Истории от первого лица (Повести. Рассказы)

— Что с тобой, крошка? — спросил я.

Она не ответила. Я снова спросил. И вдруг ее как бы прорвало.

— Ты — эгоист, который привык считаться только с самим собой, я это поняла в магазине!

И еще много всяких слов она бросала мне в лицо и, скажу по совести, была такая хорошенькая, глаза горят, щеки пылают, что я не выдержал, схватил ее, стал крепко целовать в гневные, злые глаза, в горячие щеки…

Мы прожили с Таей около двух лет, когда случилась наша первая, по-настоящему серьезная ссора. До того у нас бывали всего лишь размолвки, которые в общем-то кончались миром.

Следует сказать, что первая наша серьезная ссора внешне ничем особенным не отличалась. Коротко говоря, дело обстояло так: у меня было скверное настроение и я холодно встретил тетю Зину, мамину сестру.

Что сказать о тете Зине? Не так уж много. Она считалась в семье неудачницей. В то время как Ника (так сокращенно звали мою мать, Веронику Кузьминичну) стала ученой, защитила сперва кандидатскую, потом докторскую, тетя Зина не хотела учиться и бегала на свидания со своими поклонниками.

Видимо, она была некогда хорошенькая, этакая белокурая, розовая, вся в ямочках пампушечка. Моя мать была в отличие от нее некрасивой, нескладная, с плохим цветом лица, а тетя Зина отличалась свежестью, блеском глаз, длинными, чуть ли не до колен волосами.

Мать встретила моего отца, они поженились, потом родился я, и тетя Зина переехала к нам, чтобы помогать моей матери управляться с хозяйством.

Потом у нас появилась старуха, ставшая не только моей нянькой, но и взявшая все хозяйство в свои руки, добрый ангел нашего дома, а тетя Зина, почувствовав себя свободной от каких бы то ни было обязательств, согласилась немедленно выйти замуж за одного из своих самых преданных обожателей.

Однако брак не был удачным. Муж тети Зины пил без просыпу и спустя примерно десять лет умер от цирроза печени. А тетя Зина спустя год вышла снова замуж и снова неудачно, муж оказался эпилептиком.

Промучившись с ним около семи лет, тетя Зина в конце концов похоронила его и решила больше никогда и ни с кем не связывать свою судьбу.

Она поступила регистраторшей в поликлинику и приохотилась давать всевозможные медицинские советы решительно по всем вопросам, касающимся здоровья; когда ее спрашивали, какое отношение она имеет к медицине, она отвечала скромно:

— Самое непосредственное. Я — средний медицинский персонал.

Но обычно не вдавалась в подробности, и некоторые считали ее врачом, не успевшим получить диплом, а кое-кто даже тибетской знахаркой-травницей, поскольку тетя Зина, советуя, как излечиться от той или иной болезни, отдавала предпочтение прежде всего травам.

Мать по-своему жалела ее. Что значит «по-своему»?

Мать оставалась верна себе, врожденной сухости своей натуры. Ничем не выказывая сочувствия или жалости, она, однако, каждый раз, когда приходила тетя Зина, первым делом стремилась накормить ее, потом, когда тетя Зина уходила, совала ей в карман пальто десятку, а порой даже двадцатипятирублевку.

В тот день мать отказала мне в покупке польской палатки.

Палатка продавалась по случаю, была великолепного оранжевого цвета, и я чувствовал, что, если у меня появится это матерчатое чудо, сияющее, словно солнце, в котором помещались две раскладушки, тумбочка и фонарь на стене, я обрету подлинное, неподдельное счастье. Но мать сказала:

— Извини, голубчик, у меня нет денег…

Я обиделся, но тут же решил, что следует спрятать свою обиду, и попытался уломать мать еще раз.

Я улыбнулся самой своей чарующей улыбкой и, глядя на нее так, как некогда в детстве, наивно и восторженно, сказал:

— Чтоб у тебя не было денег? Фарадейчик, мой дорогой, такого не может быть!

Однако мать оставалась неумолимой. Пришла с работы Тая, я стал просить ее:

— Тайка, помоги, может быть, тебе удастся уломать нашего Ломоносова!

Но Тая — странные существа эти женщины, и кто их только поймет! Ведь я же не сомневался, что мать для нее совершенно чужая, внезапно нахмурилась и сказала:

— Не буду я ничего просить! И как тебе только не совестно?

Я все еще держался из последних сил.

— Девочка, если бы ты увидела эту палатку!

Но Тая не стала меня слушать, побежала открывать дверь, потому что раздался звонок.

Явилась тетя Зина. Как всегда улыбающаяся и заискивающая.

Мать считает, что мы с нею похожи, у обоих одинаковые улыбки. Я посмотрел на ее поблекшее лицо, на медоточивые, походившие на финики глаза, и вдруг во мне поднялось дикое раздражение против нее.

Неужели, подумал я, мы с нею похожи? И у меня такая же, как у нее, сладкая улыбка, словно стакан чаю с шестью кусками сахара?

И еще я подумал о том, что мать непременно сунет ей в карман некую дань, а мне, единственному сыну, своей отраде и надежде, она отказала в просьбе, такой, в сущности, пустяковой…

Тетя Зина между тем ничего не замечала. Расцеловалась с матерью, с Таей, потом подошла ко мне.

— Здравствуй, милый мальчик, — сказала она.

— Здрассте, — ответил я и отвернулся от нее.

Мимоходом я увидел, как Таино лицо мгновенно вспыхнуло, яростно сверкнули глаза.

Но тетя Зина ничего не желала замечать. Приподнялась на цыпочки, я же много выше ее ростом, и попыталась обнять меня, но я поспешил освободиться от ее объятий. Тетя Зина (недаром ее в семье считали недалекой) обернулась к матери, спросила огорченно:

— Что с ним, Никуся?

— Не обращай внимания, — ответила мать. — Плохой характер играет…

Тетя Зина заискивающе улыбнулась.

— Правда?

Мать посмотрела на меня, глаза ее за стеклами очков казались необычно злыми. Она медленно отчеканила:

— Напряги свои актерские способности, Валя. Ты меня, надеюсь, понял?

— Понял, — сказал я. — Только мне почему-то неохота напрягать свои актерские способности.

— А я требую! — мать слегка повысила голос.

— Успокойся, Никуся, не кричи на него, — сказала тетя Зина. — Он же хороший мальчик!

Она подошла ближе и стала гладить меня по плечу, по-прежнему улыбаясь искательной, какой-то удивительно нелепой улыбкой.

Я не выдержал, закричал:

— Отстаньте от меня, я вас не выношу! Неужели вы не понимаете, что вас все терпеть не могут?

Тут мать вмешалась, закричала что есть сил:

— Вон! Сию же минуту вон отсюда, немедленно!

И я убежал. Отправился в следующий подъезд, там жил Мика, мой школьный товарищ, и остался у него ночевать и вернулся домой только к вечеру, на следующий день.