История мировой культуры

КРУТОЙ характер в значении «трудный» – метафора; крутой человек в значении «с твердым характером» – метонимия. Я додумался до этого словоупотребления, переводя Ариосто; а через несколько лет это слово разлилось по всему разговорному языку. Вероятно, в применении к паладинам оно стало звучать комично.

Первое употребление, как кажется, в «Старик Моргулис зачастую / Ест яйца всмятку и вкрутую. / Его враги нахально врут, / Что сам Моргулис тоже крут». В первом классе дали задание составить фразу из слов: малыш, санки, горка, крутой, съехать. Все написали: «Крутой малыш съехал на санках с горки».

КРЯДУ. Толстой восхищался Щедриным (за «Головлевых»), но добавлял: «кряду его, однако, читать нельзя» (восп. И. Альтшуллера). А Кони он говорил: Щедрин пишет для страсбургских гусей, которых раздражают, чтобы печень разрослась для паштета. (Как налима розгами.)

КТО КОГО. У Вортов кота и кошку зовут «Кто» и «Кого». Вот разница языков: Wer и Wem было бы хуже, а Qui и Quam – лучше.

КТО О КОМ. «Огонек» напечатал Ходасевича со статьей о нем Вознесенского. Как легко представить, что написал бы Ходасевич о Вознесенском. Или Гракх об Авле Геллии, или Авл Геллий обо мне.

Для вечера о Ходасевиче. Ходасевич – поэт, но едва ли не большего уважения, чем поэзия, заслуживает его отказ от поэзии. Его последнее десятилетие было не внутренним «засыханием» и не досадным следствием внешних обстоятельств, оно было – как и конец Блока или Цветаевой – логическим выводом сознательно принятой позиции. Он считал, что поэзия – это не вещание всемирных истин и тем более личных страстей, а это изготовление зеркала, чтобы, заглянув в него, увидеть свое ничтожество. Это орудие нравственности в мире без Бога. Когда ты увидел себя со стороны (об этом раздвоении Ходасевич писал не раз) и, что мог, – исправил, а перед тем, чего не мог, – опустил руки, то остается только умереть или замолчать. Отказавшись от поэзии, он хоронит себя и свою эпоху в прозе. Он не консервирует свои чувства и приемы, он не плачется о прошлом и не заигрывает с будущим (или наоборот), а судит о них вневременно, как покойник, как житель некрополя: исчужа, холодно и сухо. Его мерило – Пушкин; а чтобы иметь право мерить Пушкиным, нужно объединиться с ним в смерти, потому что объединиться с Пушкиным в жизни может только Хлестаков. Он не считает, что с ним погибла вся вселенна. Он знает, что культура работает, как мотор, в котором должны быть вспышка за вспышкой, но такие, чтобы не взрывали машину. Если ты сам не можешь вспыхивать и не хочешь взрывать, то следи, как механик, чтобы машина хорошо работала, – а для этого имей трезвую и беспристрастную голову. Именно за эту трезвость Мирский его обозвал: «любимый поэт всех, кто не любит поэзию» (то есть, в частности, филологов). Он учит умирать мужественно, потому что нехорошо, когда эпоха умирает с эгоцентрическим визгом. Такой урок всегда своевременен..

КУЛЬТУРА. С. Аверинцев на цветаевской конференции сказал: для предыдущих поколений любовь к Цветаевой была делом выбора, для нас она заданность. Та же тема, что и у Ю. Левина, когда тот отказался делать доклад о Мандельштаме, потому что Мандельштам уже не «ворованный воздух».

КУРГАНОВА ПИСЬМОВНИК. Фразы, которых я не мог разъяснить И. К.: «Мне любезнее отказаться от всего аристотического трибала, нежели подумать открыть столь важную тайну… Я нахожусь, как Андрофес, в сладчайших созерцаниях толиких дивных изрядств… Он говорил по-гречески, по-латыни или по-маргажетски…»

РГАЛИ, 218, 1, 51: Марк Тарловский, упражнение на тройные рифмы, ради которого он совместил несовместимое: октавы с пародией на Державина. Вот истинная преданность поэзии: ради красного словца он не пощадил не то что родного отца, но и себя, потому что не мог не понимать, что хотя бы от 10 строфы уже вела прямая дорога к стенке. А был, говорят, большой трус.

Ода на Победу

Лениноравный маршал Сталин!Се твой превыспренний глаголМы емлем в шелестах читален,Во пчельной сутолоке школ,Под сводами исповедален,Сквозь волны, что колеблет мол…Се – глас, в явлениях ВселеннойЗа грани сущего продленный.Тобой поверженный тевтонУже не огнь, а слезы мещет,Зане Берлин, срамной притон,Возжен, чадящ и головещат,Зане, в избыве от препон,Тебе природа дланьми плещет.О! сколь тьмократно гроздь ракетСвой перлов благовест лиет!За подвиг свой людской осаннойТы зиждим присно и вовек,О муж, пред коим змий попранныйТоликим ядом преистек,Сколь несть и в скрыне злоуханной,В отравном зелье ипотек!Отсель бурлить престанут тигли,Что чернокнижники воздвигли.Се – на графленом чертежеМы зрим Кавказ, где бродят вины,Где у Европы на межеГремят Азийские лавины:Сих гор не минем мы, нижеНе минет чадо пуповины;Здесь ты, о Вождь, у скал нагихПовит, как в яслях, в лоне их.Восщелком певчим знаменитымПрославлен цвет, вельми духмян;Единой девы льнет к ланитамПиита, чувствием пиян;А мы, влеченны, как магнитом,Сладчайшим изо всех имян,Что чтим, чрез метры и чрез прозу,Как Хлою бард, как птаха розу.О твердь, где, зрея, Вождь обрелОрлину мощь в растворе крылий,Где внял он трепет скифских стрел,С Колхидой сливши дух ковылий,Где с Промифеем сам горелНа поприще старинных былей,Где сребрян Терека чеканВиется, жребием взалкан!В дни оны сын ВиссарионовИзыдет ведать Росску ширь,Дворцову младость лампионов,Трикраты стужену Сибирь,Дым самодвижных фаетоновИ тяготу оковных гирь,Дабы, восстав на колеснице,Викторны громы сжать в деснице.Рассудку не простреться льзя льНа дней Октябревых перуны?Забвенна ль вымпельна пищаль,Разряжена в залог Коммуны?Иль перст, браздивший, какскрижаль,Брегов Царицыновых дюны?Нет! Ленин рек, очьми грозя:Где ступит Сталин, там стезя!Кто вздул горнила для плавилен,Кто вздвиг в пласты ребро мотык,Кем злак класится изобилен,С кем стал гражданствовать мужик,Пред кем, избавясь подзатылин,Слиян с языками язык?За плавный взлет твоих ступенейЧти Сталинский, Отчизна, гений!Что зрим на утре дней благих?Ужели в нощи персть потопла?Глянь в Апокалипсис, о мних:Озорно чудище и обло!Не зевы табельных шутих —Фугасных кар отверсты сопла!Но встрел геенну Сталин самВ слезах, струимых по усам!Три лета супостат шебаршил,И се, близ пятого, издох.В те дни от почвы вешний пар шел,И мир полол чертополох.И нам возздравил тихий МаршалВ зачине лучшей из эпох.У глав Кремля, в глуши ЕлатьмыВострубим всюду исполать мы.Коль вопросить, завидна ль намОтживших доля поколений,Что прочили Сионов храмИль были плотью римских теней,Иль, зря в Полтаве Карлов срам,Прещедрой наслаждались пеней, —Салют Вождя у Кремлих стенВсем лаврам будет предпочтен.Нас не прельстит позднейшей датойВеков грядущих сибарит,Когда, свершений соглядатай,Он все недуги истребитИ прошмыгнет звездой хвостатойВ поля заоблачных орбит!Мы здесь ответствовали б тоже:Жить, яко Сталин, нам дороже.Итак, ликующи браздыВкрест, о прожекторы, нацельте,Лобзайте Сталина следыУ Волжских круч и в Невской дельте,Гласите, славя их труды,О Чурчилле и Розевельте,Да досягнет под СахалинЛучьми державный исполин!В укор неутральным простофилямТриумф союзничьих укреп.Мы знаем: Сатану осилим,Гниющ анафемский вертеп.Да брызжет одописным штилемЗлачена стилоса расщеп! —Понеже здесь – прости,Державин! —Вся росность пращурских купавен.9-13 мая 1945 г.

ЛАЗ. Я беспокоился, что, переводя правильные стихи верлибром, открываю лаз графоманам. Витковский сказал: «Не беспокойтесь: графоманы переводят только уже переведенное, им этот лаз не нужен. Делают новые переводы Киплинга на старые рифмы».

ЛАМАРК. «А японцы после войны выросли в среднем на 10 см: чтобы не страдать неполноценностью в мировом сообществе. Ламаркисты говорят: от волевого напряжения; а дарвинисты: оттого что кушать лучше стали, благодаря японскому чуду».

ЛАТЫНЬ. «Кокто переложил «Эдипа» на телеграфную латынь» (В. Вейдле).

ЛЕГКИЙ. О. Седакова была секретарем у поэта К. А., нужно было готовить однотомник. Он был алкоголик, но легкий человек: лежал на диване и курил, а она предлагала сокращения. «Ну, сколько строчек стоит оставить из этого стихотворения?» – «Одну». – «Это неудобно, давайте четыре». Смотрел с дивана на обрезки на полу и говорил: «Другой бы на это дачу выстроил».

ЛЕГКОВООРУЖЕННЫЙ арьергард национальной классики, уже ощутимо инородный, – таковы кажутся Чехов и Анатоль Франс.

ЛЕНИНИЗМ. Ходасевич в дискуссии об эмигрантской литературе писал: будущее русской поэзии – «сочетание русской религиозности с американской деловитостью». Это почти точная копия последнего параграфа «Вопросов ленинизма»: «сочетание русского размаха с американской деловитостью».

ЛЕСКОВ показывал Измайлову иерусалимский крест из слоновой кости, а в середине стеклышко с непристойной картинкой. «В том, что делаю дурного, не нахожусь на своей стороне» (Толстому, 12.7.1891). «Нехорошо иметь неопрятное прошлое» («Юдоль»).

ЛЕТНИЙ САД. Все удивлялись, что герцог Лейхтенбергский женился на Н. С. Акинфиевой. «Это все равно, что купить Летний сад, чтобы иметь право в нем прогуливаться», – сказал Тютчев (Феоктистов).

ЛИМЕРИК сочинения И. О.:

Жил да был человек в Мелитополе,Утверждавший, что он-де vox populi;Повторил эту фразуОн по сотому разу,И тогда его только ухлопали.

ЛИТЕРАТУРНАЯ ЭКОЛОГИЯ. «Лучше уж написать историю советской заплечной критики (включая хедер имени Марселя Пруста, там тоже стояла дыба): тогда литература сразу явится как нечто производное. А что непроизводное – восхвалим, ибо это и есть ценность».

ЛИЦА. В нью-йоркском метро на лицах сидящих и стоящих те же выражения, что и в Москве: усталые, озабоченные, немного отупелые. Одеты, конечно, лучше, в ватниках никого нет, но лица – такие же.

ЛИЦА. Была роскошная история Рима Г. Парети, семь фолиантов изд. UTET с картинками на каждом развороте. Обычно такие бывают фальшиво-популярными, но эта была настоящей научной. Чтобы заполнить картинками все развороты, там во множестве печатали бюсты неизвестных римлян. Их дошло множество, каждая семья держала их в красном углу, как фотографии дедов, но воспроизводятся они редко: чем брать неизвестного, проще лишний раз напечатать Юлия Цезаря. А здесь они шли страница за страницей, низколобые, бритые, «смотри, как просты и квадратны лица», и становилось ясным, что именно такие, с мечом и плугом, могли завоевать мир и, завоевав, не выпустить. И что именно с такими иудейская война могла быть только до последней капли крови. А в конце седьмого тома было маленькое послесловие от автора и под ним, вместо подписи, портрет Парети величиной с почтовую марку, впалые щечки, лысинка и бородка.

ЛОБ. Предмет «труд» в школьной программе: «это чтобы не камнем, а лбом орехи расшибать», – пояснил Б. Житков (письма, РГАЛИ, 2185, 1, 4).

ЛОГИКА. «Не ищите логики там, куда вы ее не клали», – сказали мне, когда я слишком долго старался понять статью НН.

ЛОГИКА. Был тест на классификацию карточек с картинками, дерево и таракан оказались в одной группе. Испытуемый объяснил: потому что никто не знает, откуда взялись деревья и откуда взялись тараканы (рассказывала Б. Зейгарник). Неизвестно, читал ли он обэриутов.