История одного детства

Не прошло и нескольких минут, как до нас донесся громкий, негодующий крик матушки. Затем матушка с шумом распахнула дверь спальни и вытолкнула Андрюшу властной рукой.

Взбешенный, прибежал он к нам и бросился на стул.

— Как с мальчишкой… чуть не дерется! — начал было он, весь дрожа от гнева.

Но Саша зажала ему рот и вместе с Нютой потянула его в переднюю, а оттуда в сад. Я побежала за ними.

— Я взял отпуск на двадцать восемь дней… но ни дня не останусь дольше у вас. Нет, покорно благодарю… Какую волю взяла!

— Маменька, наверное, выслушала бы тебя, — перебила его Саша, — если бы ты разговаривал с нею, как она к этому привыкла. Ведь она так любит тебя.

— Если любит, то уж совсем на особый лад, — ворчал Андрюша. — Смотрит, любуется, слезы катятся градом, то и дело повторяет: "Весь в отца", — а как только я стал говорить, что она родную дочь выдает замуж, как подкидыша, как падчерицу, за первого проходимца, за нищего… так она точно белены объелась…

— Что ты наделал! Что ты наделал! — в ужасе восклицали сестры.

— Не я, а вы все наделали… Нюта, если ты не тряпка, ты перед алтарем громко заявишь, что мать принуждает тебя к этому распостылому браку.

— Что ты, Андрюша, опомнись! — вскрикнула Нюта. — Чтобы я опозорила матушку!

В эту минуту раздался звон колокольчика и бубенцов и к нашему крыльцу лихо подкатил шикарный экипаж, запряженный тройкой в богатой упряжи.

С помощью лакея из него вышел прекрасно одетый полный человек средних лет. Матушка уже стояла на крыльце. Мы тоже подошли к экипажу. Оказалось, что это Лунковский — один из богатейших помещиков нашей местности. Дочь его воспитывалась в одном пансионе с Сашей, но была еще в младшем классе. О Лунковском говорили, как о мало приятном человеке, но так как он посещал наш дом еще при отце, матушка приняла его радушно.

Лунковский объяснил, что приезжал по делу к одному из наших соседей-помещиков, а заодно решил зайти к матушке, у которой ни разу не был после смерти отца. Желая возобновить знакомство, он приглашал матушку со всеми детьми к себе на именины и тут же заявил, что завтра увезет с собой Андрюшу.

Когда Лунковский отправился с Андрюшей в комнату, приготовленную для них, матушка сказала сестрам, что если они желают потанцевать, то она завтра же вместе с Андрюшей отпустит их к Лунковскому. По ее мнению, это уже потому было легко устроить, что у Саши есть нарядные платья, и одно из них можно как-нибудь приладить и для Нюты. Сама же она не собиралась ехать.

Однако, выслушав соблазнительное предложение матушки, обе сестры наотрез отказались. Саша заявила, что Лунковский ей очень не нравится и что о нем и его семье идет дурная молва. На следующий день с Лунковским уехал только Андрюша.

До свадьбы матушка решила освободить Савельева от занятий со мной. Ей хотелось дать Нюте возможность поближе познакомиться со своим женихом, а также приучать его к хозяйству, почаще ездить с ним на деревенские работы. За уроки же со мной она засадила Сашу.

Как хорошо, как приятно проводила я время Сашей! Все письменные занятия со мной она перенесла на утро, а после обеда, если погода дозволяла, мы отправлялись в сад: там заставляла она меня читать и рассказывала мне много интересных вещей. Мне особенно нравилось то, что она обращалась со мной как с подругой: бегала взапуски, играла. Я прилежно занималась с Сашей, но и после уроков не отходила от нее ни на шаг. С каждым днем я все больше сближалась с сестрой, и дружба наша росла и крепла.

Между тем Андрюша все не возвращался из гостей, хотя срок его отпуска уже кончался. Озабоченная этим матушка послала нарочного с запиской к Лунковскому. Нарочный привез письмо от Лунковского, в котором тот сообщал, что Андрюша, прогостив у него три дня, отправился к кому-то из своих знакомых.

Брат вернулся домой только утром накануне свадьбы. В доме шла невообразимая суматоха. Но, несмотря на то, что все мы были заняты приготовлениями к торжеству, мы обратили внимание на странное поведение брата.

Андрюша казался таким смущенным и растерянным, что едва поднимал на нас глаза. На вопрос матушки, где он пропадал, брат, совершенно переконфузившись, отвечал, что страдал адской головной болью, которая заставляла его ездить по знакомым, чтобы рассеяться. Но голова трещит до сих пор, говорил Андрюша, а потому он сейчас же отправится на охоту, на свежий воздух.

Матушка объяснила себе смущение сына тем, что он весь отпуск провел не дома. Поэтому она не стала приставать к нему с расспросами, тем более, что в этот день ей было не до того: ей приходилось давать распоряжения, писать записки то одному, то другому, рассылать в разные стороны вестовых.

Хотя сестры тоже были заняты по горло, но они все-таки чуть не силою втащили брата в свою комнату. Однако им ничего не удалось добиться от него. Хватась за голову, Андрюша в отчаянии выкрикивал только:

— Я пропащий! Я несчастный человек!

И вырвавшись от них, он сейчас же убежал с ружьем на охоту. Вечером он возвратился поздно, когда мы уже разбрелись по своим комнатам. На другой день была свадьба, и никто не думал о нем. А тот час после свадьбы Андрюша уехал в Петербург.

МОЛОДЫЕ

Теперь комнаты нашего дома были распределены по-новому. Молодым матушка отдала свою спальню, а рядом, из прежней столовой, был устроен кабинет Феофана Павловича. На одной из стен он развесил свои ружья и пистолеты, на другой прибил ковер, на котором по ярко-голубому фону была вышита пастушка в розовом платье, окруженная белыми овечками.

Наша гостиная превращена была в общую столовую, а зала служила гостиной. Под свою спальню матушка взяла самую крошечную комнатушку подле моей детской, в которой помещались мы с Сашей.

После свадьбы, как и прежде, матушка с утра выходила на полевые работы или уезжала в имение брата. Мы с Сашей продолжали свои занятия и прогулки. Никто из нас не входил в комнаты молодых, к дверям которых Савельев прибил крючки. Мы видели молодых только за обедом и ужином. В хорошую погоду они с утра уходили в лес, а в дождливые дни сидели на — своей половине. Если у нас было какое-нибудь дело к сестре, мы должны были стучаться в дверь молодых, что было для нас ново, так как прежде все двери были открыты.

Всегда тихая, Нюта сделалась совсем молчаливой и вялой. Ее щеки побледнели, ее чудные голубые глаза сделались мутными и какими-то выцветшими. Но ее слез мы уже не видели, не слыхали от нее и жалоб на мужа. Впрочем, о нем она ничего не говорила, точно боялась произносить даже его имя.

Савельев сидел за обедом молча, отвечал только на вопросы, да и то как-то отрывочно, а нередко и невпопад. Мало-помалу и мы стали реже заговаривать ним. Он как будто этого не замечал и не обращал ни малейшего внимания ни на кого в доме, кроме своей жены. Ел он торопливо и с невероятной жадностью все что ни подавали. Между блюдами, когда он не был занят едою, он поворачивался в сторону жены, и его бегающие глаза беспокойно скользили по ее лицу. Но Нюта продолжала молчать и только ниже наклоняла голову над тарелкой. Тогда, недовольный, он хмурил брови и начинал барабанить пальцами по столу. В такие минуты все чувствовали себя как-то неловко, и матушка сердито кричала: