История Крестовых походов

Теперь они были известны под названием халка (или королевские телохранители), потому что спали в шатрах султана. Когда он был в лагере, они располагались поблизости от него и неотступно охраняли султана. Привратники султана обитали в небольшой палатке у входа в его помещения, вместе с менестрелями, основными инструментами которых были рога, барабаны, литавры и различные тамбурины. На восходе и на закате солнца они поднимали такой оглушительный грохот, что с трудом можно было расслышать слова того, кто стоял рядом, но шум этот был слышен во всем лагере.

Музыканты никогда не осмеливались браться за свои инструменты в течение дня, разве что получали приказ от капитана халка. Так что, даже если султан хотел услышать их, он посылал за их начальником и отдавал приказ через него. И затем уж капитан приказывал музыкантам играть, и слушать их собиралась вся армия.

Когда султан вел войну, те его рыцари из халка, которые достойно проявили себя в сражениях, становились эмирами и получали под свою команду двести или триста рыцарей. Чем чаще они доказывали свою доблесть, тем больше при них становилось рыцарей.

Для тех, кто наиболее заметно проявил себя, имелась и специальная награда: когда они становились такими известными и могущественными, что никто не осмеливался противостоять им и султан опасался, что они могут убить его или занять его место, он приказывал их арестовать и казнить, а у их жен отобрать все имущество. Так султан поступил с теми, кто пленил графа де Монфора и графа де Бара, и так же он обошелся с теми, кто нанес поражение королю Армении. Когда последние, рассчитывая получить какие-то награды, спешились и подошли выразить свое уважение Бундукдари, тот охотился на диких зверей. «Я не буду приветствовать вас», — ответил он, потому что они помешали его охоте, и приказал обезглавить их.

Сейчас я вернусь к своей истории и расскажу, что у покойного султана был сын Тураншах, умный, находчивый и хитрый. Опасаясь, что этот молодой человек может сместить его, султан дал ему королевство, которым он владел на Востоке. После смерти его отца эмиры послали за сыном, который по прибытии в Египет немедленно изъял золотые жезлы у сенешаля своего отца, у коннетабля, у его маршалов и передал их тем, кто вместе с ним прибыл с Востока.

Трое эмиров, увидев, что лишились должностей, очень разгневались, как и другие эмиры, входившие в совет покойного султана; все они чувствовали, что новый правитель их жестоко унизил. Не сомневаясь, что сын поступит с ними так же, как его отец поступил с теми, кто взял в плен графа де Бара и графа де Монфора, они начали переговоры с людьми халка, в чьи обязанности входила, как я уже рассказывал, охрана личности их хозяина, и добились от них обещания, что, как только эмиры попросят, они убьют султана.

Вскоре после тех двух сражений, которые я описал, армию ждал период глубокой печали. По истечении девяти дней на поверхность воды стали всплывать тела наших людей, убитых в сражении с сарацинами, и причиной тому был тот факт, что трупы их наполнились газами. Тела эти плыли по течению к мосту между двумя нашими лагерями, но не могли миновать его, потому что вода поднялась к самым аркам. Вся река была полна трупов, от одного берега до другого и выше по течению, сколько видел глаз.

Король направил сотню крепких парней, которые трудились добрую неделю, очищая реку. Тела сарацин, которые были обрезаны, они переправляли по другую сторону моста и пускали по течению; христиан же всех вместе хоронили в глубоких рвах. Я видел гофмейстера графа д'Артуа и многих других, которые искали среди мертвых своих друзей, но никогда не слышал, что кого-то удалось найти.

Единственная рыба, которую на Пасху мы могли есть в лагере, были угри, алчные создания, питающиеся мертвечиной. Из-за этого жуткого обстоятельства и из-за нездорового климата — в Египте не выпало ни капли дождя — в армии распространилась болезнь, [14] при которой высыхает плоть на ногах, кожа покрывается черными пятнами и обретает темно-коричневый цвет, как старый сапог. У тех, кто страдал этой болезнью, губы и нёбо покрывались язвами; ни одна из жертв этой болезни не питала надежду выздороветь и не сомневалась, что умрет. Неопровержимым знаком смерти было кровотечение из носа.

14

Цинга.

Две недели спустя глубокое потрясение в лагере вызвала следующая операция сарацин. Желая уморить нас голодом, они перетащили по суше и снова спустили на воду в доброй лиге ниже того места, где стояли наши палатки, несколько галер, стоявших выше по течению над нашим лагерем. Эти галеры и привели к подлинному голоду среди нас, потому что никто теперь не мог подняться вверх по реке из Дамиетты и доставить нам свежее продовольствие. Мы не имели понятия о положении дел, пока маленькое судно, принадлежащее графу Фландрскому, не проскользнуло мимо судов, осуществлявших блокаду, и не доставило сведения о расположении сил врага. Оно сообщило, что галеры султана перехватили примерно восемьдесят наших галер, когда те поднимались по реке из Дамиетты, и перебили всех, кто был на борту.

Следствием такого положения явилась острая нехватка провизии в лагере; в результате к Пасхе бык стоил восемьдесят ливров, овца или свинья по тридцать ливров каждая, яйца шли по двенадцать денье, а за бочонок вина приходилось платить до десяти ливров.

Когда король и бароны получили представление о ситуации, они согласились, что надо снимать лагерь, который был на стороне ближней к Каиру, и перемещать его на то место, где стоял лагерь герцога Бургундского, вдоль реки, что текла к Дамиетте. Чтобы обеспечить войскам полную безопасность, король приказал возвести перед мостом между нашими двумя лагерями укрепление, которое было сделано таким образом, что ни один всадник не мог проникнуть в него с любой стороны.

Как только оно было готово, все вооружились. Сарацины воспользовались моментом, чтобы напасть на наш лагерь. Тем не менее ни король, ни армия не снялись с места, пока все грузы не были перемещены через реку, и лишь потом Людовик двинулся во главе своих воинов. За ним последовали все его бароны, за исключением Готье де Шатийона, который командовал арьергардом. Когда войска миновали укрепление, Эрард де Валери бросился спасать своего брата Жана, которого сарацины захватили в плен и уже собирались увозить.

Основная часть армии пересекла реку, но те, кто оставались в укреплении, оказались в большой опасности, потому что его стены были невысоки, и конные сарацины могли стрелять прямо в них, а пешие бросали комья земли им в глаза. Наши воины все могли погибнуть, если бы не граф д'Анжу, который пришел к ним на помощь и вывел их невредимыми. Из всех, кто оставался в укреплении, мужественнее всех сражался Жоффруа де Мюссанбур, чем и заслужил непреходящую славу.

Теперь я расскажу вам о любопытном случае, свидетелем которого я был в канун Прощеной среды. В тот день мы хоронили Гуго де Ландрикура, который был при мне знаменосцем. Когда он лежал на похоронных дрогах в моей часовне, неподалеку, развалясь на мешках с ячменем, сидели шестеро моих рыцарей. Поскольку они громко разговаривали и их голоса мешали священнику, я подошел к ним, попросил вести себя потише и сказал, что для рыцарей и достойных людей недостойно так вести себя, когда звучат звуки мессы. Они начали смеяться и, похмыкивая, сказали мне, что они обсуждали повторный брак жены покойного. Я резко оборвал их, сказав, что неправильно и недостойно вести такие разговоры и что они, похоже, забыли своего почившего товарища. На следующий же день Господь поразил их своей местью. В ожесточенном сражении в Прощеную среду все они были убиты на месте или смертельно ранены, так что женам всех шестерых пришлось думать, как бы им снова выйти замуж.

Страдая из-за ран, полученных в Прощеную среду, я чувствовал, что становлюсь жертвой болезни, которая поразила всю армию. Она сказалась на моих ногах и во рту. Кроме того, я страдал от повторного приступа перемежающейся лихорадки и чувствовал такой озноб, что из носа постоянно текла слизь. Из-за всех этих хворей мне пришлось к середине Великого поста слечь в постель. Мой священник пришел ко мне в шатер, чтобы отслужить мессу у ложа. Он страдал оттого же, что и я, и в момент причастия потерял сознание. Видя, что он вот-вот упадет, я босиком, в одной лишь рубашке соскочил с кровати и подхватив его на руки, мягко сказал, чтобы он отдохнул и лишь потом закончил причастие, потому что я не мог позволить ему уйти, не завершив обряда. Он оправился и, доведя до конца причастие, допел мессу до заключительных слов. Но больше он ее никогда не пел.