Истоки морали: В поисках человеческого у приматов

У обсуждаемого подхода есть и другие уязвимые места, на которые следует указать. Возьмем, к примеру, решение подмешивать в воду прозак. Прекрасный способ получить общество счастливых идиотов! Или можно, следуя примеру Северной Кореи, манипулировать средствами массовой информации и внушать гражданам, что дела в стране идут превосходно, — получим «дивный новый мир» невежд, пребывающих во блаженстве. Все эти меры, бесспорно, повысили бы показания барометра счастья, но сами они почему-то не кажутся особенно высокоморальными. Но для меня проблема утилитаризма гораздо серьезнее и лежит намного глубже; мне кажется, что эта концепция полностью противоречит базовым биологическим законам. Я не могу представить себе какое бы то ни было сообщество (не важно, людей или животных), где не было бы преданности. Все в природе построено на разнице между своим и чужим, родичем и чужаком, другом и врагом. Даже растения распознают генетическое родство и формируют более мощную и конкурентоспособную корневую систему, если их сажают вместе с чужаком, а не с родичем. В природе нет абсолютно никаких примеров существ, которые стремились бы к благополучию всех подряд, без разбора. Утилитаристы не учитывают миллионы лет семейных связей и группового патриотизма.

Можно, конечно, возразить, что всем нам было бы лучше без этих понятий вроде верности или лояльности и что нас не должно волновать, кто именно выиграет, а кто проиграет от нашего поведения. Ибо следует подняться над биологией нашего вида и служить лишь более совершенной всеобщей морали. Звучит, конечно, неплохо, если забыть о второй стороне медали, которая сводится к утрате всякой преданности и групповой солидарности. «Семья на первом месте» — это не утилитарный лозунг. Напротив, утилитаризм требует, чтобы мы подчинили благо своей семьи всеобщему, то есть большему благу. Я лично никак не могу этого принять. Если все дети на свете равноценны для всех, то кто же посидит ночью у постели больного малыша или побеспокоится о том, чтобы ребенок сделал домашнее задание? Если бы Жан Вальжан был утилитаристом, у него не было бы веской причины принести домой хоть немного хлеба. В этом случае он мог бы с тем же успехом раздать хлеб голодным детям на улице. Утилитаристская позиция вызывает шокирующие вопросы, как то: почему я должен жить в браке, если другая женщина во мне нуждается больше, или почему я должен помогать родителям, если другие старики живут хуже них? К тому же не было бы ничего дурного в том, чтобы продать военные секреты своей страны, особенно другой, густонаселенной стране. Ведь если количество людей, которых я этим осчастливлю, будет больше количества тех, кто станет несчастен в моей собственной стране, это будет означать, что я поступил правильно. А если моя страна не разделяет эту точку зрения, то все дело, наверное, в ее излишней чувствительности. Я лично так не думаю, потому что для меня верность — не пустой звук и не препятствие на пути универсальной морали, как мог бы сказать утилитарист, но, напротив, сама основа моральности. Мы считаем преданность обязательным качеством и ожидаем увидеть его в каждом; его отсутствие всегда поражает, как пренебрежение в отношении родителей, отказ платить алименты или измена родине. Последнее мы презираем так глубоко, что ответ на измену нередко дает расстрельная команда.

Однажды мне пришлось публично обсуждать эти вопросы с Питером Сингером, философом настолько утилитаристских взглядов, что, по его мнению, даже наш биологический вид не заслуживает особого отношения с нашей стороны. Страдания и радости людей и животных вводятся в единое уравнение, охватывающее самые разные степени чувствительности, достоинства и терпения. Дальнейшие расчеты ошеломляют. Можно ли считать, что один человек эквивалентен тысяче мышей? Что человекообразная обезьяна ценнее человеческого младенца с синдромом Дауна? Имеет ли какую-то ценность пациент с глубоким слабоумием? После долгих споров и взаимных нападок Сингер и я достигли-таки общей позиции — человек должен относиться к другим животным как можно лучше. Призыв к сочувствию действует на меня гораздо лучше, чем любые холодные расчеты. Сингер вынужден был признать недостатки своего подхода, когда в печати появилась информация о том, что он оплачивает частных сиделок для своей матери, больной синдромом Альцгеймера. На вопрос, почему он не направил свои деньги более достойным людям, как следовало бы поступить по его собственной теории, он ответил: «Может быть, это сложнее, чем мне казалось, ведь когда речь идет о твоей матери, все иначе». Так всемирно известный утилитарист позволил личной преданности взять верх над всеобщим благоденствием — и, по моему глубокому убеждению, правильно сделал.

Наш короткий экскурс к десяти заповедям, Золотому правилу нравственности и принципу максимизации всеобщего счастья наглядно продемонстрировал мои сомнения в том, что моральные предписания и запреты можно представить в виде простых и бесспорных правил. Попытки сделать это следуют той же логике «сверху вниз», что и религиозная мораль, от которой мы пытаемся уйти. Она тоже не свободна от ошибок и рискует завести нас в тупик, поставив принципы выше человека. Этот поиск норм заслужил много критических оценок, вплоть до того, что иногда его называют «морально безответственным» [93] . С другой стороны, из работ Китчера, Чёрчленд и других философов можно понять, что имеет место и противоположное движение, которое пытается обосновать мораль биологией и не отрицает, что конкретные правила формируют люди. Это и моя точка зрения. Я не считаю, что наблюдения за шимпанзе или бонобо могут подсказать нам, что хорошо и что плохо, и не думаю также, что это может сделать наука, но я уверен, что природа помогает нам разобраться, как и почему мы стали заботиться друг о друге, и искать моральные принципы. Мы делаем это потому, что выживание зависит и от хороших отношений с окружающими, и от сплоченности общества.

93

Американский философ Марк Джонсон (1993) писал: «С точки зрения морали безответственно думать и действовать так, будто мы обладаем универсальным внешним источником абсолютных правил и процедур принятия решения, а также универсальных или категориальных законов, по которым мы можем отличить добро от зла в любой ситуации».

Моральные законы — всего лишь приблизительные правила или, не исключено, просто метафорическое описание того, как нам следует себя вести. Тот факт, что базовые ценности можно усвоить и внедрить в систему настолько, что в результате каждый индивидуум будет обладать собственной автономной совестью, должен, по словам Канта, наполнять нас восторгом, потому что пока почти совсем непонятно, как это происходит.

Придерживаясь правил

Позвольте мне завершить главу еще двумя историями про межличностную мораль и общественный интерес у наших близких родичей. Я не утверждаю, что человекообразные обезьяны моральны в том же смысле, что и мы, но они точно демонстрируют оба эти необходимые качества. Первая история перекликается с моими более ранними замечаниями о том, что бонобо помнят, кого и в какое конкретно место укусили, и демонстрируют заботу и, возможно, даже сожаление о содеянном. Но вместо того чтобы разбирать отношения между самими обезьянами, мы рассмотрим сейчас их реакцию на ветеринара в зоопарке округа Милуоки. Несколько десятилетий назад, живя в штате Висконсин, я много раз навещал тамошних бонобо. У всех них, и особенно у альфа-самца Лоди, эмпатия проявлялась самыми разными способами. Лоди вообще покровительствовал очень многим, в том числе самке по имени Китти. Она ослепла и оглохла от старости и легко могла заблудиться в здании, полном дверей и туннелей. Утром Лоди осторожно выводил ее на любимое солнечное местечко на травке, а к концу дня будил, чтобы за руку проводить обратно в дом. Когда у Китти случался эпилептический припадок, он отказывался уходить и сидел рядом.

Но однажды Лоди поступил, мягко говоря, неэмпатично, откусив палец у женщины-ветеринара, раздававшей сквозь сетку витамины. Женщина попыталась выдернуть руку, но он только сильнее нажал. Услышав хруст, Лоди удивленно поднял голову, и рука без одного пальца оказалась свободна. Врачи в больнице не смогли пришить откушенный палец на место. Через несколько дней, однако, жертва вновь посетила зоопарк; при виде Лоди она подняла забинтованную левую руку и сказала: «Лоди, приятель, знаешь ли ты, что натворил?» При виде руки ветеринара Лоди удрал в самый дальний угол вольера и уселся там, опустив голову и обхватив себя руками.

В последующие годы ветеринар не работала в том зоопарке и заглядывала туда лишь изредка, но однажды, 15 лет спустя, она неожиданно появилась. Женщина стояла в толпе посетителей, и Лоди с легкостью мог не обратить на нее внимания, но он сразу же подбежал. Он попытался взглянуть на ее левую руку, которая была скрыта за ограждением и не видна. Тем не менее бонобо не успокаивался, все время смотрел влево и настойчиво просил показать укушенную когда-то конечность. В конце концов женщина подняла руку и показала настойчивому самцу. Тот посмотрел в упор на покалеченную руку, на лицо жертвы и снова на руку. «Он понимал», — сделала вывод женщина; теперь она убеждена, что бонобо вполне осознают последствия своих действий. У меня такое же впечатление, хотя проверить трудно, поскольку никто не ставит экспериментов, рассчитанных на 15 лет. Но если это правда, то данный факт напрямую свидетельствует о том, как глубоко эти человекообразные обезьяны беспокоятся о поддержании хороших отношений, и показывает, какого рода заботы лежат в основе моральных наклонностей человека.

Вторая история произошла в зоопарке Арнема, пока я еще там работал. Однажды теплым вечером мы позвали своих шимпанзе в здание, но из-за великолепной погоды две юные самочки отказались возвращаться. Они были рады получить весь остров в свое распоряжение. Но в зоопарке существует правило, согласно которому никто из обезьян не получит ужина, пока все не соберутся в помещении, поэтому выходка упрямых самочек вызвала в группе откровенное недовольство. Когда через несколько часов они все-таки соизволили прийти, им выделили на ночь отдельную комнату, чтобы уберечь от наказания. На следующее утро — мы все успели уже забыть о вчерашнем инциденте — шимпанзе показали, что они-то ничего не забыли. Оказавшись на острове, вся колония принялась вымещать раздражение за задержанную трапезу на двух нарушительницах; в конце концов их просто побили. Правда, нарушенное правило было введено людьми, но, может быть, именно поэтому мы столь высоко оценили его соблюдение. Колония, кажется, поняла преимущества строгого соблюдения всеми установленного порядка.

В тот вечер две юные самочки явились к ужину первыми.

Глава 7 Если Бога нет

Если бы Бога не было, его следовало бы выдумать.

Вольтер

По иронии судьбы участок джунглей, где сегодня располагается единственный в мире заповедник бонобо, сохранился благодаря одному из самых неэмпатичных людей в истории — диктатору Мобуту Сесе Секо. Эти джунгли представляли собой всего один сохранившийся участок дикой природы в столице страны городе Киншасе. Сегодня в густых зарослях «Лола-Я-Бонобо» (на языке лингала это означает «рай для бонобо»), на территории дачи бывшего конголезского диктатора, обитает большое количество обезьян. Именно здесь человек в шапке из леопардовой шкуры, сумевший выжать из своего нищего народа то ли 5, то ли 10 млрд долларов, кушал доставленные из Европы деликатесы и планировал публичные казни своих соперников.

Демократическая Республика Конго (ДРК) — огромная страна размером с Западную Европу, и весь ареал естественного обитания бонобо размещается на ее территории. Этот вид находится в серьезной опасности; на сегодняшний день численность бонобо составляет от 5000 до 50 000 особей. Даже верхняя оценка уступает числу мест на любом крупном стадионе. К несчастью, диких бонобо истребляют ради мяса, а малышей, висящих на убитых самках, оставляют в живых, потому что на черном рынке за каждого из них можно выручить не одну тысячу долларов. Продажа бонобо, конечно, незаконна, поэтому маленьких бонобо часто конфискуют и привозят к бельгийке Клодин Андре, основательнице и директрисе заповедника. В «Лоле» сирот подращивают в «яслях», где местные женщины, или Mamans, присматривают за ними и кормят их из бутылочки. Через несколько лет молодняк присоединяется к живущим в лесу группам обезьян, которые, хотя и зависят от человека в плане пропитания, в остальном живут сами по себе. Именно здесь мы проводим исследования по эмпатии — ведь тут можно подобраться к обезьянам гораздо ближе, чем в дикой природе, и ученые видят своих бонобо постоянно, тогда как на воле густая растительность делает продолжительные наблюдения социальных взаимоотношений практически невозможными.

Одна из моих коллег Занна Клэй, к примеру, терпеливо ждет возникновения спонтанных конфликтов между бонобо и снимает их на видео, чтобы позже мы могли тщательно проанализировать происходящее. Разумеется, инциденты такого рода расстраивают либо одну, либо обе стороны конфликта. Как реагируют на это зрители? Они готовы утешить всякого проигравшего схватку: потереться с ним гениталиями, совокупиться по-быстрому или просто помассировать половые органы. То, что шимпанзе делают платоническими прикосновениями, у бонобо почти всегда требует сексуального контакта. Принцип, однако, у обоих видов один и тот же: приматы помогают друг другу избавиться от тревожности. Это настолько фундаментальный эмоциональный ответ, что его можно заметить даже у маленьких сирот в «яслях», хотя им практически не у кого было его перенять. Кстати, малыши тоже часто совершают такие действия в сексуальной форме.