История Эрнеста и Селестины

И всё-таки Селестина немножко в него верила, потому что была ещё маленькая, а малыши верят во многое такое, во что и не хочется верить, а приходится.

Сейчас, в темноте помойного бака, Селестина уже нисколечко в него не верила. Она была уже большая. Она знала, что медведи такие же, как все, – бывают злые, бывают добрые, бывают ни злые и ни добрые, но в одном она была уверена совершенно: нет никакого Страшного Злого Медведя! Засыпая, она всегда повторяла про себя: нет никакого Страшного Злого Медведя. Дураки вроде Жоржа – да, бывают, а вот Страшный Злой Медведь – нет… Но при этом какой-то чуть слышный внутренний голосок не давал ей покоя: «А что если он всё-таки есть – Страшный Злой Медведь, вдруг он и вправду есть?»

* * *

СЕЛЕСТИНА: Так что утром, когда Эрнест поднял крышку помойного бака и уставился на меня голодным взглядом – слюни текут, глаза на лоб вылезли, – я так и подумала, что это Страшный Злой Медведь!

ЭРНЕСТ: Не текли у меня слюни! И глаза никуда не вылезли! Не могут глаза на лоб вылезать.

СЕЛЕСТИНА: Это выражение такое, Эрнест, это образ!

АВТОР: Не начинайте опять препираться! Эрнест, расскажи лучше, что произошло в то утро.

ЭРНЕСТ: Дело было зимой, и я был не в духе. Голодный – что правда, то правда. Я проснулся такой голодный – прямо весь мир бы съел.

СЕЛЕСТИНА: Ага! Вот видишь!

ЭРНЕСТ: Это выражение такое, Селестина! «Весь мир бы съел» – это образ!

СЕЛЕСТИНА: Странный, по-моему, образ.

ЭРНЕСТ: Потому что я поэт, Селестина! Я мастер странных образов.

АВТОР: Лучше я сам буду рассказывать, так быстрее дело пойдёт.

5 Пробуждение Эрнеста (Есть хочу!)

Я ГОВОРИЛ вам, что всё это происходило зимой? Нет? Так вот, была зима. Тонны снега и лютый мороз. В то утро на вершине холма Эрнест проснулся в своём домике, надёжно укрытом в чаще леса, очень не в духе. Он сел в кровати, почесал затылок, почесал спину, почесал зад и сказал сам себе:

– Есть хочу.

Вот он встаёт, открывает холодильник – пусто, даже квашеной капусты не осталось. Открывает буфет – пусто, хоть бы хребет от сардинки – и того нет. Спускается в погреб – ничего нет, даже прошлогодней банки мёда. «Не может быть, неужто я всё-всё подъел перед тем, как уснуть?» Он шарит под кроватью, открывает все крышки – нигде ничего! Ничего, абсолютно ничего съестного во всём доме. Ни малюсенькой крошечки чего бы то ни было. «Есть хочу, – повторяет Эрнест, – есть хочу, есть хочу, ЕСТЬ ХОЧУ!» И вот он одевается, и суёт ноги в свои большущие башмаки, и надевает своё старое пальто, и берёт свой аккордеон, и гармонику, и цимбалы, и барабан, и отправляется в город петь, а снег так и валит большими хлопьями.

(Ах да! Я забыл сказать, что Эрнест обожает петь и играть. С малых лет он играет на всех музыкальных инструментах и сочиняет песни про всё, что видит, и про всё, что в голову взбредёт. Музыка – его страсть. Больше всего на свете он любит петь и играть, только об этом и думает, только этим и живёт. У него очень красивый голос. Медвежий, конечно, но очень красивый.)