Истории СССР
Шрифт:
Долг Евтушенко
Евгению Евтушенко — поэту и хулигану
Понятие о чести, честности и достоинстве мама вливала в меня со своим молоком. Давалось ей это не легко, но результат был, в итоге, положительный. Врал я редко. Не воровал никогда. Обманывал только злых, тупоголовых человеков. Может быть, я думаю о себе лучше, чем есть на самом деле. То есть грех творю не в ведении. Заплатил человеку за его хороший труд малую цену и не знаю, что это и есть воровство.
Врать я умел с раннего детства. Врал хорошо. То есть мне часто верили. Мама поражалась моей способности обвести её вокруг пальца. Она умоляла меня не врать. Но я не мог. Жизнь постоянно вынуждала. Записи учителей в дневнике с предложением прийти родителям в школу я не стирал, как многие придурки, думающие, что родители настолько глупы, что не разглядят грязной подтирки. Я бросал весь портфель с дневником в лужу и проверял, чтобы запись расплылась без следа. Я уже тогда понимал, что умный человек мог
Случилось это жарким летним днём 1993 года. В Санкт-Петербург на творческий вечер приехал из Америки поэт Евгений Евтушенко. Организовал его творческий вечер мой приятель из Международного Культурного Центра Валера Матвиенко и, памятуя о моей любви к поэзии, пригласил меня. Вечер был замечательный. Огромный зал «Октябрьского» был переполнен. Евгений Александрович, истосковавшись по Родине в американском изгнании, давно не выступавший перед родной, любящей его публикой, искрился стихами и люрексом.
После концерта я оказался в числе приглашённых на товарищеский ужин в «Асторию». Народу было не много. Ближний круг Валерия. Анатолий Александрович Собчак говорил тёплые слова и провозглашал бравурные тосты. Его старшая дочь Татьяна прочитала наизусть несколько ранних стихов поэта, доказывая, что на Родине его не забыли. После ужина мы вышли на Исаакиевскую площадь, вдохнуть полной грудью свежий невский воздух и полюбоваться питерской белой ночью. Благоухала сирень. Пели соловьи. Евтушенко жаловался Собчаку о своих трудностях проживания и работы в Америке. Его советник Владимир Владимирович всё записывал и запоминал. Краем уха я услышал, что его жене Маше не устроиться на работу без диплома, признанного в США, а американскому профессору платят за такие же лекции в десять раз больше, чем ему. Анатолий Александрович вяло посочувствовав, пропустил намёк мимо ушей и, воспев талант поэта, с миром удалился по пустынной улице. Меня Евтушенко ни о чём не просил. Я был человеком «посторонним». Тогда по рекомендации своих товарищей спортивной юности Вовы Путина и Вити Минакова я работал в Международном культурном центре на проекте по подготовке Игр Доброй Воли Тедда Тёрнера. Мне стало неловко за моих земляков, увильнувших от помощи. Я вспомнил притчу о самаритянине и решил помочь поэту, со стихами которого переносил тяготы бытия. Я переспросил Евгения Александровича, правильно ли я понял проблему, и обещал ему помочь. Двигало мною только чувство сострадания. Вспомнилась и совместная работа на его фильме про российского гения Константина Циолковского, и «Красная площадь» о военном безвремении в тылу. Евтушенко без особых надежд выслушал моё обещание и подарил мне свою книгу «Нет лет» с дарственной надписью.
Весь следующий день я метался по городу, поднимая все свои связи. В обмен на содействие, пообещал американцам из киногруппы БиБиСи продать Родину. Ну если не всю, то ту часть, которая ещё осталась. Решение проблемы я нашёл. Для этого нужно было пожертвовать своим чувством честности и переступить через порог недозволенного. А кто этот порог сделал? Преступники и убийцы, которых вся страна славословила семьдесят лет, а сегодня попирает ногами. Остались ещё только пороги, ими настроенные. И я его перешагнул. В стране бушевала вольница. Сделать это было не сложно, сказав себе, что я, как все. Чем я хуже. Все пьют и я пью. Все курят и я курю. Все воруют и я ворую. Все продают Родину и я продам. Всё в рамках общепринятого. Те, кого в Москве клеймят многожёнцами и развратниками, в Казани и Грозном уважаемые люди. Не дорого этот народ стоит, чтобы хранить ему клятву. Сам-то он и царя продал, и Христа и Антихриста. Посоветовался со своим духовником. Духовник не обрадовал, сказав, что Истина для всех одна, и что под меня Евангелие переписывать не будут. Сказал, чтоб решал я всё наедине со своей совестью.
Приняв грех на свою душу, я исполнил обещанное. Евгений Александрович широко открыл глаза, сказав, что помнит мало исполненных обещаний, сделанных людьми даже по трезвости. А по его мнению мы вчера расстались, плохо осознавая происходящее. Он принял мои обещания за пьяный бред. Немного смутившись, он спросил меня, чем он может меня отблагодарить. Без ложной лести я уверил его, что он уже со мной расплатился сторицей. Мы распрощались и не встречались больше никогда.
Дали мне за мой подвиг два года… условно. Ихняя честь в чёрном пеньюаре долго меня стыдила, а когда в своём последнем слове посетовал на грабеж и развал страны ударила молоточком. Я обещал исправиться. Но как только я слышу в эфире его голос, меня переполняет чувство гордости. Не стыда, не желания раскаяться, а гордости. И только его строки соединяют нас незримо в пространстве. Он жив и я жив. И мы друг друга вспоминаем иногда.
Идут белые снеги, как по нитке скользя.
Жить и жить бы на свете, но наверно нельзя.
Идут белые снеги, аж до боли светлы.
И мои и чужие, заметая
следы.
Высокий Абдулов в чёрных ботинках
Было это летом. Жарким летом 1982 года. Никитка приехал на свою творческую встречу во Дворце молодёжи. После выступления перед зрителями приехали ужинать в «Асторию». ««Астория»» у артистов была любимой гостиницей. Жилось там веселее и вольготнее. Артисты практичные и занятые селились в «Октябрской», что напротив Московского вокзала. А гуляки предпочитали «Асторию». Ментура и таптуны там были покладистей. Главный администратор, Анна Григорьевна, встречала артистов в холле лично и, расцеловавшись с ними как с близкими родственниками, безобразничать позволяла по полной программе. После того, как директор отваливал по своим делам, она оставалась в отеле полновластной хозяйкой. Когда в полночь ресторан «Зимний сад», истощив запасы еды и питья, закрывался, остатки гуляк переползали в валютный бар. Даже там кадровый бармен из КГБ опускал свои веки и позволял народным и заслуженным артистам расплачиваться неизвестно откуда взявшимися долларами, а то и вообще брал у них в уплату русские рубли.
В тот вечер, недавно вернувшийся из Финляндии Никита, решил удивить компанию и вальяжно протянул бармену золотую пластиковую карту VISA, объявив, что сегодня он всех угощает. Бармен долго тёр картой по своей кассовой машинке, но денег на счёте Михалкова не появлялось. Никита сделался возмущённым и косо мне подмигнул. В те времена пластиковые карты были большой редкостью и, чтобы не опозориться, бармен, убеждённый Никитой в том, что его машинка сломана, списал всё на счёт заведения. А Никита, торжествующе поднял тост за систему Станиславского и Немировича-Данченко! Когда бармен Паша в половине четвёртого утра закрыл за нами дверь своего питейного заведения, гулким эхом разнесся по коридорам «Астории» его отчаянный стон «Не верю!»
Компания спившихся в клубок друзей потащилась в номер самого хлебосольного и продолжала пир. Тут важно было запастись горючим. Самым верным источником огненной воды в те времена в СССР были таксисты. У них всегда и без проблем можно было прикупить бутылку водки. В тот приснопамятный вечер сидели у Абдулова. Саша сетовал, что на парижских гастролях недоумок-продюсер подарил ему, премьеру театра, авторучку с золотым пером, а Коле Караченцову вожделенный для Саши видик. Его одноместный номер на втором этаже «Астории» выходил окнами на сквер у Исаакиевского собора и из окна приятно тянуло ночной прохладой. За стол, стоявший посреди комнаты, уселись человек шесть. Двое из них, Саша Адабашьян и Серёжа Соловьёв, едва торчали из-за стола. Росточка они были невеликого, да ещё уселись на диван.
Пропустив по рюмочке, начали мерить их ростом, приставляя спиной друг к другу. Двери номера были открыты и время от времени коридорные развозили по номерам погруженных в коляски для чемоданов, пьяных финнов. Отмерив высоту Адабашьяна и Соловьёва без каблуков и накатив по сто граммов, Саша Филипенко предложил приступить к замерам высшей касты. Михалков припал спиной к Абдулову и в воздухе повисла тишина. Их головы маячили на одинаковом уровне. Быстро взглянув на каблуки, заставили снять чёрные ботинки и остаться в носках. Приём не принёс желаемого финала. Рост был равный. Тогда Абдулов прыгнул на стол и заорал, что он выше. Дружный хохот разбудил всех интуристов, строго придерживавшихся распорядка дня. Пришла Анечка и вежливо попросила смеяться потише. Абдулов обнял её за талию и усадил на диван. Через две минуты она сама ржала громче пожарной сирены, забыв про чопорных англичан и фривольных французов. Между тем, водка закончилась. Разойтись по номерам и забыться сном бунтующая мысль советской интеллигенции ещё не позволяла. Решили послать гонца за бутылочкой. Пока спорили, кому отправиться на закупку на ночные улицы Питера, Никита забрался на шкаф и лежа на боку лукаво улыбался Абдулову. Крыть было нечем. Под дружный смех друзей поверженный Саша вышел из номера и отправился за водкой. Аня принесла нам на закуску домашних пирожков с капустой. Адабашьян запер их в холодильнике и стоял на стрёме, чтобы их не съели раньше времени. А время медленно текло под аккомпанемент анекдотов. Вдруг в окне появилась люлька автокрана, в которой с гордо поднятой головой стоял Саша Абдулов, поддерживаемый электромонтёром. Они медленно проплыли вверх и спускаясь вниз остановились на уровне окна. Споры о его победоносной высоте были неуместны. Даже с учётом каблуков чёрных ботинок.
Было это летом. Жарким летом 1994 года в Москве проходил Международный Московский кинофестиваль. Бассейн «Москва» зиял на месте храма Христа Спасителя, взорванного в 1931 году по приказу И.В. Сталина, огромной мутной хлорированной лужей. Я работал в студии ТРИТЭ Никиты Михалкова его заместителем и судорожно искал деньги для проектов и замыслов Мастера. Никита отмокал в банях Нижнего Новгорода после изнурительных съёмок «Утомлённых солнцем». Нижегородская братва принимала его с должным радушием. За время съёмок, большая часть которых проходила в Нижегородской губернии они с Михалковым стали корешами. Александр Абдулов подружился с Отариком, Шабтаем и много лет был президентом Московского кинофестиваля и рулил большими деньгами. На первый взгляд бредовую идею Никиты прислать в Нижний Новгород гостей кинофестиваля на прогулку по Волге, Саша поддержал и заплатил нам за это огромные деньги — тысяч четыреста зелёных. Студия ТРИТЭ облегчённо вздохнула. Выплатили людям долги по зарплате за три месяца. Никита заказал колокол для церкви в Аксинино, на Николиной горе от семьи Михалковых.