История моего безделья

Но когда дитя было подвергнуто тяжелой и недоброжелательной процедуре трудовой аттестации с угрозой перевода на производство, тут уж матушка стала обзванивать знакомых.

Помните такое андроповское изобретение? Аттестация. Первые, как сейчас ясно, конвульсии заваливающегося на бок государственного дракона. А именно в это время,как известноиз специальной литературы, он особенно опасен…

И случайно находившийся в ее комнате пожилой профессор вдруг откликнулся: а я как раз ищу молодого специалиста. Бедный, наверное он решил, что яблочко от яблони падает недалеко. Бедный…

Но вот что интересно, еще на минуту вас задержу: из этой аттестации, из этой сталинской по духу и никчемной по сути херни, слава Богу, ничего не вышло. Кроме разве что небольшой нервотрепки, ха-ха-ха…

В нашем отделе (я уже писал, 300 человек), перемазавшись с ног до головы в соплях, сократили четверых - и тех “по возрасту”, и только наш завлаб, в целом безобидный человек, как я уже говорил, мелкий хищник из пустыни Кара-Кум, решил вдруг показать зубы… Даже не хищник - суслик!.. И на ком - на божьей пташке, на молодом специалисте, надежде русской словесности, бездельнике по призванию (раскусил,гад… впрочем, за три года моей работы - не раскусить было, конечно, невозможно) - на мне!

Решил отменя избавиться или вздрючить на худой конец.

Гад. Еще раз.

И тут позвольте не без гордости сказать:

–  Не вышло!..

Не знаю, впрочем, что здесь сыграло первую скрипку: трения наверху, в нашем случае честолюбивого Геннадия Николаевича с отдельским начальством, человеколюбие последнего плюс моя молодость или небольшая военная хитрость, на которую я пошел перед лицом опасности и высокой комиссии и за которую мне до сих пор стыдно.

Правда, немного.

Сейчас расскажу.

Дело в том, что в нашей “амбулатории” среди прочих персонажей, заслуживающих внимания, работала одна занятная личность, мимо которой я просто не имею права пройти молча. Безотносительно к сюжету с “аттестацией”.

В принципе, по справедливости, если таковая существует, наверное, это он, а не я, должен был бы работать в академическом институте. Причем, с рождения. Особенно, если следовать образу “советского ученого”, разрабатываемого нашим кинематографом. Вид: малахольный мечтатель. Подвид: рваные штаны.

Возможно, я говорю зло, но мне мешает его истовость и отсутствие чувства малейшей самоиронии. Наверное 100 лет назад это было бы настоящим научным подвижничеством, но в советских декорациях нашей лаборатории все выглядело карикатурой и анекдотом.

А может быть, между мной и им было что-то общее и я его просто боялся? Боялся стать таким. Поэтому говорю так зло? Сделаю еще несколько набросков.

Представьте себе очень тучного высокого господина в очках, седовласого, лет 55, с ширинкой, пардон, и карманами коротких, едва достигающих верхней кромки носков брюк, зашитыми на живую нитку. Плюс с короткими рукавами, типа школьного, пиджак, заношенное советское драповое пальто и столь же заношенная кроличья ушанка.

Конечно, убожество материального положения так называемой “интеллихенции” в советское время - общее место, но подавляющее большинство пыталось сохранить минимальное достоинство и человеческий облик - хотя бы во внешнем виде. Здесь же все это было зашито на живую нитку и отброшено за ненадобностью.

Плюс элементы драмы в так называемой частнойжизни. Григорий Петрович (так звали героя) жил один с очень пожилым отцом где-то в новостройках за Ждановской, в коммунальной квартире, на очень скромный оклад, научной степени у негоне было, семьи не было, подруги не было (этокак-то сразу становится всем известно), кажется где-то были взрослый сын или дочь, навещавшие отца примерно раз в году.

Кстати, институт (или система) расправилась сним очень жестоко: спустя лет шесть-семь после описываемых событий, в разгар “реформ”, я встретился с кем-то из наших в метро на Смоленке. Во время настоящих сокращений в 90-е годы его уволили одним из первых, хотя работник он был очень хороший, ведь кроме науки (не поднимается рука поставить кавычки) у него в этойжизни ничего и никого не было, может быть, разве излишняя самокритичность, но это же не порок…

Наиболее вероятноймне кажется версия, что его уволили просто за внешний вид, хотя, конечно, в глубине, я думаю, было то же самое, что у меня: раздражение от несоответствия моменту.

Возможно, кстати, что я действительно просмотрел исчезающий типаж: настоящего ученого, дервиша, саману, отшельника, человека, поднявшегося над житейской суетой, презревшего условности, очередного Николая Федорова или какого-нибудь героя Андрея Платонова, но…

Я же говорю: он меня раздражал.

Размышляя мимолетно на эту тему, замечу, что в любой системе, даже самой либеральной, видимо, лучше (безопаснее уж точно) быть диссидентом - маргиналом, чем адептом, так как, увы, общеизвестно, что беспощаднее всего Система бьет по своим. Даже по самым своим.

Кстати, интересно, никто не интересуется, почему по своим? Какая тут зоопсихология?

Ну это всё теория, которая, мой друг, суха, а древо жизни зеленеет. И, так сказать, “на практике” я поступил следующим образом.

Когда высокая аттестационная комиссия, ознакомившись с отвратительной характеристикой, которую мне дал Геннадий Николаевич, формально спросила:

–  А кто у вас научный руководитель?..

Я наивно и (честное слово!), ничего не подозревая, назвал Григория Петровича.

(А его действительно назначили моим руководителем, когда убедились в моем трехсотпроцентном нежелании трудится. Потому что 1) каждому молодому специалисту в те времена был положен научный руководитель и 2) в моем случае любое “руководство” превращалось в чистой воды фикцию… И я так понимаю, что наш Геннадий Николаевич как человек не без чувства юмора решил довести дело со мной до логического конца - то есть полного абсурда…)

Но то, что было очевидно для Геннадия Николаевича, было не очевидно для аттестационной комиссии. Напоминаю, все происходило где-то за полгода до бумаги из Союза Писателей. И члены комиссии переглянулись…

–  Ну знаете, - сказал моему завлабу заместитель директора, - так нельзя! И вы еще чего-то хотите от молодого специалиста! Это, извините, чучело?! Разве можно так работать с кадрами!

И он даже немного распек (при мне! при других членах комиссии!..) Геннадия Николаевича.

Наверное, по честному надо было заступиться за Гришу, как мы его называли между собой, сказать, мол, не в нем дело, все же он был отчасти свой, тоже “художник”, но только “внутри церковных стен”, а я “во вне”, но я промолчал и тихо покинул зал аттестации.