Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II

Из рыцарской доминанты естественно проистекала повышенная знаковость павловского общественного устройства, насаждение которой столь остро воспринималось современниками. Это и неукоснительное внимание к четкой регламентации публичных и частных отношений. Это и особая роль (строже всего соблюдаемая при дворе и армии) этикета, иерархии почестей, эмблемы, цвета, жеста т. д. Это, как мы уже видели на примере описания перезахоронения Петра III, и культ парада, ритуала, театральности и вообще эстетического начала в повседневном обиходе (сам Павел был наделен безукоризненно изысканным художественным вкусом, особенно в области прикладных искусств, и знатоки вот уже почти 200 лет толкуют о павловском стиле в мебели, фарфоре и т. д.).

Ярким проявлением приверженности Павла I к рыцарской идее явились его отношения с Орденом иоаннитов на Мальте. Чудом доживший до нового времени осколок объединения рыцарей-крестоносцев, католиков-иезуитов, Мальтийский Орден во второй половине 1790-х гг. оказался из-за грозных событий Французской революции в крайне тяжелом положении и вынужден был искать защиты у глав европейских монархий. Иезуиты еще в конце царствования Екатерины II обосновались в России, а с воцарением ее сына стали добиваться его участия в мальтийских делах. Павел I (уже в детских играх он представлял себя «кавалером Мальтийским») в декабре 1797 г. принял Орден под свое покровительство. С тех пор Мальта стала оказывать все большее влияние на идеологию павловского царствования, на внутриполитические дела, а отчасти даже играть роль и регулятора внешнеполитических отношений. Захват Наполеоном летом 1798 г. Мальты подтолкнул Павла I, который после воцарения, соответственно своей изоляционистской дипломатической программе 1770-1780-х гг., проводил линию на невмешательство в европейские дела, к решительному выступлению против Франции. Позже, вследствие захвата Мальты адмиралом Нельсоном в августе 1800 г., Павел I также резко разорвал отношения и с Англией.

В сентябре 1798 г. он принял Мальтийский Орден под свое верховное руководство, а в ноябре возложил на себя достоинство великого магистра Ордена. И уже в этой ипостаси Павел I издал манифест, устанавливавший «заведение Ордена „…“ в пользу благородного дворянства империи Всероссийской». Указание на достоинство «Великого магистра Ордена св. Иоанна Иерусалимского» вошло в состав общей титулатуры Павла I, изображение мальтийского креста было внесено в государственный герб, а сам крест включен в систему высших российских орденов.

Как магистр католического Ордена, покровитель иезуитов в России, Павел I неизбежно стал сближаться с папой Пием VII. Между ними установилась переписка, император пригласил папу переселиться в Россию, если враждебная политика Наполеона сделает невозможным его пребывание в Италии. Пий VII, со своей стороны, выражал удовлетворение тем, что Павел I стал великим магистром Мальтийского Ордена, и буквально за несколько недель до рокового дня 11 марта 1801 г. официально передал через дипломатического представителя России, что готов приехать в Петербург для переговоров о соединении церквей, — разговоры о такого рода намерениях Павла I почти открыто велись тогда в европейских столицах и в Петербурге. Но если они и имели под собой хоть какую-то почву, то речь шла, конечно (при всей веротерпимости Павла I) не об отказе России от православия и переходе в католичество, а о некоем союзе единодержавного российского монарха с вселенской Церковью (напомним, что близкую к этому идею вынашивал в те же годы и Наполеон, заключая конкардат с папой).

Как бы то ни было, нельзя не признать, что к концу царствования Павел I сильно преуспел на пути утверждения теократического принципа своей государственности. Начало же этому было положено им еще при своей коронации 5 апреля 1797 г., когда первым же ее актом Павел I объявил себя главой Церкви и, прежде чем облечься в порфиру, приказал возложить на себя далматин — одну из регалий византийских императоров, совмещавших, как известно, с внешней светской властью главенство над православной церковью.

Павел I искренне хотел привнести этические нормы и духовный опыт средневекового рыцарства в русский общественный уклад, в жизнь дворянского сословия. Нетрудно, однако, понять, что именно в этом чрезвычайно важном для «государственной философии» Павла I пункте она оказывалась особенно утопичной, приходя в непримиримое противоречие с реальностями эпохи. Ибо и Россия в целом при всей своей отсталости находилась не в глубоком средневековье, а в совершенно иной системе культурно-исторических ценностей, в сущности, на пороге новой цивилизации. И российское дворянство, уже достаточно неоднородное, не могло воспринять — по разным причинам, конечно, — «рыцарской» прививки: и косневшая в крепостнических предрассудках основная масса дворян-помещиков, и развращенная Екатериной II и Потемкиным верхушка столично-гвардейского дворянства, и его просвещенные слои, в наибольшей степени сумевшие воспользоваться дарованными самодержавием еще в 1760-1780-х гг. «вольностями».

Но рыцарская утопия Павла I была противоречива и внутри самой себя. Ведь рыцарство уже по определению непременно предполагает наличие определенного минимума сословных свобод личности (даже еще в рамках средневекового мировидения), ее нравственную независимость от вышестоящих по иерархии институтов, в том числе и от самого монарха. Но в той государственной системе, которую готовил для России Павел I, такое положение вещей решительно исключалось. Любое свободное волеизъявление могло натолкнуться на всевластие возвышающегося над всем самодержца — только он один обладал безграничной свободой, все остальные в одинаковой мере были ее лишены, не важно, касалось ли это бесправного мужика или знатного, титулованного дворянина. «Знатен только тот, с кем я говорю, и до тех пор, пока я с ним говорю» — в этих словах императора, сказанных французскому посланнику, вся суть павловского режима. «Отправляя, в первом гневе, в одной и той же кибитке генерала, купца, унтер-офицера и фельдъегеря», — писал крупный полицейский чин той эпохи Я. И. де Санглен, — Павел I «научил нас и народ слишком рано, что различие сословий ничтожно».

Павел I принципиально не терпел каких-либо «врожденных» привилегий или преимуществ одного сословия сравнительно с другим и все свое царствование их целеустремленно искоренял, не признавая социально-правовой самостоятельности сословий вообще.

Это не значит, что Павел был противником сословного разделения российского общества или не видел особого места дворянства в государственной организации. Нет, оставаясь по своему типу и историческим корням феодальным монархом, он полагал, что дворянство — «подпора государя» — естественный носитель рыцарских достоинств, и был озабочен, вопреки петровской Табели о рангах, проникновением в его состав выходцев из других «состояний». Единственно, что он требовал от дворян, так это их обязательной, подобно остальным сословиям, службы на благо и в пользу государства (тем самым социальная структура русского общества как бы возвращалась почти на столетие назад — к порядкам и нравам Петра I). Павел I так высоко стоял над ними, что все подданные, независимо от сословной принадлежности, по отношению к нему выступали как одна общая масса и в этом плане были между собой равны. Здесь отчетливо видно, кстати, как тесно смыкались по своим конечным политическим результатам внедряемое сверху деспотическое равенство подданных и лозунги «всеобщего равенства» революционных «низов». Недаром Н. М. Карамзин сравнивал Павла I с якобинцами.

Проявления этого равенства принимали иногда внешне весьма демократические и в России до того почти неизвестные формы. Так, первый же изданный Павлом I манифест о вступлении на престол объявлял о приведении к присяге наравне с привилегированными сословиями и крепостных крестьян — с воцарения Елизаветы Петровны, то есть более пятидесяти лет, оно к ней не допускалось, и это было заметным новшеством в государственной практике самодержавия, которое не могло пройти бесследно для крестьянского самосознания. По свидетельствам многих мемуаристов, вскоре по вступлении на престол Павел I распорядился установить на первом этаже Зимнего дворца желтый с прорезью ящик, куда любой подданный империи мог опускать свои жалобы и прошения, Павел же каждый вечер вынимал их из ящика, внимательно их прочитывал, накладывал свои резолюции об исполнении тех или иных просьб и т. д.

Желтый ящик являл собой, таким образом, некий символ стоящей в равной мере над всеми абсолютной власти императора.

Он вообще не питал пристрастий к какому-либо одному сословию или классу, ощущая себя по преимуществу государем всех сословий, всего народа — именно в этом общенациональном значении термина (из чего не следовало бы делать опрометчивый и глубоко неверный вывод о Павле I как царе-демократе).

Отсюда становятся понятны основы социальной политики Павла I, смысл которой состоял в поддержании равновесия между сословиями, известного уравнения их в правах и обязанностях. Правда, уравнивание это далеко не всегда происходило путем подтягивания нижестоящих сословий до уровня вышестоящих, иногда дело сводилось к понижению последних до уровня нижестоящих. И это было, по меткому выражению В. О. Ключевского, не «превращение привилегий некоторых классов в общие права для всех», а превращение «равенства прав в общее бесправие». Например, Павел I не наделил крепостных крестьян правом местного самоуправления с тем, чтобы хоть как-то приблизить их к привилегиям дворянства с его выборной корпоративной организацией в губерниях и уездах, а фактически ликвидировал корпоративные дворянские права на губернском уровне. Или, скажем, оставив почти в неприкосновенности институт телесных наказаний для крестьян, он вместе с тем издал указ, разрешающий применение телесных наказаний к дворянам при условии предварительного лишения их дворянского звания.

Можно теперь, как нам кажется, внести некоторую ясность в многолетние споры в исторической литературе о социальной ориентированности политики Павла I. Так, широкое распространение получил взгляд на Павла I как на типично дворянского монарха, сознательно проводившего линию на укрепление имущественного положения помещиков за счет усиления крепостнической эксплуатации. В одной из недавних работ Павел I так и назван «открытым проводником интересов крепостников-помещиков». По мнению других историков, социальная политика Павла I однозначно строилась на защите интересов крепостного крестьянства и имела отчетливо выраженный антидворянский характер.