История философии - XX век

В настоящее время подавление индивида принимает отличные от абсолютного идеализма формы. Мы наблюдали, например, и продолжаем наблюдать мощную тенденцию к политическому и социальному тоталитаризму, с его редукцией личной ответственности. И экзистенциализм, в некоторых своих формах, может считаться восстановлением значения свободного индивида перед лицом этой мощной тенденции. В этом заключается одна из причин того, что марксисты представляли философию Сартра как философию умирающей буржуазии, последнее усилие отстоять свою независимость. Экзистенциализм, подчеркивая важность отдельной человеческой личности, также является протестом против общего стремления нашей цивилизации сводить индивидуальное к совокупности социальных функций. Однако экзистенциализм — это больше, чем просто протест свободного индивида против тоталитаризма и безличной функционализации. В некоторых своих формах он кажется мне представляющим некий путь к спасению. Это только отчасти справедливо для Марселя, поскольку, как убежденный католик, он верит, что спасение человека достигается другими средствами, а не философствованием и самостоятельным выбором и усилием человека. Однако это можно подтвердить на примере философии Ясперса, а также Сартра и Камю. Кажется парадоксальным говорить о пути спасения применительно к атеистической философии Сартра. Однако мне хотелось бы объяснить, что я имею в виду.

В древнем мире люди относились к философии как к разумному наставлению в поведении и убеждениях, не связанному с официальным культом. Я не имею в виду, конечно, что большое число людей обращалось к философии в поисках нравственного руководства. Едва ли серьезная философия может быть популярным времяпрепровождением, однако уже на ранних этапах греческой мысли мы замечаем тенденцию видеть в философии способ жизни: можно только вспомнить о пифагорейском обществе. В эллинистическую и римскую эпоху эта тенденция воплощается в стоицизме и неоплатонизме. Индивид, выдернутый из самого себя в колоссальном космополитическом обществе Империи, единственной заботой которого является сохранение своей личной безопасности, мог найти в стоицизме идеал самодостаточного добродетельного человека или в неоплатонизме — религиозную доктрину освобождения и спасения.

В средневековом мире ситуация была совершенно иной. Путь к спасению указывала христианская религия, и, вне зависимости от того, следовали им люди или нет, они принимали христианские заповеди как норму морального действия. Философия тяготела к тому, чтобы быть сугубо академическим занятием. Я не хочу сказать, что всегда было это и только это, но в тех исторических обстоятельствах средневековые люди, вполне естественно, не ожидали от философии, отличной от христианской теологии, христианской морали и аскетики, наставления, которого Марк Аврелий, например, искал в стоицизме.

Но современная Европа — это не Европа средневековая. Убежденность в христианской религии ослабла, и затем последовало, как и предвидел Ницше, сомнение в абсолютном характере и универсальной применимости христианских ценностей и христианского морального наставления. В то же время сейчас более отчетливо, чем в предыдущем столетии, осознается, что наука не может дать нам нормативный кодекс поведения или религиозную веру. И поэтому нет причин удивляться тому, что по крайней мере некоторые должны будут обратиться к философии в поисках того, что, по их мнению, ни христианство, ни наука не могут им дать. Думаем ли мы, что экзистенциализм отвечает этой потребности или нет, он кажется мне одной из форм философии, которые пытаются это делать.

Для многих людей очень трудно верить в Бога. Некоторые из них считают, что сознают скорее отсутствие Бога, чем его присутствие. Даже если Он существует, Он как будто скрывает себя, нежели открывает. Даже те, кто не считают идею Бога утратившей всякое значение, могут чувствовать, что человеческое существование и история отчуждены от Божественного. С другой стороны, физический космос, хотя его существование теперь вполне очевидно, также чужд человеку в том смысле, что он безразличен к его идеалам, надеждам и стремлениям. Это уже не геоцентрическая, то есть, по существу, антропоцентрическая система прошлого, а необозримая Вселенная, в масштабах которой человеческая история и существование кажутся преходящими, случайными событиями. Если же человек пытается в поисках убежища обратиться к обществу, он находит могущественные силы, угрожающие его свободе и стремящиеся даже его ум превратить в объект жесточайшей тирании. И это не только вопрос пропасти между коммунистическим и демократическим миром. В самом демократическом мире существуют не только различия убеждений, политических идей и целей, но и силы, угрожающие подорвать социальную структуру в том виде, как мы ее знаем. Едва ли человек может найти в обществе и социальной традиции ответы на переполняющие его вопросы о вере, ценностях и поведении. Индивид стал загадкой даже для самого себя. Ему, например, сказали, что его сознательная жизнь есть проявление скрытых бессознательных влечений, импульсов и потребностей и что Я, как оно представляется сознанию, может оказаться разделенным внутри самого себя. Человек должен действовать, однако цели и правила действия неизвестны. Бог, если он существует, сокрыт; физический космос безразличен; общество разделено; человек загадочен для самого себя. Такой человек был описан как человек в состоянии отчуждения. И именно к нему, кажется, в первую очередь обращено послание экзистенциалистов. Ясперс, например, показывает, как можно сохранить связь с трансцендентным перед лицом крушения всех земных надежд и идеалов. Он предлагает нам постхристианскую религиозную философию, поскольку, как мы уже говорили, его "философская вера" не совпадает с христианской верой и для него сохранить связь с трансцендентным можно даже при крахе христианства. Сартр адресуется к тем, для кого "Бог умер". Он обращается к тем, кто утратил веру в Бога и обязательный моральный закон, к индивиду, который повернут к самому себе и должен действовать в таких условиях. Камю обращается к тем, для кого мир абсурден, для кого человеческое существование и история не имеют значения, но кто все же вынужден действовать в этом абсурдном мире. Хайдеггер и здесь составляет исключение, поскольку, как вовлеченного в онтологические исследования, его можно считать пишущим для профессоров философии и их студентов. Однако тот Хайдеггер, который оказал влияние на массы, есть философ, который говорит о "заброшенном" в мир индивиде, которому надо выбирать между подлинной и неподлинной экзистенцией в мире, где "отсутствует" Бог.

Можно сказать, что я чересчур драматизирую ситуацию. На практике большинство людей принимают вещи таковыми, каковы они есть, действуют более или менее в соответствии с общепринятыми правилами, погружены в повседневные хлопоты и не заботятся о разрешении экзистенциальных проблем. Число людей, думающих о тех же проблемах, что Кьеркегор или Унамуно, ограничено. Большинство просто пассивно усваивает идеи своего социального круга. Именно против этого и восстают экзистенциалисты. Это не означает, что они требуют от каждого вести героическую жизнь или отождествляют подлинное существование с эксцентричностью в обычном смысле слова. "Рыцарь веры" Кьеркегора ничем не отличается от остальных, кроме своей внутренней позиции. Однако, чтобы облегчить обретение подлинной экзистенции, они пытаются сокрушить социальное сознание и мышление толпы, для того чтобы пробудить индивида для видения своего экзистенциального положения и своей ответственности и возможностей как свободного индивида. В этом, по-моему, заключается одна из причин того, что они используют столь драматичный и эмоционально окрашенный язык. Во многих случаях они делают это, чтобы привлечь внимание к давно известным истинам, которые до поры не осознаются как глубоко затрагивающие каждого. Например, каждый знает, что "все когда-либо умирают". Но одно дело знать, что все когда-то умирают, и другое — осознать, что лично я с самого момента рождения начинаю приближаться к смерти, видеть в этом знак моей конечности и живо осознавать проблемы значимости и ценности человеческих надежд и идеалов, как вытекающие из конечности и ее последствий. И если автор хочет воодушевить человека жить sub specie mortis [6] , вместо того чтобы сделать это, как Спиноза, sub specie aeternitatis [7] , он, вероятно, будет использовать эмоциональный язык, чтобы преодолеть человеческую инертность.

6

Под знаком смерти (лат.).

7

Под знаком бессмертия (лат.).

Вероятно, здесь следует отметить, что интерес к драме человеческого существования не есть все, что можно обнаружить у экзистенциалистов. Естественно, именно это более всего задевает читателя, и именно поэтому этих философов называют "экзистенциалистами". Однако, если мы называем "экзистенциалистами" тех, кто озабочен экзистенцией как таковой, мы должны согласиться с Жильсоном и Маритеном в том, что Аквинат был экзистенциалистом по преимуществу. Однако так называемые "экзистенциалисты" озабочены прежде всего человеческим существованием, в драматическом свете; и понятие "экзистенция" имеет для них специфическое значение, относящееся прежде всего к человеку как свободному субъекту. Тем не менее эта драматическая коллизия не исчерпывает всего содержания их работ. Поскольку в их сочинениях можно обнаружить и феноменологические анализы значимых интересов и ценностей. Феноменологический метод, связываемый с именем Гуссерля, может быть описан как состоящий, отчасти по крайней мере, из объективного аналитического описания феноменов любого данного типа. Сам Гуссерль настаивал на epoche, или воздержании от суждений о существовании, или модусе существования объекта, избранного для размышлений, анализа и описаний; и он рассматривал применение этого метода как необходимую пропедевтику к онтологии, которая должна последовать за этим. Например, феноменолог будет рассматривать сущность "быть сознанием о…" без предположения какой-либо онтологии или метафизики, позволяя психическому феномену "говорить за себя". Он применяет этот метод к неизменяемым структурам психического опыта, таким, как "интенция", "сознание о…" или "восприятие". Однако он может быть применен, и был применен некоторыми его последователями, в других областях, к религиозному или эстетическому опыту, например, или к восприятию ценностей. Хайдеггер же пренебрег epoche и использовал феноменологический метод как инструмент онтологии. То же самое сделал и Сартр, снабдивший свою книгу "Бытие и ничто" подзаголовком "Опыт феноменологической онтологии". Даже о Марселе можно сказать, что он использует феноменологический метод, хотя, конечно, он никогда не был учеником Гуссерля. Марсель открывает и анализирует основные позиции и отношения, такие, как надежда, любовь и расположенность, которые раскрывают человеческий ответ другим; и он рассматривает их как раскрывающие природу бытия. Сам Гуссерль отверг хайдеггеровское использование феноменологического метода на службе у онтологии и экзистенциализма; однако сомнительно, чтобы правило соблюдения epoche было с успехом соблюдено, и даже если оно могло бы быть соблюдено, будет ли оно большим, чем просто выражение личного решения. В любом случае мне хотелось бы отметить, что проводимые такими экзистенциалистами, как Хайдеггер, Сартр, Мерло-Понти и Марсель, феноменологические анализы составляют одно из важнейших, если не самое главное, из их философских достижений. Я не думаю, что все их анализы приемлемы. Нельзя одновременно соглашаться с теми анализами любви, которые были проделаны Марселем и Сартром. Однако в любом случае они составляют важную часть их работы, что бы не думать о более драматических аспектах экзистенциализма.

В заключение этой лекции мне хотелось бы вернуться к использованию экзистенциалистами понятия "экзистенция". Я уже отмечал различие между подлинным и неподлинным существованием. А это предполагает, что экзистенциалисты, которые, проводя такое различие, понимают существование как особый модус бытия человека, где и подлинная, и неподлинная экзистенции открыты ему как потенциальности, как возможные детерминации его собственного способа бытия. Поэтому для Ясперса позиция, с которой начинает индивид, это потенциальная экзистенция. Также и для Хайдеггера одним из составляющих элементов значения экзистенции является потенциальное бытие, возможность быть собой (подлинная экзистенция) или не быть собой (неподлинная экзистенция). Марсель описывал понятие экзистенции в терминах отношения между объектом и сознанием. Далее, он был склонен определять экзистирующее как данное пространственно, поэтому, не будучи материалистом, он различает реальность и экзистенцию. Позднее, однако, он подчинил идею экзистенции идее причастности к бытию. Уровень до-рефлективной причастности именуется экзистенциальным, тогда как сознательное и свободное принятие причастности к бытию есть уровень бытия.

Если говорить о человеке как возможной или потенциальной экзистенции, поставленной перед выбором между подлинной и неподлинной экзистенцией, то термины "подлинный" и "неподлинный" кажутся предполагающими ценностные суждения. И что бы ни было в случае Хайдеггера, который заявляет о сосредоточенности только на анализе, трудно предположить, что эти термины, используемые Сартром, лишены ценностных коннотаций. Но даже если термин "подлинный" не используется в ценностном смысле, он должен, для того чтобы использоваться осмысленно, обозначать особый модус экзистенции, который наделен специфическим отношением к тому, что уже есть человек. Человек — это такой вид бытия, который, если он экзистирует подлинно, экзистирует особым образом. Другой вопрос — соответствует ли это сартровской интерпретации высказывания "Существование предшествует сущности", однако, если можно делать различие между подлинной и неподлинной экзистенцией, то должно быть, как мне кажется, верно говорить о человеке как стремящемся или не стремящемся стать тем, что он уже есть в некотором смысле. И в действительности Кьеркегор говорит именно таким образом. Возникает вопрос, что такое человек и что такое подлинная экзистенция. Здесь, я думаю, мы подходим к точке расхождения. Включает ли подлинная экзистенция, например, свободное установление человеком своего отношения к трансцендентному, к Богу? Или Бога не существует, и подлинная экзистенция должна определяться вне связи с абсолютными моральными ценностями или каким-то общеобязательным моральным законом? В свете этих вопросов экзистенциализм можно разделить на теистический и атеистический. Я помещаю на первое место теистический экзистенциализм, не просто потому, что сам верю в Бога, но потому, что он исторически возник первым. Философия Кьеркегора является глубоко религиозной; Ясперс и Марсель старше, чем Сартр.

Глава 10 ТЕИСТИЧЕСКИЙ ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ

Было бы совершенно неправильно представлять современных экзистенциалистов просто как учеников Кьеркегора. В то же время он оказал глубочайшее влияние на экзистенциалистское движение, в особенности на философию Ясперса, и я думаю, справедливо назвать его мыслителем-экзистенциалистом по преимуществу. Хотя и невозможно коротко рассмотреть в рамках нашей работы все исторические предпосылки экзистенциализма, необходимо все же включить исследование Кьеркегора, даже если оно будет страдать краткостью и неадекватностью. Учение Шеллинга о человеческой свободе можно отнести к формированию экзистенциализма, однако едва ли его самого можно назвать экзистенциалистом. Кьеркегор, однако, был экзистенциалистом: его философия является органической частью всего движения.

Уже отмечалось отношение Кьеркегора к философии Гегеля. Можно сказать, конечно, что он превратно отнесся к Гегелю. У последнего не было намерения защищать или подавлять человеческую индивидуальность: он отстаивал лишь то, что человек достигает полной реализации своей природы не как атомистический индивид, но через принятие им моральной ответственности как члена общества. Далее, государство не было для Гегеля высшим благом. Государство принадлежит к сфере "объективного духа", над которой находится сфера "абсолютного духа", в которой человеческий дух обнаруживает себя в области искусства, религии и философии. Более того, ошибочно думать, что Гегель не придавал никакой ценности свободе. Он полагал, что, если в восточных деспотиях был свободен только один деспот, в Греции и Риме — немногие, то христианство принесло в мир идею свободы каждого. В то же время можно сказать, что его понимание свободы было рационалистическим, он рассматривал свободу скорее как выражающуюся в подчинении закону, чем просто как совершенно произвольный выбор.