Истоки тоталитаризма
Шрифт:
Наградой всякому политику за его последовательную оппозицию империалистической экспансии были несуразица и потери. Так, Бисмарк в 1871 г. отказался от французских владений в Африке, предлагаемых в обмен на Эльзас-Лотарингию, а 20 лет спустя получил от Великобритании Гельголанд за Уганду, Занзибар и Виту — «за корыто — два царства», как не без оснований упрекали его немецкие империалисты. Также и Клемансо в 80-е годы сопротивлялся империалистической партии во Франции, когда она хотела послать в Египет против англичан экспедиционные силы, — и тридцатью годами позже отдал Англии нефтеносные земли в Мосуле ради заключения англо-французского союза. Равно и Гладстон был обвинен Кромером в Египте в том, что он «не тот человек, которому можно вручить судьбы Британской империи».
То, что государственные деятели, мыслившие главным образом в терминах установившейся национальной территории, с подозрением относились к империализму, было достаточно оправдано, разве что речь шла о чем-то большем, чем просто, как они выражались, о «заморских авантюрах». Скорее инстинктом, чем интуицией, они понимали, что это новое экспансионистское движение, в котором «патриотизм… лучше всего выражается деланием денег» (Хуэббе-Шлейден), а национальный флаг является «коммерческим достоянием» (Родс), может только лишь разрушить политическое тело национального государства. Захваты, как и строительство империи, не встречали у них сочувствия по вполне понятным причинам. Они могли успешно осуществляться только государствами, которые, подобно Римской республике, основывались преимущественно на законе, когда вслед за завоеванием могла
275
В своем классическом эссе "Qu'est-се qu'une nation?" (P., 1882) Эрнест Ренан выделял "общее соглашение, желание жить вместе, продолжать сообща пользоваться доставшимися неразделенным наследством" в качестве главных элементов, объединяющих представителей народа таким образом, что они образуют нацию.
Экспансия как постоянная и высшая цель политики — это центральная политическая идея империализма. Поскольку она не ограничивается простым захватом добычи или более продолжительным процессом ассимиляции покоренных, она представляется совершенно новой концепцией в длинном историческом ряду политических идей и деяний. Причиной такой удивительной оригинальности — удивительной потому, что абсолютно новые концепции в политике крайне редки, — является то, что на самом деле эта концепция вовсе не политическая, она берет свое начало в области деловых спекуляций, где экспансия означает постоянное расширение промышленного производства и экономических взаимосвязей, характерное для XIX в.
В экономической сфере экспансия являлась отражающим суть дела понятием, поскольку индустриальный рост был непосредственной реальностью того времени. Экспансия означала реальное увеличение производства используемых и потребляемых товаров. Процесс производства столь же безграничен, как и способность человека производить для самого себя, организовывать, обставлять и совершенствовать свой мир. Когда производство и экономический рост замедлялись, препятствия были не столько экономическими, сколько политическими, так как производство зависело от множества различных народов и продукты его потреблялись множеством народов, организованных в очень различные политические единства.
Империализм родился тогда, когда господствующий в капиталистическом производстве класс натолкнулся на национальные преграды своей экономической экспансии. Буржуазия обратилась к политике из экономической необходимости; ибо, если она не хотела отказаться от капиталистической системы, внутренне присущим законом которой является экономический рост, она должна была подчинить этому закону свои правительства и провозгласить экспансию конечной политической целью внешней политики.
Под лозунгом «Экспансия во имя экспансии» буржуазия попыталась (и частично преуспела в том) убедить свои национальные правительства вступить на стезю мировой политики. В какой-то момент казалось, что предложенная политика найдет естественные ограничители и уравновешивающие факторы в самом факте одновременного и конкурентного вступления на путь экспансии сразу нескольких государств. Действительно, на своих начальных этапах империализм еще мог описываться как борьба «соперничающих империй» и его можно было отличить от «идеи империи в древнем и средневековом мире — идеи федерации государств при гегемонии одного, охватывающей… весь известный мир». [276] Но такая конкуренция была лишь одним из многих пережитков прошедшей эпохи, уступкой все еще преобладающему национальному принципу, согласно которому человечество представляло собой семью государств, стремящихся опередить друг друга в плане своего совершенства, или либеральной вере в то, что конкуренция автоматически сама ставит себе определенные сдерживающие границы, с тем чтобы одна из сторон не уничтожала остальных. Однако такое благостное равновесие едва ли могло быть автоматическим исходом таинственных экономических законов и в сильнейшей степени зависело от политических и еще больше — от полицейских институтов, удерживающих конкурирующие стороны от использования револьверов. Поэтому трудно объяснить, как могла бы закончиться чем-либо иным, кроме победы одного и смерти всех остальных, конкуренция всесторонне вооруженных предприятий — «империй». Другими словами, конкуренция является принципом политики не более, чем экспансия, и так же остро нуждается в контроле и сдерживании со стороны политической власти.
276
Hobson J. A. Op. cit.
В отличие от экономической структуры, политическая структура не может расширяться до бесконечности, так как она основывается не на производительной силе человека, которая действительно безгранична. Из всех видов управления людьми и их организации национальное государство наименее приспособлено к неограниченному росту, поскольку лежащее в его основе подлинное согласие не растяжимо до бесконечности, и лишь очень редко и с трудом его можно добиться от побежденных народов. Никакое национальное государство не может идти на покорение других народов с чистой совестью, ибо таковая совесть возникает только из убеждения покоряющей нации в том, что она подчиняет варваров высшему закону. [277] Нация же воспринимает свои законы как порождение особой национальной субстанции, и эти законы не имеют силы за пределами собственного народа и собственной территории.
277
Моральные проблемы, проистекающие из веры в согласие как основу всякой политической организации, очень хорошо описаны Гарольдом Николсоном в кн.: Nicolson H. Curzon: The last phase 1919–1925. Boston; N.Y., 1934, где в связи с обсуждением английской политики в Египте говорится следующее: "Оправдание нашего присутствия в Египте базируется не на заслуженном праве победителя и не на силе, а на нашей собственной вере в наличие какого-то элемента согласия. В 1919 г. этого элемента не существовало ни в какой явно выраженной форме. В марте 1919 г. восстание египтян драматическим образом опровергло эту нашу веру".
Где бы национальное государство ни выступало в качестве завоевателя, оно возбуждало у покоренных народов национальное самосознание и стремление к суверенитету, подрывая тем самым любые искренние усилия, направленные на строительство империи. Так, французы включили Алжир в свою страну в качестве провинции, но не решились навязать арабскому народу свои законы. Напротив, они продолжали уважать закон ислама и предоставили своим арабским гражданам «персональный статус», произведя на свет бессмысленный гибрид в виде номинально французской территории, юридически — такой же части Франции, как Departement de la Seine, но населенной не гражданами Франции.
Первые английские «строители империи», уверовав в покорение как постоянный метод управления, оказались не в состоянии включить в грандиозную структуру Британской империи, а затем Британского содружества наций своих ближайших соседей — ирландцев; и когда после первой мировой войны Ирландии был предоставлен статус доминиона и полноправного члена содружества, неудача была, может быть, и менее очевидной, но столь же реальной. Старейшее «владение»
и новейший доминион односторонне отверг статус доминиона (1937 г.) и порвал все связи с Англией, отказавшись участвовать в войне. Английское правление методом постоянного покорения, поскольку оно «просто не осилило уничтожить» Ирландию (Честертон), не столько возбудило свой собственный «дремлющий гений империализма», [278] сколько пробудило дух национального сопротивления в ирландцах.278
Так выразился лорд Солсбери, радуясь принятию первого гладстоновского билля о гомруле. В последующие 20 лет консервативного (а в то время, значит, и империалистического) правления (1885–1905) англо-ирладский конфликт не только не был разрешен, но, напротив, сильно обострился. См. также Chesterton G. K. The crimes of England. 1915. P. 57 ff.
Национальная структура Соединенного Королевства сделала невозможной быструю ассимиляцию и включение в общую структуру покоренных народов; Британское содружество никогда не было «содружеством наций», оно оставалось наследником Соединенного Королевства, одной нацией, распространившейся по всему миру. В результате распространения и колонизацми политическая структура не расширялась как единое целое, а насаждалась в виде отдельных очагов, в результате чего члены этого нового федеративного образования оставались тесно связанными со своей общей родиной на основе общего прошлого и общего закона. Пример Ирландии показывает, насколько плохо было приспособлено Соединенное Королевство к строительству имперской структуры, в которой могли бы в согласии жить различные народы. [279] Английская нация обнаружила способность не к римскому искусству созидания империи, а к следованию греческой модели колонизации. Вместо покорения народов и установления у них своего закона английские колонисты селились на вновь обретенных территориях в четырех концах земного шара, оставаясь частью все той же английской нации. [280] Будет ли федеративная структура содружества, восхитительным образом построенная на реальной основе распространения по всей земле одной нации, достаточно эластичной, чтобы перевесить исконно присущие этой нации затруднения в имперском строительстве и допустить в качестве полноправных «партнеров в общем предприятии» содружества заведомо и прочно неанглийские народы, покажет время. Нынешний статус Индии, между прочим категорически отвергнутый индийскими националистами во время войны, часто рассматривается как временное и промежуточное решение. [281]
279
Почему на начальных стадиях национального развития Тюдорам не удалось вобрать Ирландию в Великобританию, подобно тому как Валуа вобрали во Францию Бретань и Бургундию, все еще остается загадкой. Можно предположить, однако, что сходный процесс был жестоко оборван кромвелевским режимом, отнесшимся к Ирландии как к огромному куску добычи, который следовало поделить между своими слугами. Как бы то ни было, после кромвелевской революции, которая для формирования английской нации имела такое же решающее значение, как Французская революция для образования французской, Великобритания уже достигла той степени зрелости, которая всегда сопровождается потерей способности к ассимиляции и интеграции, имеющейся у политического организма нации только на начальных стадиях. За этим последовало то, что было, по существу, одной большой печальной историей "принуждения, применяемого не для того, чтобы люди жили покойно, а для того, чтобы они покойно помирали" (Chesterton G. K. Op. cit. Р. 60.).
Историческое описание ирландского вопроса, включающее самые последние события, можно найти в превосходном объективном исследовании Николаса Манзера (Mansergh N. Britain and Ireland // Longman's Pamphlets on the British Commonwealth. L., 1942).
280
Весьма характерно звучит следующее заявление Дж. А. Фруда, сделанное незадолго до начала империалистической эры: "Пусть с самого начала будет утверждено, что англичанин, эмигрирующий в Канаду или в Капскую колонию, Австралию или Новую Зеландию, не теряет своей национальной принадлежности, что он так же продолжает пребывать на английской земле, как если бы он был в Девоншире или Йоркшире, и остается англичанином, пока существует Английская империя; и если бы мы потратили четверть той суммы, что мы утопили в болотах Балаклавы, на переселение и устройство в этих колониях двух миллионов наших людей, это более способствовало бы усиление основ нашей державы, чем все войны, в которые мы были вовлечены, — от Азенкура до Ватерлоо" (цит. по: Schuyler R. L. The fall of the old colonial system. A study in British free trade, 1770–1870. N.Y., 1945. P. 280–281).
281
Видный южноафриканский писатель Ян Диссельбом без обиняков выразил мнение людей Содружества на этот счет: "Великобритания — это просто партнер в общем деле… все мы происходим из одного близкого родственного корня… Те части империи, которые населены расами, не подпадающими под вышесказанное, никогда не были такими партнерами. Они были частной собственностью господствующего партнера… Можно иметь белый доминион или можно иметь доминион Индию, но нельзя иметь и то и другое" (цит. по: Carthill A. The lost dominion. 1924).
Исходное противоречие между внутренним устройством национального государства и завоеванием как политическим средством стало очевидным со времени крушения наполеоновской мечты. Именно в силу этого опыта, а не из гуманистических соображений завоевание с той поры подверглось официальному осуждению и стало играть незначительную роль в регулировании территориальных споров. Неудача Наполеона в объединении Европы под французским флагом ясно показала, что завоевание, осуществляемое одной нацией, ведет либо к полному пробуждению национального самосознания покоренного народа, либо к тирании. И хотя тирания, поскольку она не нуждается в согласии, может успешно управлять другими народами, она способна оставаться у власти, только если она прежде всего разрушает национальные институты в собственной стране.
Французы, в противоположность англичанам и другим нациям Европы, в последнее время попытались соединить ius и imperium и построить империю в римском смысле. Они были единственными, кто по крайней мере попробовал превратить политический организм национального государства в имперскую политическую структуру, веря в то, что «французская нация шагала вперед… чтобы распространять блага французской цивилизации»; они хотели включить заморские владения в национальное целое, обращаясь с покоренными народами «и как с братьями, и… как с подданными, — братьями в семье единой французской цивилизации и подданными в смысле обучения французскому просвещению и следования французскому руководству». [282] Частично это осуществилось, когда депутаты от цветных народов заняли места во французском парламенте, а Алжир был объявлен департаментом Франции.
282
Barker E. Ideas and ideals of the British Empire. Cambrige, 1941. P. 4.
См. также превосходные вводные замечания относительно образования Французской империи в: The French colonial Empire // Information Department Papers. No. 25. The Royale Institute of International Affairs. L., 1941. P. 9 ff.: "Цель состоит в ассимиляции колониальных народов во французскую нацию или, в случае более примитивных сообществ, когда это невозможно, в "ассоциировании" их, так что постепенно различие между la France metropole и la France d'outremer станет географическим, а не сущностным".