История человечества. Восток

Для того чтобы сдаться, нам нужно было лишь помахать крыльями перед американским летным полем. «Я снова выйду в эфир через два часа», – сообщил нам голос. Затем зазвучала популярная в Японии песенка «Старый дом в Кентукки». Много раз я испытывал тоску по таким песням, желание перестать воевать. Много раз мне казалось, что нет ничего важнее мира. Мира любой ценой. Доходило даже до того, что я планировал побег из Хиро. Но в любом таком плане серьезной проблемой становилось топливо. Я хотел ночью оглушить охранника и надеть его форму, чтобы перенести топливо ведрами из хранилища к своему самолету. Если бы кто-нибудь застал меня за этим занятием, я сказал бы, что на складе образовалась течь и мне приказали просто перенести бензин. Поднявшись в воздух, я направился бы в Сайпан, и уже никто не мог бы остановить меня. В этом я был уверен.

Но сейчас… глядя на смерть и разрушения, царившие в Хиросиме, узнав, что враг уничтожил Нагасаки… Да, пусть голос по радио говорил правду, но мне хотелось перегрызть этому человеку глотку. Я ненавидел врагов. Появись сейчас в небе американский самолет, я сделал бы все, чтобы его уничтожить. Моя жизнь уже не имела никакого значения».

Кувахара не знал, что несколькими днями ранее японская подводная лодка под командованием одного из опытнейших подводных асов Хасимото Мотицура, несшая на борту несколько «человекоторпед» кайтэн (до сих пор загадка, использовались ли они при этой атаке), потопила американский тяжелый крейсер «Индианаполис», за три дня до своей гибели доставивший на остров Тиниан ядерные заряды. Если бы эта роковая для американцев встреча состоялась ранее – конечно, это не спасло бы империю от поражения, но десятки тысяч жителей двух японских городов остались бы живы… Кстати, именно одному из уцелевших камикадзе принадлежит фраза, подхваченная репортерами после войны. Летчик не стал пытаться объяснить или оправдать свои действия и поступки своих собратьев по корпусу. Он просто сказал в ответ на заявления американских военных о негуманности использования камикадзе и о том, что эта тактика является варварской: «Неужели атомная бомба более гуманна?» В этом его горячо поддержал честный и прямой американский адмирал Уильям Лихи, заявивший, что именно США опустились до «этического стандарта варваров средних веков».

Но так или иначе, для каждого камикадзе сомнения когда-либо заканчивались, и для многих наступал их День. Как правило, перед вылетом летчики последний раз завтракали (обедали, ужинали). Очень часто летчики помогали механикам заранее готовить свои машины к вылету, освобождая их от не слишком нужных деталей, которые могли пригодиться будущим пилотам и ремонтникам. Уже на самой взлетно-посадочной полосе проводилась последняя церемония прощания, которая не раз попадала в объектив кинокамеры и была достаточно подробно описана очевидцами. Летчики повязывали белые налобные повязки из ткани (хатимаки), на которых часто было изображение восходящего солнца с лучами, а также разные надписи наподобие «Семь жизней за императора!». Повязки были напоминанием о самурайских временах, когда они надевались под шлем, дабы пот не заливал в бою глаза (самая распространенная версия их предназначения). На летном поле накрывался небольшой столик с белой скатертью, на котором стояли несколько чашечек с сакэ. Их подавали перед стартом каждому пилоту, и пилоты, поклонившись, выпивали их. Часто этот ритуал проводили лично командиры частей, а при возможности – и сам основатель корпуса камикадзе Ониси Такидзиро или командующий 5-м воздушным флотом, в состав которого входили морские камикадзе, вице-адмирал Угаки Матомэ. При этом каждому летчику пожимали руку, желая успешно спикировать на цель. Кинокамера фиксировала молодые лица – смеющиеся и мрачные, немного растерянные и сосредоточенные. Впрочем, в последние недели войны церемонию сокращали или вовсе отменяли. С собой в последний полет камикадзе брали самые разные вещи – фотографии родных, игральные карты, талисманы, приносящие удачу, подарки родных.

Летчикам нередко вручался короткий меч вакид-заси в ножнах, что символизировало несокрушимый боевой дух самурая. Внешне летная форма камикадзе не отличалсь ничем, кроме пуговиц с выбитыми на них изображениями цветов вишни. Перед вылетом камикадзе, как правило, оставляли родственникам обрезок ногтя и прядь волос, помещая их вместе с последним письмом в деревянную нелакированную шкатулку. Эти реликвии могли использоваться для символического погребения воина в храме Ясукуни, где также устанавливалась медная поминальная табличка с именем погибшего и ставшего гунсином – «военным божеством-покровителем». С собой на последнее задание нередко брали и вовсе необычные вещи – так, несколько водителей человеко-торпед взяли с собой урны с прахом товарищей, умерших на берегу и не дождавшихся гибели в бою, чтобы они тоже символически и духовно поучаствовали в битве с врагом. Подобный случай в авиации описывает капитан первого ранга Накадзима. В штаб его 765-й воздушной группы, размещенной на Тайване, пришла женщина по имени Кусанаги Мисао, сын которой хотел стать камикадзе, но умер до окончания летных курсов. Теперь его прах и прядь волос взял с собой другой летчик, который с гордостью повязал шарф с надписью «Молюсь за прямое попадание. Мисао».

Завершала церемонию прощания короткая напутственная речь командира, после чего под исполнение какой-нибудь старой военной или народной песни или гимна в исполнении товарищей камикадзе занимали места в кабинах. После того, как пилоты махали по очереди рукой, самолеты взлетали. Бомбы редко сразу же ставились на боевой взвод, поскольку в случае неудачи миссии не было возможности вернуться, правда, в самом конце войны ввиду участившихся случаев отказа взрывателей (а возможно, юные летчики от волнения порой просто забывали ставить их на взвод) это начали делать еще на аэродроме. Затем самолеты (камикадзе и немногочисленное сопровождение) отправлялись в указанный квадрат в поисках цели. При подлете главной задачей было избежать огня истребителей и зениток, а это удавалось нечасто. Поэтому камикадзе были вынуждены пикировать либо с очень малой, либо с предельно большой для их машин высоты, что давало какой-то шанс проскочить к цели.

Что чувствовали камикадзе, которые остались в живых, какова была их судьба. Можно выделить минимум три четкие категории выживших: те единицы, кто каким-то просто невероятным чудом уцелел после совершения атаки (!) и попал в плен, те, кто просто так и не дождался приказа на вылет, и те, кто вернулся, не найдя цели. Первых, естественно, было совсем немного. В мемуарах одного американского морского офицера речь идет о трех водителях торпед кайтэн, у которых во время битвы за Филиппины поломались моторы, и их вынесло течением к месту, где находился его эсминец. Американцы спустили шлюпку и подобрали японцев, долгое время пробывших в открытом море и ослабевших до такой степени, что не смогли совершить сэппуку (которое они попытались сделать при приближении врагов). Неудавшихся смертников подняли на борт корабля ВМФ США и выходили, дальнейшая их судьба неизвестна, видимо, они были отправлены в лагерь для военнопленных и впоследствии репатриированы.

Подобные неудачи случались и с летчиками, особенно с теми, кто в конце войны шел в атаку на старых, разболтанных самолетах. Иногда такие машины падали, не добравшись до цели, и летчики получали шанс выжить, которым некоторые пользовались. В мае 1945 года младший лейтенант Аоки Ясунори атаковал американский эсминец у берегов Окинавы и попал в плен, когда его самолет развалился, ударившись о воду рядом с целью. Когда его в полубессознательном состоянии вытащили из воды, летчик, по воспоминаниями американских моряков, отказывался от еды и сигарет и попытался покончить с собой, прокусив язык (кста ти, старый способ ниндзя, требующий, однако, колоссальной силы воли). Излеченный корабельным доктором Аоки отказался от дальнейших попыток суицида. Известный мастер каратэ Одзава Осаму также прошел в молодости интенсивный курс обучения пилотажу на одной из многих секретных баз, готовясь умереть за родину и императора. Он вспоминал, что однажды их командир перед строем задал вопрос, есть ли среди присутствующих добровольцы. Одзава вместе с десятками других пилотов сделал шаг вперед. «Вернуться с этого задания вам не суждено», – сказал командир. «Для нас это была великая честь», – вспоминал впоследствии Одзава Осаму.

И вот, в четыре часа утра 29 апреля 1945 года, опрокинув чарку сакэ, которая должна была стать последней, Одзава поднял в воздух старенький самолет. Стартовавший с аэродрома первый пилот успешно взлетел и нашел свою гибель уже у цели. Следующему летчику подняться высоко в воздух было не суждено – старый биплан, не набрав высоты, рухнул на землю. Одзава, прочитав последнюю молитву, начал свой путь в небо. Рядом с ним лежал семейный самурайский меч. Самолет был напичкан бомбами: Осаму было приказано рухнуть на американские корабли, расположенные у побережья Окинавы. Но, поднимаясь к солнцу, самолет вдруг затрясся и стал падать… Одзава очнулся только двенадцать дней спустя. Вид у него был далеко не самый бравый, а его состояние здоровья оставляло желать лучшего. Пробитое легкое было прооперировано. Хуже дело обстояло с лопнувшей барабанной перепонкой. Врачи констатировали также частичную потерю зрения и многочисленные переломы. Для того чтобы Одзава не нанес вреда себе сам, его привязали к койке. Впочем, потомку древнего рода Такэда не суждено было тогда умереть – он прожил долгую плодотворную жизнь, став одним из лучших каратистов стиля Сётокан.

Читателя, возможно, несколько удивит фраза о том, что Одзава привязали к койке в японском же госпитале, чтобы он не покончил с собой. Такое было вполне возможно – почти все выжившие камикадзе испытывали колоссальную опустошенность после неудачного вылета, причем это касалось и тех, кто вернулся с задания, не найдя целей. Надо сказать, что и отношение к тем, кто вернулся, было разным, но чаще всего – негативным, от сдержанно-отрицательного до откровенно презрительного.

По некоторым данным, летом 1945 года до 50 % летчиков возвращались с задания, не найдя целей. Трижды вылетал на задание Ямамура Кэйсукэ, пилот пилотируемой бомбы «Ока», и трижды бомбардировщик, несший его бомбу, возвращался на базу. Наверное, своеобразным «чемпионом» стал старшина Фудзита Юкиясу, слетавший как камикадзе семь (!) раз, хотя вряд ли он был счастлив по этому поводу.

Наконец, многие пилоты просто не успели получить приказ о вылете. Среди них был и неоднократно упоминавшийся нами Кувахара Ясуо, который зато успел попасть на окраину Хиросимы в роковой для города день и стал свидетелем всех произошедших там ужасов, получив при этом серьезные ожоги и среднюю дозу облучения. Война для него, по сути, закончилась. Вот как он описывает последние дни перед капитуляцией: «Миссии смертников были отменены. Несмотря на бережное отношение врачей, мое состояние столь ухудшилось, что мне запретили даже разведывательные полеты. Оставалось только ждать. На базе напряжение росло с каждым днем. Сочетание надежды и страха породило новый вид тревоги. Нервы были натянуты до предела, движения стали лихорадочными. День и ночь все мое тело болело. Когда я ложился, мускулы ныли, и временами меня трясло. 14 августа ко мне в казарму зашел приятель. Он только что вернулся из разведки.

– Кувахара, – прошептал он. – Они говорят, что мы завтра капитулируем! Император объявит, что Япония капитулирует! Все радиостанции только об этом и говорят!

Слух распространился очень быстро. Напряжение еще больше возросло. В ту ночь мало кто спал на базе Хиро.

На следующий день все собрались в столовой перед радиоприемником. Мы молчали, как камни. Статические помехи заглушали некоторые слова, но большинство звучало достаточно разборчиво, чтобы было понятно, что произошло. Наш император официально объявил о капитуляции Японии!