчатая, шершавая, с гладкой стальной именной пластинкой, жгла руку. Ну, хорошо, вот он нашел, куда она приехала — и что дальше? На Ягеллонов проживают десять тысяч человек, даже больше — как он узнает, в какой именно квартире тут торгуют отравой? По всем пройдись? Что за бред…
Скажите — вы тут наркотиками не торгуете?
Стук в стекло испугал графа Ежи так, что он едва инстинктивно не даванул на курок. Хорошо, на старых «наганах» спуск тугой, а то бы…
На него через боковое стекло машины смотрел полициянт в плаще…
Черт…
Граф Ежи опустил стекло, на старых польских «Фиатах» оно опускалось медленно, поскольку электростеклоподъемников не было и приходилось крутить ручку.
— Прошу документы, пан.
— Пан граф, извольте, любезный. Граф Ежи Комаровский, к вашим услугам.
На полицейского это не произвело никакого впечатления. Он был поляком и не шляхтичем, но он был полицейским, и закон был на его стороне. А оштрафовать шляхтича — даже приятно. Чертовски!