Истории СССР

Мне казалось, что усыпив мою бдительность, она начнет делать мне уколы. В голодное послевоенное время дети много болели и их постоянно лечили уколами. Но постепенно проделки Иванушки-дурочка или Емели захватывали всё моё воображение.

Когда мы устроились на новом месте, мама решила забрать из деревни бабушку со своей младшей сестрой Люсей. Мама работала в больнице у Тучкова моста. Когда приехала бабушка, мы в уголке коридора устроили кладовку с дарами из дедушкиного амбара. В минуты одиночества и тоски я засовывал голову в кладовку и дышал запахом антоновских яблок, мёда и разных трав, переносящих меня в моё детство.

С приездом бабушки моя жизнь приобрела новое расписание. Я уже не сидел один во дворе в ожидании, когда вернутся с работы отец и мать, и часами глядя на шпили дома в готическом стиле на пятой линии. Дом виднелся в глубине двора, и я представлял себе что это замок, где живет принцесса. Мы с бабушкой гуляли по линиям Васильевского острова и изучали местность, которая должна была стать нашей новой родиной. По Среднему проспекту ездили трамваи, истошно визжа на поворотах своими железными колёсами. Машины разгоняли гудками прохожих, по своей рассеянности бросавшихся под колёса, перебегая улицу в запрещённых местах. Но самую большую радость я испытывал, когда слышал цокание копыт и долго бежал за телегой, запряжённой лошадкой с красивой упряжью, сверкающей на солнце десятками кругленьких латунных заклёпок. Гужевой транспорт был самой тесной связью с нашей прежней жизнью.

Вскоре мы набрели на Андреевский рынок. От него пахло деревней, и жизнь обретала знакомые вкусы и не казалась такой чужой и казённой. Торговые люди приезжали на рынки из окрестных сел и деревень, и бабушка искала, нет ли среди них земляков. Гонимая войной, семья давно покинула Опочку и скиталась по чужим местам, но часть родных осталась в оккупации под немцем. Кто-то из торговцев оказался родом из Пскова, и она стала расспрашивать его, не слышал ли он чего-нибудь о брате ее Иване и сыночке Анатолии, не объявлялись ли они где-нибудь в родных местах? И хоть она получила похоронку на сына, но верить в это не хотела и ждала чуда.

Рядом с рынком возвышался колокольней Андреевский собор, но люди превратили его в какое-то новое учреждение, от которого веяло холодом и злобой. Входить туда было нельзя. На углу Малого проспекта и 7-й линии стояла разрушенная и осиротевшая церковь Благовещения. Вокруг нее был сквер и играли дети. На углу Среднего и нашей 3-й линии в здании Лютеранской кирхи Святого Михаила громыхали станки какого-то завода, а на Съездовской линии зиял темными окнами собор Святой Великомученицы Екатерины.

Еще дальше на набережной Невы в церкви Успения Божией Матери дверь была открыта, и мы вошли с надеждой помолиться. Роспись стен рабочие замазывали белой краской. Весь церковный пол был залит цементом. В церкви строили каток для фигуристов. Бабушка начала рыдать и читать молитвы. Измазанные краской рабочие выгнали нас на улицу. Бабушка долго плакала и сквозь рыдания щебетала: «Господи, помилуй нас грешных».

Вечерами бабушка вязала и рассказывала мне сказки. Из деревни она привезла с собой толстую книгу, но картинок в ней не было, а читать, ни она, ни я не умели. Эта книга лежала «мертвым» грузом. Бабушка мечтательно говорила, что когда я вырасту и пойду в школу, тогда я все в ней прочитаю. Эта отдаленная перспектива меня радовала мало, и я уговаривал ее рассказать мне сказку или какую-нибудь старинную историю из ее жизни.

По воскресным дням у мамы и папы был выходной. Они отсыпались после тяжелой трудовой недели. Чтобы им не мешать бабушка выставляла нас с Люсей гулять во двор, а потом выходила сама, и мы шли в церковь. Церковь находилась на другом берегу Невы, на Петроградской стороне — Успенский собор Равноапостольного Князя Владимира. Долго уговаривать меня нужды не было, и причина этого крылась вот в чём. Вышло так, что к своим пяти годам я ужасно боялся смерти. На нашей улице прямо на моих глазах автобус задавил пацана из нашего двора. Обычно дети нашего дома играли в своем дворе. Двор был узкий и завален поленницами дров. Можно было играть в прятки, пятнашки, колдуны, пристенок или на спор, кто смелее, прыгнуть с крыши дровяного сарая. Однажды зимой я прыгнул из окна второго этажа и стал чемпионом двора по смелости. В мяч играть соседи запрещали, потому что мы часто били им стёкла. Для игры в мяч мы ходили на школьный двор напротив нашего дома через улицу. Можно было покататься на «колбасе» трамвая. На остановке нужно было подсесть на любой торчащий предмет или выступ вагона и трястись по Среднему проспекту, пока кондуктор тебя не сгонит.

По нашей улице изредка проезжал автобус маршрута № 44. Мама все время просила меня переходить улицу осторожно. Зимой улицу заносило снегом, а снег укатывало машинами до невероятной скользкости. Мальчишки постарше придумали забаву — скользить за автобусом, ухватившись как-нибудь за автобус. На повороте со Среднего проспекта, где автобус замедлял ход, пацаны цеплялись длинными проволочными крючьями за задний бампер и тащились за автобусом, кто на коньках, кто на подошвах своих ботинок.

В ту злопамятную зиму я, как обычно ждал, когда пройдет автобус, чтобы перейти улицу. Когда автобус поравнялся со мной, я увидел, как пацан, тащившийся за автобусом на коньках, подскочил на кочке и, вперед ногами, ускользнул под колеса. Когда автобус отъехал, на снегу лежал этот мальчик с раздавленной головой в луже крови. Как из-под земли собралась толпа зевак и смотрела на мертвого мальчика. Спасти и помочь ему уже никто не мог.

Мне стало плохо, меня затошнило, и я несколько дней бредил с высокой температурой. Пацана хоронили всей улицей, но скоро об этом все забыли и снова цеплялись и скользили за автобусом. Но не я. Я запомнил этот кошмар на всю жизнь. Смерть стала для меня ощутимой, свирепой карой.

На улицах после войны было много инвалидов. Особенный страх на меня наводили полулюди, люди без обеих ног. Они не ходили, а ездили на дощечках с колесиками из подшипников, опираясь о землю деревянными колодками. Дома мои родные часто вспоминали и горевали об убитых на войне родственниках. Бабушка плакала о своем сыне Толе и муже Якове. Мама горевала о своем первом муже Еремее. К нам в гости часто приезжал его брат Вася с женой Валей, и тогда за столом дело доходило до слез и долгих рыданий.

Я тоже горевал о них, но ужас у меня вызывала мысль о том, что когда-нибудь умру и я. Тогда я спрашивал папу, вернемся ли мы когда-нибудь после смерти на Землю?

— Нет — твёрдо отвечал папа.

— Никогда?

— Никогда!

— Никогда, никогда, никогда???

— Никогда, никогда, никогда!!!

Мне становилось так страшно, что я боялся на ночь закрывать глаза.

Бабушка меня успокаивала:

— Не бойся, внучек. Когда мы умрем, мы попадем в Царство Небесное. Там живет Боженька с ангелами и святыми. Там хорошо!

— А где это?

Бабушка показывала на небо. Действительно там было хорошо. Под голубыми небесами плыли пышные, как французские булки, облака, щебетали птички. Иногда шел дождь. Тогда бабушка говорила, что Боженька с ангелами плачут о нас. Когда гремел гром — по небу ехал Илья-пророк на колеснице. Вечером царство небесное сияло мириадами звезд, и загадочно улыбалась луна. Там везде, конечно, жили люди. Те — умершие, хорошие. Потому что плохих в аду жарили в котлах внутри вулканов.

И вот, однажды, в пятый день моего рождения, бабушка повязала чистый платок и сказала:

— Пойдем в церковь причащаться.

— Не хочу.

— Пойдем. Я тебе Царство Небесное покажу. И Боженьку.

— А там есть?

— Есть.

Я пошел.

К Тучковому мосту от нашего дома можно было дойти двумя путями. Первый, по Среднему проспекту мимо универмага, где стояло чучело медведя, мимо рыбного магазина, где в витринах стояли аквариумы с живыми карпами и было много других соблазнов. Мы пошли вторым путем, потому что опаздывали на службу. Он был более короткий и шел через банный проходной двор, узкий и темный. По двору ходили красные распаренные люди с вениками. Пахло сыростью, и вспоминались, как наказание, банные дни с длинными очередями, горячей водой и жесткой мочалкой. Баня была единственным местом, где можно было отмыть нательную грязь, скопившуюся за неделю. В нашей подвальной квартире был туалет и одна чугунная раковина с краном, из которого текла ледяная вода.