Истории московских улиц

Мать Киреевского Авдотья Петровна Елагина была внучкой А.И.Бунина, отца В.А.Жуковского. Авдотья Петровна и Жуковский вместе росли, и поэт как старший имел на нее большое влияние. Она получила хорошее образование, имела литературный талант, интересовалась современной литературой, позже, в 1830-1840-е годы, ее московский литературный салон, по отзыву современника (К.Д.Кавелина), "в Москве был средоточием и сборным местом всей русской интеллигенции, всего, что было у нас самого просвещенного, литературно и научно образованного... Невозможно писать историю русского литературного и научного движения, не встречаясь на каждом шагу с именем Авдотьи Петровны". Постоянными посетителями салона были В.А.Жуковский, А.С.Пушкин, князь В.Ф.Одоевский, Д.В.Веневитинов, П.Я.Чаадаев, Е.А.Боратынский, Аксаковы, А.И.Герцен, Н.В.Гоголь и многие другие.

Разносторонне образованным человеком, знатоком немецкой философии и естественных наук был и отец Ивана Киреевского Василий Иванович, орловский и тульский помещик. Выйдя при Павле I в отставку в чине секунд-майора, он поселился в родовом имении Долбине. Василий Иванович Киреевский принадлежал к тому типу начавших появляться в русском дворянском обществе в начале XIX века людей, о которых грибоедовская княгиня в "Горе от ума" с возмущением говорила:

...Хоть сейчас в аптеку, в подмастерьи...

Чинов не хочет знать! Он химик, он ботаник,

Князь Федор, мой племянник.

Василий Иванович знал пять языков, имел большую библиотеку, устроил в имении химическую лабораторию, занимался медициной и успешно лечил обращавшихся к нему больных соседей и крестьян, поощрял дворовых, желающих учиться грамоте, запрещал откупщикам открывать кабаки в своем имении... Он умер в 1812 году от тифозной горячки, ухаживая за ранеными и больными в открытом на собственные средства госпитале.

Второй муж Авдотьи Петровны - Алексей Андреевич Елагин, за которого она вышла в 1817 году, отставной офицер-артиллерист, также был высокообразованным человеком. За границей, в походах 1813-1814 годов он познакомился с сочинениями Канта и Шеллинга и возвратился в Россию их почитателем.

Иван Киреевский и его младший брат Петр, впоследствии известный этнограф и фольклорист, составитель классической серии сборников русских народных песен, росли и воспитывались в атмосфере широких умственных интересов, высокой нравственности и гуманизма.

Елагины жили круглый год в имении в Долбине, и учителями Ивана Киреевского до 14 лет были мать и отчим. Они воспитали в нем интерес к литературе и философии.

Встретившись у Мерзлякова, Кошелев и Киреевский обнаружили, что у них много общего как в сфере знаний и интересов, так и в убеждениях и нравственных принципах. И еще, что было особенно важно, все их занятия и поступки, и вообще отношение к миру были пронизаны одним эмоциональным состоянием, характерным для той эпохи, - патриотическим романтизмом, любовью к отечеству и к народу - спасителю отечества в недавней войне. Они были старшими в том поколении, к которому принадлежал и А.И.Герцен.

"Рассказы о пожаре Москвы, о Бородинском сражении, о Березине, о взятии Парижа были моею колыбельной песнью, детскими сказками, моей Илиадой и Одиссеей, - пишет Герцен в "Былом и думах".
– Моя мать и наша прислуга, мой отец и Вера Артамоновна (няня.
– В.М.) беспрестанно возвращались к грозному времени, поразившему их так недавно, так близко и так круто. Потом возвратившиеся генералы и офицеры стали наезжать в Москву. Старые сослуживцы моего отца по Измайловскому полку, теперь участники, покрытые славой едва кончившейся кровавой борьбы, бывали у нас... Тут я еще больше наслушался о войне...

Разумеется, что при такой обстановке я был отчаянный патриот и собирался в полк".

Киреевский и Кошелев были старше, они не только слушали рассказы о войне и воспламенялись ими, но и думали. Их патриотизм не исчерпывался военным мундиром.

Их краем коснулось движение декабристов. По возрасту Киреевский и Кошелев не могли еще войти в тайное общество, но они были знакомы с некоторыми из его членов, знали их мечту о социальной справедливости, жажду активной деятельности и готовность к жертвенному служению отечеству и народу.

Кошелев присутствовал на одном из декабристских собраний у своего троюродного брата Нарышкина и слышал, "как Рылеев читал свои патриотические Думы, а все свободно говорили о необходимости покончить с этим правительством". Этот вечер произвел на Кошелева, как он сам признается, "самое сильное впечатление", и он рассказывал о нем Ивану Киреевскому и другим друзьям, к тому времени составлявших их кружок.

Кружок сложился из соучеников, которые вместе с Кошелевым и Киреевским брали уроки у профессоров, слушали лекции в университете, готовились к сдаче экзамена для поступления на службу. После экзамена они были приняты на службу в Московский архив иностранных дел с чином актуариуса, специально придуманного для них архивным начальством, а по общей Табели о рангах равному чину 14-го класса, самому низшему чину - коллежского регистратора. Впрочем, для молодых людей важен был не чин, а сам факт зачисления на государственную службу.

В этот дружеский кружок, кроме Киреевского и Кошелева, вошли князь В.Ф.Одоевский, Д.В.Веневитинов, М.П.Погодин, В.П.Титов, С.П.Шевырев, И.С.Мальцев, Н.А.Мельгунов, С.А.Соболевский. Все они оставили заметный след в русской истории и культуре как литераторы, общественные и государственные деятели, а главное - они стали зачинателями новой эпохи развития русской общественной мысли, характеризующейся ее обращением к общефилософским проблемам.

Московский острослов С.А.Соболевский назвал молодых людей, служивших в Архиве иностранных дел, "архивными юношами". Москва подхватила это название.

"Архив, - вспоминает Кошелев, - прослыл сборищем "блестящей" московской молодежи, и звание "архивного юноши" сделалось весьма почетным, так что впоследствии мы даже попали в стихи начинавшего тогда входить в большую славу А.С.Пушкина".

Кошелев имеет в виду строки из седьмой главы "Евгения Онегина":

Архивны юноши толпою

На Таню чопорно глядят...

"Архивного юношу" Пушкин собирался сделать героем своего прозаического произведения - романа, в его набросках (роман остался ненаписанным) фигурирует "один из тех юношей, которые воспитывались в Московском университете, служат в Архиве и толкуют о Гегеле", "одаренных убийственной памятью, которые всё знают и которых стоит только ткнуть пальцем, чтоб из них потекла их всемирная ученость".

Друзья посещали московские литературные кружки и салоны, но одновременно создали свое общество. "Оно собиралось тайно, - рассказывает о нем Кошелев, - и о его существовании мы никому не говорили... Тут господствовала немецкая философия, то есть Кант, Фихте, Шеллинг, Окен, Геррес и др. Тут мы иногда читали наши философские сочинения; но всего чаще и по большей части беседовали о прочтенных нами творениях немецких любомудров".

Занятия философией соединялись с живейшим вниманием к социальным проблемам России. "Много мы... толковали о политике", - замечает Кошелев. С получением известия о смерти Александра I, в период междуцарствия и толков о близком выступлении тайного общества, целью которого является "благо отечества", и прежде всего отмена крепостного права, "мы, немецкие философы, - пишет Кошелев, - забыли Шеллинга и компанию, ездили всякий день в манеж и фехтовальную залу учиться верховой езде и фехтованию и таким образом готовились к деятельности, которую мы себе предназначили".

Они называли свой кружок "Обществом любомудрия", так переведя на русский язык слово "философия", и вошли в историю под названием "любомудров". Необходимо отметить, что их любомудрие соединяло в себе абстрактное философское мышление со стремлением к конкретной деятельности на различных поприщах, но освященной единой целью.

В конце 1820-х годов 25-27-летние любомудры - по понятиям того времени уже зрелые, взрослые люди - определились в своих профессиональных занятиях и служебной карьере.