История Нины Б.

Я захлопнул дверцу машины, сел за руль и нажал на газ. Когда мы проехали Цецилиеналлее, Нина сказала:

— Вы едете слишком быстро.

Она была права. Я все еще сильно злился. Я сбавил скорость. В зеркале заднего вида отражалось бледное лицо Нины. От мелькающих огней ее волосы время от времени поблескивали. Эта картина сохранилась в моей памяти и по сей день. Когда я закрываю глаза, я вижу ее перед собой. Я попытался поймать взгляд Нины, но она заметила это и отвернулась.

На улице Зонненбликштрассе я помог ей выйти из машины. При этом она заметила:

— Вы поступаете правильно, помогая мне выйти из машины. Но вы не должны брать меня под руку, чтобы поддержать. Вам следует лишь подать мне руку, чтобы я могла на нее опереться, если захочу.

Я промолчал.

— Будьте здесь в одиннадцать. Если хотите, сходите пока в кино.

На это я тоже ей ничего не ответил, только поклонился. Я подождал, пока она исчезнет в саду виллы, затем подошел к телефонной будке и позвонил Петеру Ромбергу. Я спросил, не могу ли я подъехать к нему:

— Я рядом с вами, но если я вам помешаю, вы скажите…

— Ни в коем случае! Мы будем очень рады!

Вечер был прекрасный, в городе после такого жаркого дня стало прохладнее, и по улицам прогуливалась масса народу. Они рассматривали витрины. В эспрессо я купил коробку конфет для Микки.

Когда я приехал к Ромбергам, малышку как раз купали. Она подняла страшный крик:

— Мама, прикрой дверь, чтобы господин Хольден меня не видел! Я стесняюсь!

Ромберг, у которого веснушек стало еще больше, представил меня своей жене. Она распаренная вышла из ванной:

— Я очень рада. Петер и Микки мне много о вас рассказывали. Особенно Микки, она от вас просто без ума!

Карла Ромберг была маленькой нежной женщиной с каштановыми волосами и карими миндалевидными глазами. Как и ее муж, она носила очки. Ее нельзя было назвать красивой, но она вызывала невероятную симпатию.

Как только я вошел в маленькую квартирку, то сразу почувствовал, что здесь живет счастливая семья.

Микки, чтобы про нее не забыли, стала напевать песенку. Из ванной до нас донеслось:

— «Я чувствую себя такой одинокой, на сердце у меня тяжело, когда я слышу мексиканские песни…» Мама!

— Что случилось?

— Открой дверь!

— Ты только что попросила ее закрыть.

— А ты оставь щелочку, чтобы я могла вас слышать.

— Тебе не обязательно все слышать, — сказала фрау Ромберг и чуть приоткрыла дверь в ванную. Без всякого сомнения, главной здесь была Микки! Пока она плескалась в ванне, молодые люди с гордостью показывали мне свою квартиру. Все три комнаты были обставлены современной мебелью. В первой комнате стоял письменный стол, на котором лежали кипы фотографий и разных бумаг. Повсюду лежали фотокамеры, пленки и книги. В углу я увидел коротковолновый радиоприемник. Он был включен, и я слышал монотонное тиканье.

— Это полицейская волна. Так что, если что-то произойдет, я могу сразу же выехать на место.

В соседней комнате по радио звучала танцевальная музыка.

— Мы его недавно купили. Видите, он клавишный! Мы его уже полностью оплатили!

Микки продолжала напевать в ванной. Это была шумная семья. Казалось, что на всех троих членов семьи шум не производит ни малейшего впечатления. В квартире был еще торшер, на кухне стоял морозильник («Купили в кредит, но все же купили»), а в маленькой гостиной — затянутый пестрой занавеской гардероб.

— Петер подарил мне его на день рождения, — сказала фрау Ромберг. — Нам еще много чего надо приобрести.

— Постепенно мы все сделаем, — сказал Петер с гордостью и поцеловал жену. Она покраснела, как юная девушка.

— Если он и дальше будет так хорошо работать, на будущий год они возьмут его в штат, господин Хольден, на должность редактора!

— Эти господа побаиваются, что меня переманят конкуренты, — пояснил Петер. Они смотрели друг на друга — влюбленные и единые в своих целях, полные восхищения друг другом, оба не красавцы, но оба с красивыми глазами за толстыми стеклами очков…

— Дюссель-пять, Дюссель-пять, — раздался мужской голос из динамика коротковолнового лампового приемника, — направляйтесь в сторону перекрестка Гетештрассе — Эльфенштрассе. Там столкнулись трамвай и грузовик.

— Говорит Дюссель-пять, все понял, — ответил другой голос. И опять раздалось тиканье часов из динамика.

— Что вы об этом скажете, господин Ромберг? — спросил я.

— Это мелочь. На таких новостях я не проживу. Давайте лучше выпьем по бокальчику, и я покажу вам мои фотографии.

— Я к вам присоединюсь, — сказала фрау Ромберг. — Сейчас только положу малышку и приду. — Она исчезла в ванной, и тотчас же громко запротестовала Микки:

— Ну мамочка, как я могу идти спать, когда у нас господин Хольден!

Ромберг посмотрел на меня, и мы рассмеялись.

— Очень симпатичный ребенок, — сказал я.

Он притащил бутылку коньяка и бокалы, и мы расположились в его кабинете, на стенах которого висели фотографии животных.

— Микки замечательный ребенок, — сказал он, — если бы так сильно не заливала.

— Не заливала?

— Не болтала, чтобы вызвать к себе интерес. Она постоянно выдумывает разные фантастические истории. Например, что в зоопарке из клетки вырвался волк. Или что мать ее подружки — американская миллионерша. Я немецкий миллионер. А у нее астма.

— Я был точно таким же, — сказал я.

— Но не до такой же степени, господин Хольден! Вот, например, когда-нибудь полицейский на улице разрешал вам не делать домашние задания?

— Главный, говорит Дюссель-пять, Дюссель-пять… нам нужен автокран, грузовик застрял в трамвае и заблокировал перекресток…

— Все понял, Дюссель, сейчас пришлем автокран… Раненых нет?

— Ни одного, только масса битого стекла.

— Вот, опять мелочь, — сказал Петер. — У меня нюх на серьезные события.

В длинной синей ночной рубашке и пестрых тапочках в комнату вошла Микки. Она протянула мне руку, сделала книксен и очень быстро, боясь, что ее перебьют, заговорила:

— Добрый вечер, господин Хольден, теперь я знаю, кто такой Гитлер. Я посмотрела в справочнике для молодежи. Это был ужасный человек. Он приказывал убивать и мучить людей, начал войну и уничтожил много стран. — Она шумно вдохнула воздух, чуть не поперхнувшись при этом, и процитировала на память: — Он избежал ответственности за крах Германии, совершив самоубийство. Он оставил Германию жесточайшим образом опустошенную, расколотую и утратившую себя как никогда ранее! — И в изнеможении закончила: — А до этого он был художником!