История любви
Шрифт:
И тогда он сказал мне:
— Оливер, проблема гораздо серьезнее. Дженни очень больна.
— Что значит «очень больна»?
— Она умирает.
— Это невозможно, — сказал я.
Я ждал, что доктор скажет, что все это черный юмор.
— Она умирает, Оливер, — повторил он. — Мне очень жаль, но я должен это вам сказать.
Я настаивал, что произошла какая-то ошибка — может быть, эта идиотка-сестра опять что-то напутала, дала ему не тот рентгеновский снимок или еще что-нибудь. Он ответил со всем сочувствием, на какое был способен, что анализ крови был повторен трижды. Диагноз не вызывает
Я прервал его взмахом руки. Мне нужна была минута тишины. Просто тишины, чтобы осознать. Потом я подумал о другом.
— Что вы сказали Дженни, доктор?
— Что у вас обоих все в порядке.
— Она поверила?
— Думаю, да.
— Когда нам придется сказать ей правду?
— Сейчас это зависит от вас.
От меня! Господи, да от меня сейчас даже дыхание не зависело.
Доктор объяснил, что у медицины есть лишь паллиативные средства для лечения той формы лейкемии, что была у Дженни. Они могут облегчить болезнь, замедлить ее — но не остановить. Поэтому сейчас решение зависело от меня. Терапию можно на время отложить.
В эту минуту я думал лишь об одном — как все это чудовищно гнусно.
— Но ей только двадцать четыре года, — крикнул я. Доктор терпеливо кивнул. Он не хуже меня знал возраст Дженни, однако понимал, каково мне сейчас. Потом до меня дошло, что я не могу просидеть в кабинете у этого человека всю жизнь. Я спросил его, что делать дальше. В смысле, как мне себя вести? Он посоветовал вести себя как обычно, словно ничего не случилось. Как можно дольше. Я поблагодарил его и вышел на улицу.
Как обычно. Словно ничего не случилось.
Как обычно?!
18
Я стал думать о Боге.
В сознание начала закрадываться мысль о некоем Высшем Существе, обитающем где-то вовне. Не потому, что мне хотелось врезать ему по морде, избить до полусмерти за то, что он собирался сделать со мной — то есть с Дженни. Мои религиозные чувства были совсем иные. В том смысле, что, просыпаясь по утрам, я видел рядом Дженни. По-прежнему рядом. И неловко, даже стыдно сказать, но я надеялся, что где-то есть Бог, которого я мог поблагодарить. Благодарю тебя, Господи, за то, что, просыпаясь, я вижу рядом Дженни.
Я изо всех сил старался вести себя как обычно, по-, этому, конечно, позволял ей готовить завтраки и так далее.
— Сегодня увидишься со Страттоном? — спросила она, когда я доедал вторую тарелку хлопьев.
— С кем? — не понял я.
— С Рэймондом Страттоном, — повторила она. — С твоим лучшим другом, бывшим соседом по комнате.
— Да, мы собирались поиграть в сквош, но я, пожалуй, не пойду.
— Глупо.
— Что, Дженни?
— Ты не должен пропускать игры. Я не хочу, чтобы у меня был дряблый муж, черт возьми.
— О’кей, — сказал я. — Но тогда давай пообедаем где-нибудь в центре.
— Зачем?
— Что значит зачем? — рявкнул я, пытаясь привести себя в притворный гнев. — Имею я право сводить свою проклятую жену в ресторан или нет?
— Кто она, Барретт? Как ее зовут?
— Кого?
— Как это кого? Если ты по будням приглашаешь жену в ресторан, значит ты с кем-то ебешься на стороне!
— Дженнифер! —
взревел я, теперь рассердившись всерьез. — Я не потерплю таких разговоров у себя дома за завтраком!— Ладно, тогда поговорим у меня дома за обедом. О’кей?
— О’кей.
И я сказал этому самому Богу, где бы и кто бы он ни был, что я с радостью соглашусь, чтобы все осталось как есть. Пусть я буду страдать, сэр, я не против. Пусть я буду знать все, лишь бы не знала Дженни. Ты слышишь меня, Господи? Назови свою цену.
— Оливер!
— Да, мистер Джонас?
Он вызвал меня к себе в кабинет.
— Ты знаком с делом Бека?
Еще бы. Роберт Л. Бек работал фотографом в «Лайфе». Его чуть не убили чикагские полицейские, когда он фотографировал там массовые волнения. Джонас считал это дело одним из важнейших для фирмы.
— Я знаю, что полицейские здорово его отделали, — небрежно ответил я. (Подумаешь!)
— Я хочу, чтобы ты занялся этим делом, Оливер, — сказал мистер Джонас.
— Я один?
— Можешь прихватить кого-нибудь из молодых ребят.
Из молодых ребят? Я ведь в фирме самый молодой.
Но я, конечно, понял подтекст: «Оливер, несмотря на твой возраст, в нашей фирме ты уже один из мэтров — один из нас, Оливер».
— Спасибо, сэр, — сказал я.
— Когда ты можешь выехать в Чикаго? — спросил он.
С самого начала я решил никому ничего не говорить, вынести весь груз на своих плечах. Поэтому пришлось наплести старику Джонасу какой-то ерунды, не помню даже, что именно — мол, никак не могу уехать сейчас из Нью-Йорка, сэр. Я надеялся, он меня поймет. Однако мистер Джонас был явно разочарован тем, как я отнесся к столь важному знаку доверия. Если бы он только знал все!
Парадокс: Оливер Барретт Четвертый уходит с работы раньше времени, а домой идет еще медленнее обычного. Как это объяснить?
У меня появилась привычка задерживаться перед витринами магазинов на Пятой авеню, разглядывая всякие дорогие и до глупости экстравагантные вещи, которые я бы накупил Дженни, если бы не надо было делать вид, что все у нас… как обычно.
Конечно, мне было страшно идти домой. Потому что теперь, спустя несколько недель после того, как я узнал правду, я заметил, что Дженни начала худеть. Нет, похудела она совсем немного — сама она, наверное, ничего не заметила. Но я, зная все, заметил.
Разглядывал я и витрины авиакомпаний: Бразилия, Карибские острова, Гавайи («Бросьте все — летите к солнцу!») и т. д. В тот день «Трансуорлд Эрлайнз» рекламировала Европу в межсезонье: «В Лондон за покупками!», «В Париж за любовью!»…
— А как же моя стипендия? — вспоминал я. — Как же Париж, которого я ни разу в жизни не видела?
— А как же наша свадьба?
— Никто никогда не говорил о свадьбе.
— Я о ней говорю. Сейчас.
— Ты хочешь жениться на мне?
— Да.
— Почему?
Банк считал меня фантастически перспективным клиентом, и у меня уже была кредитная карточка «Дайнерс Клаб». Всего одна подпись вдоль пунктирной линии, и в руках у меня два билета (первого класса, а как же еще!) на самолет, летящий в Город Влюбленных.